Возмездие теленгера - Михаил Белозеров

– А твой друг, – он поискал глазами Чебота, – все время орал: «Беги, Костя! Беги!» А этот, – он ткнул пальцем в Телепня: – «Костя, не дрейфь! Костя, не дрейфь!»

Бандиты снова заржали, как глуповатое стадо, счастливое и радостное только оттого, что им тепло и сытно и что впереди у них пир с горькой водкой и сладким какао.

– Я и не дрейфил, – стушевался Костя и покраснел как рак.

– Да вижу, вижу, – успокоил его усатый в тужурке. – Парень ты смышленый. Пошли, потолковать надо.

Все, как полоумные, снова зареготали, издавая нечленораздельные звуки, что, должно быть, означало не только полное единодушие со своим вожаком, но и то, что убивать чужаков им расхотелось и они рады-радешеньки просто развлечься, чтобы было о чем посудачить в городе. Ну не придурки ли? – подумал Костя. А если кайманы рядом?

– Не обращай внимания, – тихо предупредил его усатый в тужурке. – Это радиация так действует. Я тоже иногда себя неадекватно веду, – признался он, – буйным бываю. А что поделаешь? Назвался груздем, полезай в кузов. Ешкин кот!

* * *

Их повели, теперь уже с прибаутками и в обнимку, такими закоулками, что Костя, который считал, что ориентируется в городе по старой памяти, сразу потерял направление и даже не сообразил, где они оказались, но, уж конечно, не в центре, а где-то за Ольгинским прудом и полуразрушенным манежем, потому что банда хотя и вела себя вольготно, но нет-нет да и поглядывала с плохо скрываемым страхом и в сторону Стены, и в сторону Невы. Ага, злорадно понял Костя, значит, насчет Эрмитажа это они просто так сбрехнули, для красного словца, а сами в него не ходят, значит, центр не в их власти? Эта мысль почему-то развеселила его, и он уже по-свойски отвечал усатому дяде в кожаной тужурке. Оказалось, что его зовут Петром Сергеевичем Кононовым, а кто он такой, он, конечно же, не сообщил, хотя и так было ясно – повстанец, кто еще? Кто может остаться в зараженном городе? Только полные психи. Вот у нас в тайге такой радиации нет, у нас чисто и вольготно. И так захотелось Косте в деревню, в родной дом, где пахнет сдобными пирогами, где можно попариться в баньке, что он едва не развернулся и не задал стрекача в сторону Стены, которая возвышалась за спиной.

Но их завели в какие-то дебри, и он уже стал подозревать банду в самом гнусном умысле, как вдруг за вековыми липами блеснула вода, затем открылся подземный ход, и они стали спускаться по длинной, широкой и пологой лестнице, как будто в метро, которое Костя смутно помнил. А через мгновение он уже сидел вдвоем с Петром Сергеевичем в каком-то шикарно обставленном подвале с настоящей электрической лампой под потолком, на кожаных диванах и пил сладкий чай с настоящим сахаром, а не с сахарином, который обычно тащили со всех «промыслов».

Дядина, Чебота и Телепня увели куда-то в другое место. Вначале Костю это беспокоило, а потом он сообразил, что Кононов просто хочет поговорить с ним тет-а-тет.

– А ведь я тебя знаю… – сказал он, поправляя широкий флотский пояс, а потом с таинственным видом разглаживая густые усы.

Его бескозырка с золотистой надписью «Петр Великий» лежала на столе.

– Откуда?! – страшно удивился Костя. – Мы же с вами ни разу не встречались.

– Встречались! – многозначительно поднял палец Петр Сергеевич. – Встречались, ешкин кот! Я с твоим отцом служил в одном дивизионе. И даже пару раз бывал у вас дома. Хорошо, что я тебя не расстрелял. Хорошо! – заключил он. – А ведь мог бы. Ей-богу! У меня эти мародеры вот где сидят! – И он потыкал ребром ладони себе по шее. – Боремся мы с ними, боремся, а они все лезут и лезут, как тараканы.

– Вы что, действительно их расстреливаете? – спросил Костя, и вдруг у него словно пелена упала с глаз: он все вспомнил.

Вспомнил и дядю Петра, и свое, в общем-то, незамысловатое задание – запустить ракеты. О термоядерных ракетах, где и как они расположены, он, конечно же, ничего не знал, он знал лишь о ретрансляционной ракете, которая находилась совсем недалеко, можно сказать под носом – в Балтике. И надо было всего-то проплыть на катере до Кронштадта, а там на месте сориентироваться и понять, что к чему: куда дальше двигать и что делать.

Он тут же едва не выложил дяде Петру, то бишь Петру Сергеевичу Кононову, что признал его и что знает, куда надо направляться и что делать, но вовремя прикусил язык, потому что вспомнил о Дядине. Кто же тогда Дядин? Северный куратор? А кто дядя Петр? Костя запутался. Нет, решил он, пока я сам не разберусь, я им ничего не скажу, а то можно все испортить, создать ситуацию, из которой не выберешься, а ставка слишком велика, глобальная ставка!

