История - Никита Хониат

18. А в каком восторге был от этого Андроник — невозможно и выразить. Он таял в душе своей от удовольствия, видя, как уничтожается род Мануила и посекаются деревья царственного рассадника, и представляя, что он один останется в Римской империи и будет безбоязненно владеть ее скипетром. В начале сентября месяца второго индиктиона шесть тысяч шестисотого года он решается провозгласить себя императором. Некоторые из подлой толпы его приверженцев, без сомнения, с его согласия, хотя он и скрывал свое желание, внесли в совет предложение о возникшем вновь между вифинцами восстании и о принятии городом Никеей Исаака Ангела и Феодора Кантакузина, равно как о злоумышленных действиях прузейцев, которые водворили у себя Феодора Ангела и затеяли то же, что никейцы. И не иначе, сказали они, можно усмирить мятежников, как разве когда будет царем Андроник, который по своим осеребрившимся от времени волосам несравненно мудрее юношей, разве когда он, воссев на украшенный драгоценными камнями престол и возложив на себя царскую диадему, будет самодержавствовать вместе с несовершеннолетним царем, вникая в потребности и {345} выполняя предначертания с большей силой и полномочнейшей властью. При этом все, стоявшие около, равно как и те, которые по знатности рода и высоте достоинств восседали вместе с Андроником, тотчас же единогласно закричали, что это предложение — предмет давнишнего их желания, что теперь не время долее откладывать и что они готовы употребить даже силу, если их убеждения не будут иметь успеха. И точно, они начали возглашать благожелания и во все горло, чуть не надрываясь от крика, запели такое провозглашение: «Алексею и Андронику, великим царям и самодержцам римским, Комниным, многая лета». Когда слух об этом знаменитом деле разнесся между городскими дураками,— константинопольский народ стоит такого названия,— толпы людей всякого рода, всякого ремесла и всякого возраста, подобно несметному рою пчел, высыпали и стеклись к месту собрания. В это же время один из вилосудей — я охотно умолчу о его имени,— возведенный за усерднейшую службу Андронику в должность сановника, заведующего прошениями*, и еще один продажный крикун и подлейший слуга тирании, почтенный званием протонотария, когда молва о провозглашении Андроника разнеслась повсюду и достигла ушей и этих гнусных ласкателей,— как бы одним духом {346} прилетели к тиранову дому, так называемому дому Михаилица, где совершались эти беззаконные дела. Сбросив с себя сенаторские головные покровы и взявшись за висевшие на спине белольняные плащи, они распустили их наподобие шаров, составили из простонародья хоровод и, приняв над ним начальство, стали петь на приятный и мерный напев, выпрыгивали вперед и, сводя руки как бы для рукоплесканий, слегка потрясали ногами, кружились посередине и, сопровождая свою пляску пением и кликами, колотили землю. Какое бесстыдство! Какая глупость и легкомыслие! Когда Андроник пришел из дома тиранова во Влахернский дворец и вступил в находящуюся в нем высокую комнату, которая называется Политимом**, является туда и царь Алексей, услышав во дворце и радостные клики, и в то же время плачевные стоны, потому что не все увлеклись тогдашними обстоятельствами. Видя, что почти все провозглашают Андроника царем, он поневоле должен был добровольно уступить силе событий и потому начал и сам, вместе с другими, льстить старикашке, упрашивая Андроника царствовать вместе с собой и склоняя к этому делу того, кто уже давно неудержимо стремился к нему. Андроник жеманился и шутил над собранием. Тогда более жаркие из приверженцев Андроника, схватив его обеими руками, посадили на златотканное ложе, на котором восседал царь. Другие сняли с него дымчатую {347} пирамидальную шапку и возложили на его голову огненного цвета повязку, третьи облекли его в царскую одежду. На следующий день, когда в Великой церкви началось провозглашение царей, порядок в провозглашении имен был изменен: имя Андроника возглашено было прежде, а имя Алексея снесено на второе место. И причина на это нашлась как нельзя более прекрасная и благовидная: неприлично, говорили, ребенка, человека, еще не достигшего совершенного возраста и безбородого, упоминать прежде Андроника, седовласого, внушающего почтение своей мудростью и одаренного от природы обширным умом. Когда же, наконец, и сам Андроник вступил в священный кров, чтобы быть венчанным, он в первый раз показался перед людьми веселым, оставил свой зверский и страшный взгляд и обещал многим просителям перемену дел к лучшему. Но все это были явная ложь и пустые обещания обманщика; и веселое выражение лица, представлявшее самый тощий вид человеколюбия, только на время прикрывало внутреннюю свирепость. Вошедши в храм, он, после того, как над ним совершено было все, что обыкновенно совершается при венчании царей, и когда настало время, приступает к принятию пречистых Таинств и причащается небесного хлеба. Затем, подойдя к чаше, он поднял руки и, притворившись растроганным, в слух почти всех, бывших тогда в св. алтаре, поклялся страшными тайнами, что он принял царскую власть единственно из {348} желания помочь ему и поддержать его власть, указывая при этом на стоявшего тут царя и племянника своего Алексея, которого спустя несколько дней удавил и бросил в море. Выйдя из храма с чрезвычайно блистательной свитой копьеносцев и множеством щитоносцев (это потому, что он крайне боялся за себя) и миновав храм Христа Спасителя, что в Халке, он ускорил поезд; ехал не медленным шагом и не с остановками, как обыкновенно делают императоры при торжественных шествиях, но пустил коня вольным шагом. Это подало повод к различным толкам; одни говорили, что он так делал от страха, а другие подозревали в этом нечто другое. По прибытии в большой дворец, отслужив благодарственное молебствие по поводу вступления на царство, он стал помышлять о новых злодеяниях. Решившись умертвить царя Алексея, он снова созывает совет из своих приятелей и собирает соучастников своих гнусных оргий. Они тотчас все воскликнули стих Гомера: «Вредно многоначалие, да будет один повелитель, один царь», старость орла — молодость жаворонка, и определили царю Алексею вести частную жизнь. И уже не упоминали теперь о непонятных для народа причинах, не говорили о воспитании, о лучшем поддержании власти, о чем вчера и третьего дня любили толковать в многолюдных собраниях и чем защищали свое дело, когда кто-нибудь, живя уединенно в великолепном Константинополе, не знал до того времени этих происше-{349}ствий и, совершенно не понимая, для чего все это делается, спрашивал их о причине. Но не успели еще вполне узнать в городе о сказанном определении, как это лукавое сборище уже произнесло смертный приговор царю. Бывшие в этом собрании прямо одобрили и бесстыдно повторили слова из книг Соломона: «Свяжем праведника; он не нужен нам, и даже смотреть на него тяжело». Вследствие того, Стефан Агиохристофорит, Константин Трипсих и некто Феодор Дадиврин, начальник ликторов, напали на него ночью и удавили тетивой лука. Когда тело покойника принесли к Андронику, он толкнул его ногой в бок и обругал его родителей, назвав отца клятвопреступником и обидчиком, а мать бесстыдной и всем известной кокеткой; потом иглой прокололи ему ухо, продели нитку, прилепили к ней воск и приложили печать, которая была на перстне Андроника. Затем приказано было отрубить голову и тотчас принести к Андронику, а остальное тело бросить в воду. Когда приказание было исполнено, голову тайно бросили в так называемый катават, а тело, закупоренное в свинцовом ящике, опустили на дно моря. Судном, на котором везли этот несчастнейший груз, с песнями и плясками управляли два знаменитых человека, именно: каниклий Иоанн Каматир, бывший впоследствии архипастырем главного города Болгарии, и Феодор Хумн, занимавший должность халтулярия. {350}

