Юноша - Борис Левин

«Она ведь у меня боевая… Она у меня коммунистка».

Владыкин боялся Нины, трусил перед ней и часто думал, что если б не она, он давно спился бы. В этом он не ошибался. Ему необходимо было чувствовать все время чей-то окрик.

Владимир любил после попойки пойти к Нине каяться, плакать и ругать себя.

— Ну вот, даю тебе слово, Нина, что с этого дня бросаю пить. Сейчас лягу спать. Завтра с утра за работу. Только не сердись, Нина.

— Я не сержусь. Мне-то какое дело!..

— Вот видишь, ты сердишься… Прости меня, Ниночка. Я так виноват перед тобой… Я негодяй… Хочешь — все время буду сидеть дома и работать? Запри мои сапоги, — предложил он неожиданно. — На, спрячь деньги…

— Да ну тебя к дьяволу! Как это все противно! — говорила Нина.

Владыкин хотел, чтобы жена с ним обращалась сурово, устраивала ему скандалы, требовала от него отчета в деньгах. Он любил каяться и плакаться перед Ниной. Она старалась в такие дни дома не ночевать и как можно реже видеть его.

В квартире Онегиной имя Нины не упоминалось. Первый, кто произнес это имя полным голосом, был Миша. Ирина с удовольствием услышала, что Нина «похварывает», как выразился Владыкин. «Она у меня похварывает».

— Бедняжка, — заметила Ирина Сергеевна.

Онегина увидела в этом некоторую неполноценность соперницы, это придало больше смелости. Еще после встречи в театре Ирина Сергеевна, решив, что Нина ни о чем не догадывается, подумывала, как бы в наиболее обидной форме сообщить ей об этом. По расчетам Ирины Сергеевны, Нина немедленно должна была покинуть Владыкина. Если же останется все по-прежнему, то по крайней мере будет приятно сознавать, что самолюбие этой коммунистки в достаточной мере уязвлено. И вот, когда Владыкин на несколько дней отлучился из Москвы, Онегина послала ему на дом лимонных хризантем и письмо в плохо запечатанном розовом конверте.

Был выходной день. Нина только что в мыльной пене помыла волосы и теперь, перевязав, как чалмой, мохнатым полотенцем голову, пила чай и читала газету. Она искренне обрадовалась лимонным хризантемам.

— От кого это?

— От актрисы Онегиной, — ответил посыльный и ушел.

Нина не имела привычки читать письма, адресованные мужу, и не любила, когда Володя распечатывал ее письма. Но имя Онегиной, цветы, розовый надушенный конверт — все это было любопытно.

«Милый Вово», — начиналось письмо. И дальше в интимных выражениях Ирина уведомляла, что сегодня как раз годовщина «наших наслаждений». Все необходимые приготовления к этому «сладчайшему юбилею» она уже сделала и думает пригласить только Синеокова, Бориса, Женю Фитингоф и еще кое-кого из посвященных в «нашу тайну». В постскриптуме Онегина писала, что как ей ни тяжело пребывание в «подполье», но она довольна и тем, что он с ней по-настоящему счастлив. «Теперь не так пресна твоя жизнь с болезненной женой. Бедняжка! Мне ее даже жаль. До свидания, мой талантливый Вово. Мои руки соскучились по твоей могучей шее. До свидания-дания-дания!..»

Нина покраснела до корней волос. Она сразу почувствовала себя очень усталой и разбитой… «Ну да, все знали… И Синеоков… Вот почему этот трус и приспособленец с таким презрением меня оглядывал… И Женя Фитингоф… Вот почему я замечала в ее глазах ко мне жалость… Ну да, я жалкая… Боже мой, как я обманута!..»

Нина позвонила Левашеву. Илья сказал, что он давно об этом знал, но не рассказывал Нине, потому что не хотел ее огорчить.

— Как глупо! Это просто подло! Ты знал, что меня обманывают, и молчал. Это предательство! — говорила Нина голосом, полным отчаяния и слез.

— Пойми, Ниночка… Я много думал… Но не решался… Ты понимаешь…

— Ничего я не понимаю!

— Хочешь, я приду к тебе сейчас и все объясню.

— Можешь не приходить. Ты мне не нужен, — резко сказала Нина и положила трубку.

Она легла на диван и громко заплакала. Как в детстве. Навзрыд…

Уже два раза звонили и стучали в дверь. Нина не хотела открывать. Ей никого не хотелось видеть. Однако продолжали звонить.

— Кто там?

— Это Колче, — услыхала она из-за двери робкий голос.

Она не разобрала фамилии, да это ей все равно.

— Зайдите попозже.

— Я на одну минуточку… Проходил мимо… Мне Владыкин сказал, что вы больны.

— Где вы видели Владыкина? Где Владыкин? — закричала Нина и, не помня себя от бешенства, рванула дверь.

На пороге стоял Миша.

