Смена климата - Наталья Игнатова

— Унесет отдачей, — нетактично сказал Хасан.

— Если спиной к стене встать — нормально.

— Так ты слышишь своего ратуна?

— Нет. И его больше нет в моей крови. Но он есть где-то… просто где-то есть, и… не знаю. Я его так ненавижу, что боюсь, и чем сильнее боюсь, тем сильнее ненавижу, а когда-то я его любил с такой же силой, и об этом я тоже помню. Я его ненавижу за то, что любил. Так что, да, может быть, я его и слышу. Но он один такой. А мистер Алаа решил, что я забирал души у всех.

— У всех?.. — Хасан не собирался клещами вытягивать из Занозы объяснения, но до тех пор, пока тот готов отвечать, пусть отвечает. Давно уже ясно, что он не просто специалист по переговорам, однако границы этого «не просто» надо как-то обозначить. Постепенно, не сразу, но надо. Чтобы знать, на что рассчитывать.

Знать, чего ожидать, не получится, Заноза все еще непредсказуем, так пусть хотя бы преподносимые им сюрпризы будут связаны с его характером, а не с его дайнами.

Ответ оказался неожиданно простым:

— У всех, кто меня любит. Алаа решил, что я забираю души у всех, кто меня когда-нибудь любил. Он, типа, романтик, — Заноза неубедительно фыркнул, — воображает, что когда любишь — отдаешь душу. Добровольно. Тут он прав. И нет, я ни разу не романтик, просто знаю, как это работает. Но в меня без дайнов не… ладно, вру. Но все равно это не считается. Это ратун. В смысле, он пользовался, если души кому и доставались, то ему. Но, как по мне, души ему на хрен не сдались, он же не демон. Он говорил, что заручается гарантией доброго отношения, услуга за услугу, все такое. Услугой с его стороны был я, а у меня, считай, неограниченные возможности.

— Без дайнов?

— А то ты не знаешь? — Заноза ухмыльнулся. Правда, тут же скривился: — оно само, блин. Если б я мог это контролировать, я бы, может, так не делал. Но я даже не знаю, что делаю. Дайны — это одно, а без дайнов… что-то другое. Хрен поймет, что.

Так оно и было. Заноза пользовался тем, сути чего не понимал и уже не поймет, несмотря на отмеренные полной мерой желание и умение разбираться в том, как работают механизмы тех или иных явлений. Невинное дитя, хоть невинность и не отменяла факта манипулирования окружающими.

Можно ли манипулировать неосознанно?

У Занозы получалось. Виртуозно.

— Это были вампиры? — спросил Хасан.

— Да кто попало. В отсутствие интернета все строилось на личных контактах. Но знаешь, чего я так и не могу понять? Он же их всех убил потом. В смысле, я убил, потому что он попросил. Ублюдок годами юзал их, а потом велел всех прикончить, и живых, и мертвых. И я так и не знаю, какого хрена он сорвался с ручки. Я понял бы, убей он меня, он все время обещал меня убить, но их-то за что?

Заноза требовательно уставился на Хасана. Словно ожидал, что тот объяснит поведение безумного мертвеца, и это объяснение каким-то образом поставит на место раздражающе-неуместные части паззла.

— Столько смертей разом. Суматоха поднялась, будто дождь в Аду пошел… Тогда я и встал на ногу. Понял, что у него кроме меня никого не осталось, и окончательной смерти я уже не дождусь, как бы ни нарывался.

Хасан знал, за что погибли те вампиры и люди. За неспособность Занозы понять, почему его ратун приказал убить их. Он был ценным приобретением, полезным най, большой удачей для своего проклятого Аллахом господина, но чем ценнее становился, тем меньшую пользу тот мог из него извлекать. После уничтожения всех живых и мертвых, оказавшихся под его влиянием, Заноза стал полностью бесполезен и, таким образом, превратился в абсолютную ценность.