ЦАРСТВОВАНИЕ АНДРОНИКА КОМНИНА

КНИГА 1

1. Так скончался царь Алексей, прожив всего неполных пятнадцать лет, из коих царствовал три года, и то не сам по себе и не один. Сначала он находился под руководством матери, управлявшей государством, а потом — двух тиранов, захвативших себе государственные дела. Закрываемый ими, как солнце закрывается облаками, он больше походил на управляемого, чем на правителя, приказывал и делал только то, чего хотели наставники, пока наконец петля не прекратила его жизни. По окончании этого столько плачевного дела, Андроник вступает в брак с Анной, женой царя Алексея, дочерью франкского государя*. Старик, отживший свой век, не постыдился нечестиво разделять ложе с женой своего племянника, цветущей, нежной, еще не достигшей одиннадцати лет; человек износившийся, престарелый, сгорбившийся от лет и хилый не посовестился обнимать девицу, еще не совсем развив-{351}шуюся, крепкогрудую, с розовыми пальцами, каплющую росу любви.

Воцарившись, Андроник обратился с просьбой к патриарху Василию и тогдашнему Синоду о разрешении его от клятвы, которую он дал царю Мануилу и несчастному его сыну, а с ним — и всех прочих, также нарушивших клятву. Те, как будто они получили от Бога власть вязать и решить все без разбора, немедленно издали определение, которым давали разрешение всем, не сдерживавшим клятвы. Какую же необыкновенную награду дал Андроник этим исполнителям своих приказаний? Он в скором времени исполнил тогдашние их просьбы, само собой разумеется маловажные и ничтожные. Высшей же наградой было то, что он дозволил им сидеть при себе в совете, на складных стульях, поставленных около царского трона. Но и эта честь обратилась только в посмеяние допустившим и принявшим ее архиереям, потому что через несколько дней она прошла, как призрак почести и славы, и опять все стало по-прежнему, подобно тому, как дерево, наклоненное силой, когда отпустят его, возвращается в прежнее положение. Да и прежней-то чести они много потеряли, потому что Андроник, опасаясь показаться крайне переменчивым и непостоянным в своих действиях, впоследствии нелегко допускал к себе этих архиереев в то время, когда восседал на блистательном троне. Таким образом, люди, которые недавно гордились заседанием в царском совете и хвалились, что полу-{352}чили эту честь, по словам Давида, как верные земли, теперь со стыдом возвращались назад, упрекая себя в том, что они и от Бога отступили, разрешив грех неразрешимый, и услугу насмешнику Андронику оказали напрасно.