— У Онегиной, — смущенно сказал он.

Нина удивилась, узнав того самого мальчика, которому она уж когда-то открывала дверь и о котором в то утро так нежно расспрашивала у Володи. «Неужели и этот знал?..»

Миша заметил встревоженное лицо, мокрые серые глаза, развязавшееся на голове полотенце, босые ноги в коричневых туфлях. Он смотрел на Нину необыкновенно нежно и робко. Она ни слова не произнесла, резко повернулась и прошла к себе в комнату. «Неужели и этот знал?..» Миша оставался в нерешительности: уходить или нет? В пальто, держа в руке кепку, он несмело вошел в Нинину комнату. Нина сидела в уголочке дивана, уронив голову на валик. Промытые каштановые волосы рассыпались. На полу лежало мохнатое полотенце и лимонные хризантемы.

— Что с вами? — спросил Миша испуганно.

Он услыхал плач.

— Что с вами, Нина? — спросил он со всей своей нежностью, готовый что угодно сделать, лишь бы она не плакала, готовый на все.

— У меня большое горе, — сказала Нина, подняв голову. Слезы текли по смуглым скулам. — Меня предали. Меня очень предали.

Нина предложила ему сесть и, как бы рассуждая сама с собой, все рассказала Мише.

— Вы не думайте, что я ревную, — закончила она. — Но предательство — вот что страшно. Все-таки я ему верила. Живешь с человеком, а он предает. Это страшный удар, Миша.

— И вы ничего не знали?

— Вот в том-то и дело, что ничего. — Нина пожала плечами и отвела со лба волосы. — Понимаете, сколько унижений. Все знали, кроме меня… И этот Синеоков… Вы знаете, этот Синеоков — мое давнишнее унижение.

Нина говорила медленно, задумчиво. Иногда она насмешливо улыбалась.

— Дмитрий — полное ничтожество. Приспособленец… Господи, а я в него когда-то была влюблена… Как я рада, что он об этом никогда не узнал!.. Я просто счастлива… Но что мне теперь делать, Миша? Посоветуйте…

— А я думал — вы больны… Понимаете, ко мне пришли Синеоков, Владыкин и еще этот маленький, рыжий…

— Борис Фитингоф.

— Да, да… Смотрели мои работы. Хвалили. Потом затащили к Онегиной. Там обедали. Я спрашиваю про вас, а Владыкин говорит, что вы больны. Мне так жалко вас вдруг стало…

— Какая сволочь! — сказала Нина. — Мало того, что он меня предавал. Ему еще надо было перед ней оправдываться… вероятно, эта Онегина требовала легализации. Она и пишет про подполье… Вот он и говорил, что я больна… Знаете — больная жена; как ее бросить? Ах, какая сволочь!.. Но что же мне теперь делать?

— Я знаю, что надо делать, — сказал Миша и почему-то встал. Он был гневен, глаза сверкали. Он даже был красив в эту минуту. — Я знаю, что надо делать! Я отомщу за вас, Нина!..

— Ну вот еще, — произнесла она, улыбнувшись углами губ.

— Честное слово, я отомщу за вас. Я талантливей этого Владыкина. Я сильней его… Я его ненавижу!

— Ну садитесь, Миша… Ну успокойтесь, — говорила ласково Нина, не переставая улыбаться. — Не надо так волноваться… Ну садитесь, мой дружок… Один Миша Колче мне сочувствует в мире…

Михаилу как-то сразу стало неловко за свое бурное поведение.

— Придвиньте стул ближе ко мне, — продолжала Нина. — Ну рассказывайте, где вы росли? У вас есть мама? Почему вы так робеете?

Миша разглядывал Нину, ему хотелось коснуться лбом ее изогнутых ресниц.

— Вы знаете, — сказал он, — когда я первый раз вас увидел, мне тоже хотелось спросить: где вы росли? О чем вы думаете? Но, к сожалению, нельзя так сразу… Мне хотелось с вами дружить.

— Вот теперь и будем дружить, — сказала серьезно Нина.

— Я вас ждал. Два дня ждал… Очень волновался. Почему вы не пришли?

Нина ответила, что некогда было, но главным образом не пришла потому, что она не художница.

— Когда Владыкин, помните, сказал: «Она ведь у меня художница», — я возмутилась, но мне неудобно было тут же сказать об этом… Но что мне теперь делать? — продолжала Нина. — С Володей я не буду жить. Я его никогда особенно и не любила… Вначале думала, что он сильный человек, но уж давно увидела, что просто барахло слюнявое… Все не могла решить порвать с ним… Барахло… Труха…

— И мало талантливый, — прибавил Михаил.

— Это неверно. Он очень талантливый… Он фальшивый. Это верно. Труслив и только думает о себе… Его фигура не соответствует внутреннему содержанию.

— А почему, Нина, он так груб? И все харкает?