Правда зеркала - Майкл Р. Флетчер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет. Позже. Несколько шрамов хоть немного закалят характер этого пустого болтуна. Любая красота слишком идеальна сама по себе и должна быть подпорчена. Что бы эта Шниттер ни собиралась сделать с Вихтихом, давно было пора!
Мечника она найдет завтра.
Штелен двинулась к их с Лебендих комнате. По мере приближения к двери шаги ее становились все медленнее. Она колебалась, опасаясь того, что может ее встретить там. Может, Лебендих уже ушла? И в комнате холодно и пусто? Штелен стиснула зубы, толкнула дверь и вошла.
Лебендих сидела на краю койки и точила мечи. Она вскинула взгляд и кивнула Штелен. Что-то промелькнуло в ее глазах. Неужели радость?
«Она рада видеть меня? Переживала, что я не вернусь?»
Штелен подумала об ужасной деревянной фигурке, о злобных желтых глазах, о гнилых зубах, оскаленных в вечной ухмылке. Нет, вид такого существа не мог осчастливить Лебендих. Такое лицо никого бы не обрадовало. Никто не сможет уважать тварь, живущую в таком теле. И все же Лебендих была здесь, ждала Штелен. Вынашивала ли она какие-то тайные планы? Может быть, она работает на Моргена и таким образом является просто дополнительным способом контроля и управления ею, Штелен? Или просто выжидает возможности отомстить? В конце концов, Штелен убила ее.
Штелен выдавила из себя улыбку, и Лебендих ответила ей тем же, в улыбке даже мелькнула тень искреннего веселья. Штелен впервые захотелось, чтобы мечница любила поболтать так же, как Вихтих. Бесконечный словесный понос этого идиота, конечно, раздражал ее, но, по крайней мере, она всегда точно знала, что у него сейчас на уме. А Лебендих под своей маской невозмутимости могла думать о чем угодно. Была ли она просто превосходной актрисой или же действительно с уважением относилась к Штелен?
Лебендих отложила мечи и встала. Она неуверенно протянула руку к разбитым костяшкам пальцев Штелен.
– Подралась? – спросила она. По лицу ее ничего нельзя было прочесть.
– Со стеной, – ответила Штелен.
Лебендих кивнула так, словно это был самый обычный ответ.
– Она проиграла схватку?
– Разумеется.
Лебендих не стала подкалывать Штелен, как это сделал бы Вихтих, и не спросила, убила ли она уже всех и каждого в этой башне, как это сделал бы Бедект. И вот за это Штелен ее и ценила.
Глава восемнадцатая
Война – это не безумие, это исходное состояние всей реальности. Растения воюют за солнечный свет. Животные воюют за пищу и воду. Волки сражаются между собой, чтобы решить, кто возглавит стаю. Вся жизнь – это война.
Мир – вот истинное безумие.
Генерал Миссерфольг, Зельбстхас
Морген вел свою армию на юг – пятнадцать тысяч мужчин и женщин. Бог принял облик мужчины лет двадцати и восседал на безупречно белом жеребце, покрытом белоснежной попоной. Морген скосился на оскорбительное пятно, испортившее его собственные белые одежды. Вывести его не удалось ничем, сколько бы он его ни тер, ни отчищал, ни пытался усилием воли сделать одеяние снова безупречным. Если Морген надевал другое одеяние, пятно немедленно появлялось и там. Нахт, паршивый засранец, запятнал самого бога своим безумием. Морген потер лоб лошади там, где была темная прядь шерсти. Животное было не вполне совершенно, и он улучшил его, одним усилием воли навсегда стерев этот изъян.
Если бы только и людей было так легко исправить.
«Почему так? Почему я могу сделать столешницу идеальной или изменить цвет черной пряди шерсти на лошади, стоит мне только захотеть этого, а людей нужно убеждать?»
Очевидно, что это было какое-то основополагающее правило реальности, о котором он раньше не знал. Открыл ли он новое правило? Вернувшись с победой из Готлоса, надо будет как следует разобраться в этом вопросе.
Разница между людьми и столами была очевидна: столы не имели собственной воли. Они являлись неодушевленными предметами, и для того, чтобы изменить их, особых усилий не требовалось. Разница между лошадьми и людьми была менее очевидной. И те и другие являлись живыми существами с собственными желаниями. Лошадей можно было выдрессировать, но они так же обладали собственной волей. И все же сделать его лошадь идеально белой было легко, а изменить оттенок кожи даже самой благочестивой жрицы Геборене оказалось ох как непросто. И даже после всех затраченных им усилий кожа женщины становилась естественного цвета, стоило жрице выйти за пределы сферы его могущества. Он был разочарован. Если бы он смог сделать эту жрицу идеальной, с фарфоровой кожей, это позволило бы ему надеяться, что он сможет изменить и всех остальных своих последователей, избавить людей от всех их бесчисленных изъянов и недостатков.
«Возможно, если бы я сначала убедил весь Зельбстхас, что у этой женщины идеальная кожа, внесенные мной изменения сохранились бы».
В этом и была вся загадка. Людей было чертовски трудно убедить. И чем старше, тем тверже они становились в своих представлениях и ожиданиях от реальности.
«Если бы только все стали как…»
Дети.
«Вот почему Кёниг работал с детьми, чтобы создать своего бога».
После своего Вознесения он узнал от Кёнига и Краха, что попыток воспитать бога было много и что все остальные либо закончились самоубийством кандидатов, либо гнет собственного безумия привел их к Вершине. Чем же Морген отличался от всех остальных?
«Меня было легче всего убедить?»
Если так, что это говорило о нем? Первое слово, которое пришло на ум, было «доверчивый», но доверчивость Морген счел слабостью, родной сестрой глупости.
«Я не глупый».
Но теократ, все жрецы Геборене, Бедект, Вихтих и Штелен лгали ему почти до самого конца, когда он в полной мере осознал их вероломство. Мог ли он одновременно быть доверчивым и не глупым? Сводилось ли все лишь к его невинности и неопытности?
«Я не глупый».
Но как он мог быть в этом уверен?
Морген увидел Троттеля, идиота, начисто лишенного воображения. Его единственной задачей как участника похода было чистить всем сапоги, в чем он был изумительно хорош. Подъехав к нему, Морген окликнул мужчину:
– Как у тебя дела с сапогами идут, Троттель?
Идиот, начищая на ходу запасные сапоги генерала Миссерфольга, ухмыльнулся Моргену.
– Хорошо. Очень блестят.
Троттель наклонился, чтобы получше рассмотреть сапоги Моргена, увидел, что они начищены просто безукоризненно, и радостно кивнул.
Как он мог
