Лунная соната для бластера - Владимир Серебряков

— Словно по ним каток проехался, — бросил в сердцах Хиль.

Что-то мне эти слова напомнили…

— Скажите, лейтенант, что поделывает сейчас майор Колониальной службы Роберт Меррилл? — спросил я, перебив групаря.

— Что? — удивился он.

Я пересказал свой последний свободный полет. То, что выбросило меня тогда из ирреальности, едва не раздавив, вполне походило под определение Хиля.

— Это… интересный оборот событий, — прокомментировал Хиль. — Скажите, вы уверены, что тут есть связь с убийством нашего работника Яго Лауры?

— Полагаю, связь есть, — ответил я осторожно, — но не прямая. Не удивлюсь, если Дом Карела выполняет грязную работу для Службы.

— Я тоже не удивлюсь, — мстительно согласился Хиль.

— На этом и будем основываться, — подытожил я. — Моя коллега…

— И любовница, — перебил Хиль. — Знаю.

Я подобрался.

— Простите, не знаете, — негромко произнес я. — НЕ любовница.

Хиль немного смутился.

— Простите… но вы живете вместе, и я счел логичным…

— Логичным, — согласился я, надеясь, что в моем голосе достаточно жидкого гелия. — Но не разумным.

Хиль смутился еще больше — теперь уже не только из-за того, что влез в чужую личную жизнь, но и потому, что не понимал, о чем это я. Ему и не надо понимать. Трудно объяснить, что связывает меня и Сольвейг — я хочу сказать, мне это самому себе трудно объяснить — но это в любом случае не влечение плоти. С Сольвейг такое просто невозможно. У нее заблокированы эти центры. Полностью. С двенадцати лет. Поначалу, когда мы только познакомились, меня это пугало — я знал, откуда взялся блок, и почему Сольвейг отказывается его снять и шарахается от самого слова «гипнургия», хотя знание это обошлось мне в перелом предплечья и цикл бессонных ночей, когда моя соседка по комнате во сне рыдала без слез… Потом я привык. Просто перестал воспринимать ее как женщину — только как друга.

Групарю я объяснять этого не стал — тот и без меня понял, что тему лучше сменить.

— Прошу прощения, — чопорно поклонился он. — Я не имел в виду вас обидеть.

— Я не обиделся. — И в самом деле, на что обижаться? Вряд ли мне пришло бы в голову что-то иное, будь я на месте Хиля. — Так вот, Сольвейг сейчас занимается Домом Карела. Самому Карелу предъявят обвинение в незаконной глубокой репрографии.

— Это не новость.

— Согласен. Но у нас есть желающие дать показания.

Хиль поднял брови, отчего вытянутое лицо групаря стало еще длиннее. Я кивнул в ответ на невысказанный вопрос.

— Тогда дело иное, — согласился он. — Но если Карел и впрямь связан со Службой, его вытащат из любого лифта.

— А вот это мы и проверим, — усмехнулся я. — Если Меррилл попытается помочь своему сообщнику, это станет доказательством его вины. По крайней мере для меня. Дальше уже будет легче. Так как — продержитесь еще пару дней?

— Продержимся хоть до скончания века, — уверенно заявил Хиль. — Но это дорого нам обойдется.

Мы поговорили еще немного о военных проблемах — я выяснил, что с начала войны его больше не пытались поймать в вирте, словно неведомый охотник забыл о жертве, или пытался усыпить ее бдительность — и разъединились. Я попытался найти Маркоса через сьюда видеосети — ради проформы попробовал, а не потому, что ожидал какого-то результата. Результата я и не получил. Маркос, наверное, прятался где-то в глубине вирт-рега Джотто, куда даже на смятом канале не пройти. Трусоват Маркос, до неприличия трусоват. Кстати… а не поискать ли мне Каина? Уж этот-то знает все; может, за хорошую плату отвалит мне и секрет этой нелепой войны? Да нет, вряд ли. И сведений ценных у меня нет — его услуги оплачивать, и сам он секрета не раскроет. Кроме того, если кто-то и способен хакерствовать на дом Карела, так это Каин. Уж лучше воспользоваться советом Маркоса и поискать его в той забегаловке в Ле Солейль.

Я вызвал в объем очередную сводку новостей Доминиона. На всех каналах зудели об одном — о загадочном взрыве на Лагранже-5. Версии выдвигались самые фантастические, вплоть до теракта, потому что ответственность за него уже взяли на себя три группировки; я ожидал, что в ближайшее время они перегрызутся из-за авторских прав. Словно багаж всех эмигрантов не изучают под микроскопом, а ТФП-эффектор можно унести в чемодане. Лунному карантину на общем канале уделили секунд пятнадцать. На локальном мне повезло больше — я узнал, что вчера появились первые больные. Даже снятый через камеры купольных терминалов видеоряд позволял ощутить атмосферу ужаса и обреченности, повисших в обреченном реге. Санитарный врач Джованни Бердони сообщил службе новостей, что дезинфекция куполов будет проведена в течение недели. Читай: дольше пяти дней никто не промучается. Меня передернуло, и я отсоединился, перейдя на записи классической музыки.

Пошарив по каналам, я обнаружил то, что показалось мне своевременным — современные клипы на классические песни Серебряного века. Я прибавил звук и закрыл глаза — видеоряд меня обычно раздражает, классику надо слушать, а не смотреть. Шумел дождь, которого я никогда не видел, и Джим Моррисон почти речитативом проговаривал мучительные строки об оседлавших бурю. Песня подходила к концу, переливались звонкими каплями заключительные ноты и шуршал ливень. Наступила пауза.

Потом Моррисон завел «Зажги мой огонь». А я лег на ковер и задумался.

Допустим, что за всем этим стоит Меррилл. Это предположение я решил принять за рабочую гипотезу — пусть безосновательную, зато логичную. Возможность у него есть. А мотив? Что он получит, выведя меня из игры?

Колониальщик совершил непростительную ошибку, убив Яго Лауру. Останься хакер жив, я не поверил бы его безумному сообщению. Но смерть придала веса словам покойника. Похоже, что Доминиону и впрямь угрожает какая-то опасность. Не будем гадать, какая — эпидемия ли, бунт? Попробую поставить себя на место Меррилла и подумать, каков будет порядок его действий.

Прежде всего — прервать связь с метрополией. Хотя бы лифт-связь. Соблазнительно повесить на голубца и карантин, но вряд ли Меррилл в этот момент знал о катастрофе. Иначе ему не было нужды рваться в Отстойник за сообщением. Затем — пресечь распространение слухов. Яго Лаура. Миша Макферсон. Хиль Лара. И — наконец — последний этап: взять власть в свои руки. Что ж, посмотрим, каков будет следующий ход господ голубцов.

Открыв глаза, я увидел, как зябко скачут по клавишам, терзая мою душу, пальцы Манзарека — реконструкция, конечно. Гитарист выжимал из своего инструмента мучительные мольбы. Потом вновь вступил голос. Я опустил веки, и мягкий бестеневой свет стал для меня буйным пожаром. Жаркая ярость и жажда действий вновь поднимались во мне; я подавил их с последним аккордом. Сначала подумать, а потом действовать: золотой принцип, которому я следую далеко не всегда.