Река, что нас несет - Хосе Сампедро

Белобрысый направился к воротам. Сухопарый догнал его и усадил на скамью, куда падала тень от ограды.

— Сынок, ты ведешь себя, словно девчонка, которая дуется из-за жениха. Ты ведь уже взрослый мужчина. Я в этом убедился. А в эту ночь, — печально произнес он, — ты еще больше повзрослел. Что ты собираешься делать? Уйти? Вернуться и поколотить ее? Так бы я поступил на твоем месте, будь мне сейчас столько лет, сколько тебе. Но поверь моему опыту, послушай меня. За что ее бить? Чем ты лучше нее? Хочешь сигарету?

— Мне не до курева. Пойдем.

— Знаю, что не до курева! И все же возьми. Вот увидишь, успокоишься — легче будет все хорошенько обмозговать.

В темноте засветились две мерцающие точки. Сухопарый продолжал:

— Прежде чем принять решение, надо как следует взвесить, чтобы потом не пришлось жалеть! Когда гулящая баба…

— Гулящая?

— Да, черт возьми, гулящая, этим Ньевес промышляла раньше, но ты не пугайся! Гулящая или королева, какая разница! У каждого свое назначение в жизни. Я, например, сплавщик. Но и сплавщики бывают разные: хорошие, как ты, и плохие, как Сухопарый.

Белобрысый невесело усмехнулся. Сухопарый обрадовался.

— Когда гулящей бабе выпадает случай выйти замуж, даже за такого недоноска, как Федерико, она его не упустит. А знаешь, почему? Потому что ей осточертела ее прежняя жизнь; она уже и не чает от нее избавиться. Мало ли что натворишь в молодости по недомыслию. Чего не бывает! Ей тоже хотелось иметь мужа, пусть даже такого никудышнего, как Федерико, хотелось иметь свой дом. Видел, как она заботится об этих развалинах! А он? Знаешь, почему он на ней женился? Из страха, черт подери, из страха! Федерико… Да ведь это же нуль без палочки. Старуха его, наверное, поедом ела: пора, дескать, жениться, у тебя ферма, соседи судачат и все такое прочее… Жениться на девушке порядочной он, ясное дело, не решился. Вот он и отправляется в Валенсию, вытаскивает из грязи девку и надеется, что она будет делать все, что он захочет, на благодарности. Имеет он на это право? Имеет. Она дает согласие, так как хочет покончить с распутной жизнью, и охотно совершает сделку. Но проходит время, и ей становится невмоготу. Как тебе или мне! На ее месте любая поступила бы так же, явись желанный ей мужик. На сей раз это был ты.

— Я? — с насмешкой спросил Белобрысый, — Будь она проклята! То-то она прошлой ночью…

— Прошлой ночью она ждала тебя. Тебя, а не меня. Парня, который смотрел на нее не такими глазами, как другие; который относился к пей с уважением, защищал ее. Весь день она думала о нем, мечтала провести с ним ночь, ждала этого часа. И вдруг открывает дверь, а это я. Если бы ты видел ее глаза! Видел бы ты, как она сопротивлялась! Посмотри-ка, — и, засучив рукав, он показал Белобрысому синяк. — Это она меня дверьми шарахнула, когда выталкивала. Но что ей еще оставалось? Она решила, что ты побоялся прийти, и больше не надеялась…

— Это ты ей так сказал, бандит?

— Я только не возражал, — улыбнулся Сухопарый. — Этого хватило.

— И ты посмел так поступить, когда я валялся там без сознания?

— От такого удара, черт возьми, сплавщик не околеет. А что, по-твоему, я должен был делать, если баба у меня под рукой? Но мы тут же вышли в патио… Посмотрел бы ты, что с нею было, когда она увидела тебя! Она набросилась на меня с кулаками и стала дубасить. Даже укусила… Не скажи я ей, что надо о тебе позаботиться, мне пришлось бы всерьез от нее отбиваться… Как только мы оттащили тебя наверх, в комнату, я сразу же отправился в лагерь предупредить наших, что ты упал, ушиб голову и тебя отнесли в селение. А то они могли бы заявиться сюда. Теперь я пришел справиться о твоем здоровье.

Белобрысый задумался, понурив голову, и смотрел на догорающую между пальцами сигарету.

— Послушай моего совета, не глупи, — тихо убеждал его Сухопарый. — Я пойду, а ты оставайся и люби ее! II не надо ее презирать. Она этого не заслужила.

— Любить ее? Я не смогу.

— Нет ничего проще, вот увидишь. Только не до гробовой доски.

— Как все это жестоко, Сухопарый.

— Да, верно. Все мы через это проходим. Беда в том, что ты появился слишком неожиданно.

Белобрысый угрюмо качал головой. Однако руки его все еще ощущали женское тело, ухо хранило прикосновение ее губ. Почему тело хочет одного, а разум — другого? Он так и качал понурой головой, пока догорала сигарета.