Но то, что Петр Сергеевич не куратор – это точно. А кто, предстояло еще выяснить. Петр Сергеевич вдруг вспомнил о мародерах и неожиданно развеселился.

– Да никто их не расстреливает! Ешкин кот! – в сердцах воскликнул Петр Сергеевич. – Что мы, уроды какие? Когда-то расстреливали, а теперь не расстреливаем. Что с вашего деревенского брата взять? Пугаем до смерти, обираем до нитки, чтобы неповадно было шляться где ни попадя, и отпускаем на все четыре стороны. Некоторые даже у меня остаются, например Буланов Викентий.

Казалось, он даже смутился от своей излишней горячности.

– Это такой высокий блондин? – спросил Костя.

– Он самый. Из-под самого Донецка к нам бежал за счастьем.

– Так все-таки расстреливали?

– Конечно! – с прежней горячностью сообщил Петр Сергеевич. – А ты представляешь, что здесь творилось во время войны и сразу после нее?

– Не представляю, – признался Костя.

– Здесь, брат, такое было…

– А что было?

– Беззаконие, что еще может быть в такое время? Шастали целыми бандами, хотя вокруг вовсю свирепствовала чахомотка. Эти сволочи мало того, что обирали мертвых, отрезая им пальцы, чтобы снять кольца, или вырывали плоскозубцами золотые зубы, так они нападали на живых! Изверги! Вот нам и пришлось объединиться для самозащиты. Расстреливали при малейшем подозрении и бросали в огонь, чтобы зараза не распространялась. Поэтому мои архаровцы такие неуправляемые. Затем мародер пошел косяками за произведениями искусства. Этих тоже расстреливали. А обратил ли ты внимание, что у нас в городе нет собак?

– Нет, не успел – простодушно признался Костя.

Горяч был Петр Сергеевич, горяч и холеристичен, но искренен и честен. Это подкупало.

– Это потому что они питались человечиной! Мы их тоже того… перестреляли! Жаль, конечно, несчастных тварей, но пришлось. Потом у нас с кайманами что-то вроде негласной договоренности образовалось: они сами по себе – в центре, а мы сами по себе, все больше по окраинам, и друг друга не трогаем. Расскажи-ка мне лучше, Костя, какое сейчас положение в деревне.

– В какой деревне? – насторожился Костя.

Еще расскажу что-нибудь не то о Чупе, подведу людей, насторожился он. Да и зачем ему наша богом забытая деревня?

– В твоей родной, – попросил Петр Сергеевич.

– А-а-а… – прикинулся Костя простаком, – деревня у нас большая…

– Сколько дворов?

– Полста.

– Значит, крепко сидите?

– Ну да… – ответил Костя, не понимая, куда клонит Петр Сергеевич.

– Это хорошо! – резюмировал Петр Сергеевич, налегая на «о». – Народ нам нужен, вот что! В народе теперь вся сила! Нормальный народ, с нормальными рефлексами, не испорченный войной и цивилизацией, не живущий на дармовщинке, за счет былого, а работающий в поте лица своего! Я и сам не знаю, на кого больше опереться в предстоящей войне. Свои вроде ближе и понятнее, а деревенские безгрешные, как святые. Но свои – они же трутни, руками ничего не умеют делать. Их лучше в политику совать, а вот ваши – это соль земли. Без деревенских мы пропадем. В деревенских теперь вся сила, – повторил он убежденно. – Это я тебе, брат, точно скажу! Вот такой расклад на данный исторический момент.

Ха, подумал Костя, возгордясь, об этом же и Захар Савельевич твердил. Значит, они находятся на одной идеологической платформе. И так у него здорово вышло с этой платформой, что он невольно заулыбался. И так ему после этого захотелось рассказать свою историю Петру Сергеевичу, что едва не выложил все как на духу. Сбросить с себя тяжелый крест, а там пускай взрослые решают, куда идти и как запускать эту самую ретрансляционную ракету, от которой зависит наша дальнейшая светлая жизнь.

– Ну, а народ, он к чему склонен? – снова пристал к нему Петр Сергеевич.

– Народ? – переспросил Костя и представил себе этот самый народ.

Народ ни к чему склонен не был. Это была сущая правда. Самогона попить, вертолет сбить, чтобы снять с него пушку, подраться, в клуб на танцы сбегать, «промысел» заныкать от общества. Много к чему был склонен деревенский народ. Он, правда, мог и картошку посадить, и рыбки наловить, но ведь для своего же пуза. Идеализировал его Петр Сергеевич, сидя в городе, считал чуть ли не святым и боголюбивым. Но ответить так Костя посчитал некорректным. Требовалось отвечать с каким-то иным смыслом, а с каким конкретно, он не знал, не имел ни малейшего понятия.