Колодезь - Святослав Логинов

— Здорово, манёк! — крикнул он, встретив Семёна. — И ты тут? Клёво! А я, вишь, на тырчке жорево слямзил… — Игнашка добыл из-за пазухи плоскую ха-лявную бутыль с фряжским, — сейчас мы с тобой по такому случаю аридмахи приобщимся…

— Что-то я не пойму, — сказал Семён, — по-каковски ты это гуторишь?

— Ага, проняло! — Игнашка был донельзя доволен. — Это, манёк, не простой язык, а тайный, чтобы чужое ухо не понимало. Отверница называется. Мы, казаки, завсегда так говорим, когда надо втайне. Я на отвернице что угодно сказать могу. Вот, скажем, мешается у тебя под ногами какой-нибудь дурачок, и ты ему говоришь: «Добрый человек, отойди, ступай в избу». Как это будет по-нашенски?

— Мне откуда знать? — порадовал знакомца Семён.

— То-то и оно! А я ему скажу: "Лох клёвый, канай отседова, дуй до хазы, — он и отпадёт.

— Он просто не поймёт тебя — и вся недолга, — усомнился Семён.

— А вот ещё… — Заворуй, казалось, не слыхал Семёна. — Разъясни, что я скажу: «Декан киндеров атас пахан гирый».

— Десятеро мальчиков внимают старому отцу, — перевёл Семён.

— Да ну, тебе уже кто-то сказал!… — обиделся Игнашка.

— Никто мне не говорил, — усмехнулся Семён. — Просто побродишь по свету с моё, тоже научишься тайные языки разбирать. Ничего в нём нет тайного — с каждого говора по словечку, вот и весь сказ. У торговцев на базаре тоже такой есть, даже слова не слишком рознятся, — утешил он Игнашку.

— А с чего им розниться? Вор и купец — друг другу родней братанов. А впрочем, бес с ними, — Игнат встряхнул гуся, к которому уже принюхивалась приблудная собачонка. — Пошли поседжоним, аридмахи набуксаемся. Аридмаха у меня клёвая, не кухторная, для себя боярин держал.

— Ну, пошли, коли так…

Минуло меньше недели, и от Москвы подошёл царский окольничий и воевода князь Юрий Барятинский со стрельцами, а с ним же солдатского строю полковник Матвей Кравков с подначальными людьми, урядниками и рядовыми солдатами, всего до тысячи человек. Не желая напрасного смертоубийства, воевода из Тулы выходить не стал, а отправил к Упову Броду посыльных, требуя от казаков покорства, возврата награбленного и выдачи беглых холопов вместе с теми казаками, что не издавна казакуют, а пришли на Дон после года семь тысяч сто шестьдесят девятого от сотворения мира. Остальным окольничий приказал, не мешкая, сниматься и идти откуда пришли, на Дон, понеже в полку им без нужды быть негде. Туда же, на Дон, заранее отправлено было жалованье казакам. Власти понимали, что воинским людям спокойней пропивать жалованную деньгу, чем ворованную. А что жалованье не на всех прислано, а только по старым спискам, так оттого среди казачества несогласие выйдет, что тоже нелишне.

Строгий приказ малость запоздал, возле Упова Брода казаков уже не было, и если обретался кто, так мелкие татевщики и гулящий люд, от которого пользы ни казачьему кругу, ни Сыскному приказу. Сам Василий Ус, почуяв недоброе, кинулся в Москву, просить царского прощения, а войско его, умножившееся за время стояния вдвое, спешно повернуло к Воронежу, где прежде было ему назначено место. Шли опасно и торопливо, отряжая во все стороны разъезды. Коней на ночь в поле не отгоняли, батовали здесь же, а то и просто кормили с рук и после недолгого отдыха спешили дальше. Под Воронежем разбили табор и принялись ждать вестей.

Там и перехватил воевода Барятинский непокорную вольницу.

Наказ воеводе был дан строгий, но не слишком вразумительный. Беглых следовало у казаков поймать, и всё грабёжное взять и вернуть тем, у кого пограблено. Из зачинщиков выбрать двух человек крестьян или холопского звания и повесить по дорогам в разных местах. А ежели казаки вздумают беглых не давать и учинятся непослушны, то ведено окольничьему творить над ними промысл боем, обступить их и осадить накрепко, а как взяты будут, то казнить смертью трёх человек из числа пущих заводчиков, а прочих бить кнутом нещадно, смотря по их винам.

Казалось бы, всё ясно, вот только одно недосказано. У воеводы под началом тысяча воинских людей, а казаков, вкупе с беглыми, того больше, и кто над кем промысл учинит, ещё бабушка надвое сказала. К тому же в наказной памяти приписка сделана немаловажная: «А одноконечно ему, окольничьему и воеводе, радеть со всяким усердством, чтобы над донскими казаками и беглецами промысл учинить без бою и служилых бы и всяких чинов людей, которые с ним будут, уберечь и побить не дать».

Немудрено, что князю полегчало, когда казачий есаул Иван Хороший, оставленный Василием Усом вместо себя, приказал бить сбор и велел войску строиться, слушать царёв указ.

Указ Юрий Никитич прочёл самолично, объявив казакам все их вины: как их царь жаловал и как они, казаки, своровали. Объявил и наказание: кому прощение и жалование, кому кнут и крепость, а кому — виселица. Ответ был твёрд: «С Дона выдачи нет».

— Здесь вам не Дон! — отрезал Барятинский. — Вы с Дона безуказно воровским обычаем ушли, а здесь беглых холопов принимали, которые Дона и во сне не видывали.

— Облыжно говоришь, князь, — гнул своё есаул. — Мы люди служилые, никому дурна не творили, и прибылых людей у нас нет. Изволь видеть, все тут стоят.

Казаки стояли по разрядам, конные особо, пешие — особо же. Беглецы из тульских деревень частию попрятались и ползли на Дон кто как мог, но в большинстве обретались здесь же, в общем строю, надеясь, что гроза пронесётся стороной и новые товарищи не выдадут их. Семён тоже стоял среди конных, ожидая, чем обернётся дело. Вместо озямного кафтанншки на Семёне был старый бурнус и шальвары, отчего признать в нём мужика было никак невозможно, и даже в самой великой ярости воевода на Семёна не грешил, что-де, мол, он тоже из беглых. Князь проезжал вдоль строя, орал, наливаясь багровостью:

— Вас пять сот должно быть, откуда несметный народ взялся?! — Неделей позже ещё двести человек пеших казаков дошли, — с готовностью отвечал Иван Хороший.

Полковник Кравков Матвей наклонился к воеводе, шепнул что-то в волосатое ухо.

— Ты мне воровать не смей! — немедля взъярился на есаула князь Барятинский. — Слышь-ка, вас и сейчас тут поболее тысячи.

— Вели счесть, — соглашался казак. — Ежели приблудные люди какие найдутся, мы за них не стоим. Вы люди государевы, и мы люди государевы — для службы пришли, не для воровства. А ну, молодцы! — гаркнул он. — Которые тут есть беглые стрельцы, да из полков, и из городов служивые, да барские холуи, да христиане и иных званий приблудные люди — выходи вперёд строя!

Глупых не нашлось, строй не шелохнулся.

— Вроде нет никого, все кондовые казаки, — с улыбкой произнёс есаул.