— Я хочу, чтобы ты сам убедился… Ты, наверное, думаешь, что я привел тебя сюда, чтобы она видела, как мы тут спокойно покуриваем и разговариваем? Нет, черт подери, я хочу, чтобы ты успокоился. Она нас и не видит. Уткнулась в какой-нибудь уголок и рыдает, потому что для нее сейчас рухнул весь мир. Она не видела, как мы пошли, и не надеется, что ты вернешься. А если вдруг ты появишься, она решит, что ты пришел побить ее, только и всего. Как ты не понимаешь, что в жизни ей приходилось видеть больше зла, чем ласки?.. Сходи к ней и сам убедишься. Если я прав, останешься, а если нет, дай ей пощечину, и мы вместе вернемся в лагерь… Я подожду тебя немного. Если не выйдешь, я уйду один.

Белобрысый встал.

— Пойду посмотрю, — сказал он, — прав ты или нет.

— Прав, черт подери! Чего только я не повидал на своем веку. Но помни: ни слова о том, что я тебе рассказал… Придумай что-нибудь, будто ты прогнал меня, избил, вытолкал в три шеи — одним словом, что хочешь… Она зла на меня, — улыбнулся он, — ей это будет приятно. И послушай моего совета… разговаривай с ней так, как вчера утром. К таким женщинам нужен ласковый подход. Они это любят. Остальное умеет любая скотина.

Белобрысый швырнул окурок и зашагал к двери, все еще раскрытой настежь, в непроницаемую темноту. Сухопарый увидел, как он остановился, поднял с земли нож и пошел дальше медленно и нерешительно. «Выскочил парень, а входит мужчина, — подумал он. — Эта Ньевес…» Возможно, она напомнила ему ту горничную. Та тоже была беленькая, чистенькая, красивая. Как быстро проходит жизнь! И как горько это сознавать! Но надо быть мужественным и смотреть правде в глаза.

Как Сухопарый и предполагал, Белобрысый не вышел. Дамиан кинул окурок и, ни минуты не раздумывая, направился к реке. Еоли бы он знал, что все так обернется! Но это значило бы считать себя стариком. Если ты поучаешь, чувствуешь себя отцом, значит, клонишься к закату. Вот почему сначала он шел печальный, но вдруг встрепенулся, вскинул голову и зашагал тверже. Позади хорошо прожитая жизнь. Не зря он ее прожил, черт возьми! Нет, не зря!

В сенях было темно. Белобрысый направился к лестнице и вдруг услышал сдержанные рыдания. Он устремился туда, откуда они доносились, и очутился у дверцы, из которой Ньевес выносила им кувшины с вином. Впотьмах он разглядел небольшой чулан, где стоял густой винный дух. Плач доносился из угла. Сердце Белобрысого сразу же смягчилось, и он бросил нож на стол, на который наткнулся. Рукой упершись в косяк, он нащупал выключатель и повернул его.

Тусклая лампочка вспыхнула так внезапно, что ее свет показался ярким, словно солнечный. Ньевес открыла глаза и тут же снова зажмурилась. Вся съежившись, она валялась на полу, будто кем-то брошенная, сломанная кукла. Чистый передник был измазан в пыли. Увидев Белобрысого, она перестала плакать и, прикрыв руками голову, ждала удара. Слышалось ее частое дыхание, тревожно вздымалась грудь. Белобрысый ясно представлял себе эту грудь, хотя никогда ее не видел. Безмерная, необъяснимая жалость к бренной человеческой плоти, к плоти этой женщины, охватила его. Он шагнул к Ньевес, наклонился и, взяв ее за руки, притянул к себе.

Глаза женщины раскрылись от удивления, зрачки расширились. И вдруг, вся залившись краской, она бросилась к выключателю, погасила свет и замерла в углу, притихла. Белобрысый подошел к ней и очень нежно, очень бережно обнял.

— Разве… он тебе не сказал? — прозвучал ее тихий печальный голос, но в нем слышалась и надежда, правда, робкая.

Возможно, при свете Белобрысый не смог бы солгать, но в темноте он набрался духа. Однако она его опередила.

— Ты ему не поверил? — и снова заплакала. — А это правда, правда, он был со мной. Будь я проклята, правда!.. Оставь меня, Грегорио!

Белобрысому вдруг стало легко. Теперь он любил ее еще больше. Да, любил. Он разомкнул ее ладони, в которые она прятала смущенное лицо. Теперь его руки, его сердце были в полном согласии с разумом. И были правы. Да, Сухопарый не солгал. Но Ньевес опять вырвалась и опять заплакала в углу, уткнув лицо в ладони.

— Бандит признался мне во всем, — сказал Белобрысый. — Я знаю, он обманул тебя.

— Да, обманул, клянусь. Он сказал, что ты струсил!

«Проклятый!» — подумал Белобрысый, но вспышка гнева лишь вновь толкнула его к ней. Подойдя к Ньевес, он взял ее за подбородок и заставил поднять голову, чтобы удобнее было прошептать на ухо:

— Теперь струсил он… Не будем больше обманывать друг друга… В конце концов, я же знал, что ты замужем…