Медный король - Марина Дяченко

И капитан запретил жечь огонь в трюме «Крыламы». Хозяин Агль сказал: «Хорошо, перепишешь завтра». Назавтра был порт Мирте, парящий город, таможня, соленая вода, и Развияр, идя ко дну, успевал еще жалеть о так и не законченном «Путешествии».

Он лихорадочно листал страницы. Сто пятнадцать, сто шестнадцать. Вот она, вторая часть «Путешествия на Осий Нос», книга оборвана точно посередине, почти на том же месте, где Развияр бросил переписывать ее.

– Это что еще?

Явилась трактирщица. В печи горел огонь, Развияр стоял на коленях, в свете пламени листая обрывок книги.

– Зачем взял? Положи!

– Это дорогая вещь, – сказал Развияр с сожалением. – Была дорогая, пока не порвали, но и сейчас чего-то стоит.

– Да? – трактирщица ухмыльнулась. – А ты спереть решил?

Развияр поднялся. На стене напротив висело мутное зеркало, невесть откуда взявшееся в обеденном зале деревенского трактира. Развияр увидел себя: тощий, бледный человек со сломанным носом, с очень темными глазами и странно изогнутыми бровями. Рядом стояла трактирщица; на ее белом, со впалыми щеками лице будто навечно застыло подозрительное, сварливое выражение. Развияр присмотрелся.

– А ведь вы тоже наполовину гекса, – сказал он вслух, неожиданно для себя.

Он видел в зеркале, как изменилось ее лицо – белая кожа налилась краской, нос побагровел, оттопырилась нижняя губа. Трактирщица размахнулась, чтобы отвесить Развияру оплеуху, но он перехватил ее руку. Потянул на себя и неожиданно крепко обнял.

Возмущенно завопил мальчишка.

– Пусти, – трактирщица рывком высвободилась. Посмотрела на Развияра, будто собираясь сожрать его глазами. Обернулась к работнику:

– Что стал! Марш на кухню, марш-марш! Жрать ему принеси, чего не жалко… Каши вчерашней принеси!

– Да ты ведь совсем щенок. Ты мне в сыновья годишься.

Резкая, сильная, она держала в подчинении дом и, кажется, весь поселок. У нее было трое сыновей от разных отцов: все работали в трактире, старший в самом деле был ровесником Развияра. Эта женщина всю жизнь делала, что хотела.

Они провели ночь на широком тюфяке, набитом птичьими перьями. Перья пробивались сквозь холстину и кололись, как иголки, но трактирщице было все равно – ее тело не чувствовало боли.

– Вот только язык если прикусить – больно. А так – уж сколько раз я и жгла себя случайно, и палец чуть не отпилила. Нет боли… Только мужчину чувствую. Не всякого. Тебя… да. А ну, не спи, мальчишка!

Она не была похожа ни на одну женщину из тех, что Развияр знал прежде. Те были рабыни, эта – сама себе хозяйка. Тяжелая, горячая, она поначалу смутила Развияра бесцеремонностью и напором – но очень скоро он опомнился, и началась война.

Перья из тюфяка втыкались в колени, в бедра, в спину как маленькие копья. Развязалась веревочка, стягивавшая ее волосы, и они упали Развияру на лицо – с запахом трав и древесного дыма. Он намотал их на кулак; жилистый и сильный, и очень молодой, он провел в воздержании много дней, и теперь, в этой игре-войне, из рядового бойца понемногу становился вождем.

Они задремывали и снова просыпались. Под утро трактирщица, белая и осунувшаяся, лежала головой на его плече, а перья из тюфяка кружились по комнате, несомые сквозняком.

– Да ты совсем щенок, – повторила насмешливо. – Ну-ка, ущипни меня. Ого… Чувствую.

Просыпался дом. Внизу топилась печка. По крыше гулял ветер, и в комнате было так холодно, что летающие перья казались снегом.

Разорванная пополам книга лежала все там же, в бочонке для щепок, и нескольких страниц недоставало. Мальчишка-работник – средний сын трактирщицы – угрюмо возился с котлами и ведрами, грел воду.

– Слить тебе? В бадейке?

Развияр не стал отказываться. Трактирщица долго мыла его, поливая из ковшика, и комнатушка наполнилась паром. Потом ему принесли новую чистую одежду – рукава оказались коротковаты, но самую малость. Развияр сел за стол. Младший сын трактирщицы, лет десяти, принес из кухни миску только что сваренной каши. Он был смуглый, с голубыми глазами, с жесткими, будто просоленными, вихрами.

– Тоже любила, – сказала трактирщица, заметив взгляд Развияра. – Многих, да. Не от всех дети получились. От тебя получится?

Развияр смутился.

– Ешь… Я вот не от любви получилась. Шли они валом, разбитые, от Золотых бежали. Вот скажи: еле от смерти утекли, и смерть на плечах сидит, погоняет, а все туда же. Похотливые-то, гекса, почище печорок. Маменьку мою и подловили где-то. Не ее одну… У нас тут по избенкам полукровок наплодилось штук двадцать, потом кто помер, кто ушел, кого продали. А ты откуда?

– Из пригорков.

– Пригорки? – она помрачнела. – Те, что на берегу? Что ураганом снесло в том году?

– Нет. Я из других пригорков. Такое племя.

– Да неужто, – трактирщица недоверчиво улыбнулась. Развияр не помнил, чтобы она улыбалась, белое лицо со с впалыми щеками изменилось до неузнаваемости. – Дурила тебе голову твоя мамка, чтобы правды не сказать.

– У меня мамка была гекса.

– Да-а? – женщина уперлась кулаками в стол, широко расставила локти, будто ворота. – Не врешь?

– Нет.

– Чего только Император не сотворит, – она вдруг потянулась вперед и рассеянно провела ладонью по его щеке. – Пригорки, слышала я когда-то от постояльца… Точно. А жили они в Черной Буче. Далеко отсюда, за Каменной Стрелкой, за Пузатым Бором… Край света, дальше ничего нет. Дальше только болота, да на болотах – гекса голодные…

– За Каменной Стрелкой, за Пузатым Бором, – пробормотал Развияр.

Слова ничего не значили. За ними не стояла карта, не маячили дорожные указатели – но трактирщица оказалась первым человеком на пути Развияра, который твердо знал, что земли его предков – не выдумка.

– Да, это мне постоялец рассказывал, – трактирщица довольно улыбалась. – Много чего знал, бедняга. А все равно помер, и всего-то оставил, что книжку. Хлам это, ничего не стоит, я у знающих людей спрашивала… Вот только горит хорошо.

– Горит?! – не выдержал Развияр. – Одна только бумага стоит реал за десять листов, а слова…

– Рассуждает, купец! – трактирщица вдруг разозлилась. – Это за чистую бумагу столько платят, а не исписанную, рваную да заплесневелую! Думаешь, я совсем дура? Чего-то стоит твоя книжка, только если знающему человеку в большом городе продать. А до города добраться? А вернуться назад? А жрать-пить по дороге, дома дела бросить? Дороже выходит, уж лучше на растопку!

Она замолчала. Проверила впечатление, произведенное этой речью на Развияра; тот сидел над остывающей кашей, глядя в стол.

– Да бери ее себе, если хочешь, – сказала тоном ниже. – Бери, дарю. А истории… Послушаем истории твои, вечерком, когда гости разойдутся. В постельке устроимся, там и расскажешь.