Его любовь к парадоксам, возможно, объясняется тем, что он в них живет. Когда нельзя даже сойти с ума, потому что и так сумасшедший, что еще остается?

И кто мог ожидать, что доведется хоть в чем-то согласиться с Минамото? Но насчет того, что Заноза отнял у своего ратуна душу, японец оказался прав. Да и насчет того, почему сам Минамото так вцепился в Занозу, тоже можно сделать предположение.

— Ты знаешь, что со временем вампиры теряют способность испытывать эмоции, если только у них нет дела, придающего смысл существованию?

— Брехня! — последовал пренебрежительный ответ, — я знаю кучу вампиров, и у всех дофига эмоций. Даже у тебя. Тебя я просто еще не достал.

— Ратуна ты тоже доставал?

— Да! И что смешного? — Заноза сморщил нос, но скрыть улыбку не смог, — Хасан, я не то, чтоб всех достаю, я умею не быть придурком, но я же начал с того, что взбесил его. Мы подрались, я проткнул его рапирой, у меня трость была с рапирой внутри, а он меня «поцеловал»… не задалось у нас, короче, прямо сразу. Хватит ржать!

Хасан пытался даже не улыбаться, но Заноза, конечно, не мог не видеть, что ему весело. Заноза и сам шипел и ругался, только, чтобы не смеяться вслух.

— За что ты его? Вы ведь еще даже не были знакомы.

— За Лайзу. Он ее от меня отогнал. Я не знал, что она меня сожрать нацелилась, знал бы, сам бы сбежал, но… я думал, у нее беда какая-то, думал, ей помощь нужна. А тут этот. Шмякнул ее о стену, еще и обругал. Нельзя так с женщинами. Ну я и… нет, я не сразу рапирой, я ему сначала велел извиниться… да какого хрена ты опять ржешь, меня там убили, между прочим!

— Извини. Мне просто жаль твоего ратуна. Зная тебя, могу предположить, что, раз начав, ты решил не останавливаться и после смерти.

— После смерти я его металлическими предметами не протыкал, там мы ролями поменялись. Зато я его бесил. Все время. Ну, так он же выбора не оставил! Я старался быть хорошим, но хрена ли толку, все равно все время получал звиздюлей. А мне в те времена сильно не хватало хоть какого-нибудь порядка, хотелось, чтобы у следствий были причины хотя бы один раз из пяти. Я и решил, что лучше уж стараться быть плохим, тогда понятно, за что огребаешь, и это, все-таки, закономерность, за которую можно держаться.

Заноза сам ответил на собственные вопросы, но не знал этого. И что лучше, показать ему то, чего он не видит, или дать время, чтобы разобраться? За без малого столетие он так ничего и не понял, поймет ли когда-нибудь?

Вопрос не в этом, вопрос в том, надо ли ему понимать?

Со временем вампиры теряют способность испытывать эмоции. Хасан помнил, как его ратун, Омар, рассказывал об этом. Душа, запертая в мертвом теле, мается бездельем, ни в чем не находя удовлетворения, ощущая лишь скуку и тщету не-бытия. Стремление почувствовать хоть что-нибудь, заставляет старых вампиров считать подарком даже приступы голода, а за возможность вернуть настоящие чувства они готовы платить самую высокую цену.

Взять эту цену, однако, некому. Вампиры, умеющие пробуждать эмоции, возвращать к жизни то, что умерло и не может возродиться — редкость, еще большая, чем по-настоящему старые мертвецы. На всех не хватит, сколько ни заплати. Омар говорил, что способность эта доступна любому, кто наделен дайнами убеждения, нужно лишь не лениться, не останавливаться на самых началах владения дайнами, постичь их подлинную суть. Омар считал дайны убеждения самыми сильными и опасными из всех даров, что духи преподносят вампирам. Дайны принуждения, вроде бы родственные им, ограничены возрастом крови. Дайны убеждения дают безграничную власть.