Последнее письмо из Греции - Эмма Коуэлл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эмоции меня переполняют, и я набираю побольше воздуха. Шагнув к Тео, я беру его за руки, крепко переплетая пальцы.
– Я люблю тебя, Тео.
Никогда еще не чувствовала, как правдивы эти слова. Хотя все происходит быстро, я уверена. Сердце замирает от радости, и Тео подносит палец к моему подбородку, медленно поглаживая его, приближая свои губы к моим.
– Я люблю тебя, Софи mou, – шепчет он, глядя прямо в глаза и снова нежно целуя.
Заметив, что за нами наблюдает бабушка, я краснею. Она поднимает брови и с легкой улыбкой возвращается к кастрюле.
Он целует меня в нос.
– Лучше поторопись, она теряет терпение.
Я смеюсь и возвращаюсь к бесконечным пластам теста, не в силах сдержать улыбку.
Мысль о скором возвращении Григора не дает мне покоя. Кажется, у меня в животе перекатывается свинцовая гиря. Надеюсь, все выяснится.
Юлия составляет смесь из йогурта, апельсинового сока и цедры, яиц, разрыхлителя и ванильного экстракта, а затем кладет нарезанное тесто и выливает все это в смазанную маслом форму. Она ставит его в духовку и поворачивается к внуку. Я радуюсь при виде традиционного семейного обряда, когда Юлия берет Тео за голову и делает вид, что три раза – тьфу, тьфу, тьфу – плюет ему на волосы на удачу. Странное суеверие, но избавиться от злых духов не помешает.
– А пока пирог печется – не посидеть ли на свежем воздухе?
Тео ведет меня к двойным дверям в сад.
Но я внезапно останавливаюсь как вкопанная на обеденной половине кухни, словно налетела на стену. Я неотрывно смотрю на картину над сервантом: на ней сад, ведущий к морю.
– Красивая картина, правда?
Меня внезапно охватывает тревога. Яркие краски, характерные размашистые мазки, изображающие цветы и стиль… это не…
Я подхожу поближе, чтобы взглянуть на подпись в нижнем правом углу – «М. Е.».
Странно, снова эти инициалы. Я готова поклясться, что это одна из маминых картин. Но я не знаю, кто этот М. Е., кроме импозантного самозванца на ее картине.
– Софи, что случилось?
– Извини, мне показалось, что это картина моей мамы, но как такое может быть?
Я пренебрежительно смеюсь, несмотря на бегущие по коже мурашки.
– Стиль точно как у нее, но откуда у твоего папы ее картина? Если он только не купил ее, когда они встретились в Афинах много лет назад, как на той фотографии. Но подпись определенно не ее.
Тео хмурится, глядя на картину, как и я, не в силах оторвать от нее глаз.
– У него есть еще несколько… того же художника. Здесь.
Он ведет меня в гостиную. Я едва передвигаюсь, ноги будто ватные.
На стене пейзаж с оливковой рощей, похожий на картину в коллекции Тони Джовинацци в Каламате, только поменьше размером, и среди зелени стоит фигура, тянущаяся к дереву. Я почти чувствую, как ветер колышет листву, слышу шелест… это ее картина, я точно знаю. И поворачиваюсь к Тео.
– Это мамина работа, могу поклясться.
Я в растерянности. Может, мама рисовала под другим именем: М. Е. Но почему?
– Это портрет отца, работы того же художника.
Он вручает мне рамочку двадцать на двадцать сантиметров.
С картины на меня пристально смотрят те же зеленые, как и у Тео, глаза человека, таращившегося на меня в деревне. Я чувствую слабость, в глазах туман…
– Пойдем, – говорит Тео и ведет меня по темному коридору, в руках я держу портрет. – Это отцовский кабинет, и есть еще один, здесь.
Я растеряна, в голове туман, во рту пересохло.
Тео открывает дверь кабинета, и мой затуманенный взгляд натыкается на взрыв цвета. У меня холодеет кровь, я впитываю стальную голубизну, сливающуюся с лазурью, игру красок, нежно танцующую на гребнях волн, бурлящую молочную пену, когда вода встречается с мерцающей охрой берега, золотой песок, пробитый ржаво-бурой скалой.
А вот и он.
На настоящей картине, в отличие от фотокопии, фигура – не просто силуэт, а столкновение темных контрастных оттенков, таких типичных для маминых работ. На первый взгляд человек – сплошной мрак, но при ближайшем рассмотрении контрастные оттенки сливаются, порождая другие краски. И лишь его глаза остаются изумрудно-зелеными и ярко сияют, как у Тео.
Колени подкашиваются, и я хватаюсь за уголок стула, пытаясь понять, почему я стою перед этой картиной и почему она висит в кабинете отца Тео.
Хлопает парадная дверь, и я вздрагиваю в ожидании, что фигура с картины войдет в комнату.
Я встречаюсь глазами с Тео, тяжело дыша от волнения. Я нашла то, что искала, в самом неожиданном месте.
– Это она. Утраченная мамина картина у твоего отца.
Глава 24
Я слышу, как Тео с Григором разговаривают в коридоре, и волнуюсь. По деревянному полу раздаются медленные шаги, и в дверях появляется отец Тео. Он держится за косяк, словно запыхался, рассматривая сцену перед собой.
Я с его портретом в дрожащих руках. Я перед утраченной маминой картиной. Картиной, на которой изображен он. Его картиной.
Меня охватывает необъяснимый ужас от того, что вот-вот произойдет. Я вопросительно смотрю на него, ожидая рассказа.
– Папа, это Софи. Но, кажется, ты уже знаешь, – хмурится Тео.
Он словно обвиняет отца.
Григор не отвечает, но подходит, не отрывая от меня глаз, и забирает портрет. Во взгляде его видна боль. Он тяжело дышит, и на глазах появляются слезы.
– Я хочу… тебе … сказать… прости.
Его сбивчивое извинение искреннее.
– Я не хотел тебя расстроить. Я объясню, Софи. Увидев тебя в деревне, я даже испугался, ты так похожа на мать. Я словно увидел призрака, духа, посланного мне за грехи. Твоя мать предполагала, что придет время и ты меня найдешь.
Он, грустно улыбаясь, смотрит на картину.
– Теперь я знаю, что ее больше нет.
Он садится в кресло, и по его щекам катятся слезы. Тео так же ошарашен, как и я, и садится на корточки перед отцом. Он быстро что-то говорит, показывая на меня. Жаль, что я не понимаю, о чем речь.
Но его отец молчит. Я слишком напугана, чтобы задавать вопросы. В голове полная неразбериха. Я не понимаю, откуда он знает маму и почему у него
