Страсть в жемчугах - Рене Бернард

– Господи, это просто какое-то безумие… – пробормотал он со вздохом.

А может, послать за ней карету? Но будет еще хуже, если он пошлет за ней, а она не приедет…

– О черт! – Джозайя швырнул бронзовую богиню в угол, но тут же пожалел об этом и пошел искать статуэтку.

Он был вынужден двигаться на ощупь, поскольку тени, превратившись в толстые серые канаты, заслоняли весь его правый глаз. Опустившись на четвереньки и растопырив пальцы, он шарил по полу, вспоминая те мгновения, когда поверял богине свои чувства и утраченные возможности.

Он подошел так близко к счастью, но теперь… Впрочем, человек едва ли может жаловаться на то, что его ограбили, если он намеренно держит двери незапертыми и не заявляет права на свое самое дорогое сокровище.

Через несколько минут знакомые очертания маленькой бронзовой женщины оказались у него в руках. Джозайя поднял богиню и стал всматриваться в ее безмятежное лицо.

– Ты пострадала? – прошептал он, пробежав пальцами по статуэтке. Повреждений не было, и он вздохнул с облегчением. – Это нас объединяет, моя красавица.

Грустно улыбнувшись, Джозайя вернул Лакшми на ее почетное место, потом зажег ароматическую палочку и сделал несколько глубоких вдохов.

– Вот и верь после этого в мудрость… – Он опустился коленями на шелковую подушку перед алтарем, и много времени прошло, прежде чем у него достало духу подняться на ноги.

Глава 20

Позже, в тот же вечер, Джозайя попытался в одиночестве пообедать при свечах в студии, сидя рядом с портретом. Он несколько раз перекладывал еду с тарелки на тарелку, надеясь обмануть Риту и убедить в том, что не потерял аппетит.

Подняв стакан перед портретом Элинор, он тихо прошептал:

– Моя чопорная и благопристойная красавица, ты оказалась мудрее меня и избежала прощания. Не уверен, что у меня хватило бы на это характера. Черт, я бы сказал… Ох, даже не знаю, что бы я сказал.

– Так вот в какой компании ты проводишь дни? – раздался голос Роуэна, стоявшего в дверях. – Не думаю, что могу одобрить человека, который разговаривает с…

Приятель внезапно умолк, и Джозайя, поставив на стол стаканчик с бренди, мгновенно насторожился.

– Роуэн, тебе нехорошо?

– О Боже, да ведь это…

– Говори. – Джозайя приготовился к худшему. – Говори все, что думаешь.

– Потрясающе!.. – Уэст благоговейно подошел к портрету – точно к алтарю. – Никогда не видел ничего подобного и не умею объяснить. Я имею в виду… – Роуэн скрестил на груди руки и долго всматривался в картину. Потом заявил: – Удивительный… О Боже, цвета!.. Портрет как живой… Она сидит спокойно, но клянусь, вот-вот моргнет, и мне не хочется этот момент пропустить. Я и раньше считал тебя хорошим художником, но это… О Господи, Хастингс, ты гений!

У Джозайи горло перехватило. Все саркастические фразы, которые художник приготовил в свою защиту, тотчас забылись, и он мысленно воскликнул: «Я сделал это! Сделал, черт побери! И даже сам не знаю как… Это мой шедевр, однако… Я хочу, чтобы картина исчезла, потому что это не живая Элинор!»

– Ты не художественный критик, Уэст, но все равно я принимаю похвалу.

– Работа сделана. И так быстро!.. – Роуэн в изумлении покачал головой. – Я пришел убедиться, что Радерфорд оставил тебя в покое, и собирался похвалить тебя за то, что поставил на нижнем этаже это устрашающее чудовище, но если ты закончил…

– Да, закончил.

– О черт… – прошептал Роуэн, все еще глядя на холст.

Картина должна была казаться скандальной: женщина в алом, волосы – в экстравагантном беспорядке, а в зеленых глазах горит огонь. И казалось, что она бросает вызов всему свету. Это была рафинированная гордая леди, сознававшая, что никто не смеет ее осуждать.

– Да, верно, – согласился Джозайя. – Я никогда еще не работал с такой скоростью. И никогда не видел женщину с такой ясностью…

– Кто она, Хастингс?

– Мисс Элинор Бекетт, настоящая леди и самая чистая и добропорядочная душа, какую я когда-либо встречал.

«И любовь моей жизни», – добавил он мысленно.

– Настоящая леди? Значит, не профессиональная модель? – Роуэн подошел к столу и налил себе бренди. – Но это не важно. Не унывай, старина. Майкл от тебя отстанет, если это тебя утешит. И, видит Бог, это настоящий шедевр.

– Майкл от меня отстанет?

– Да, конечно. Ты же обещал убрать девушку подальше от опасности, как только картина будет закончена. И более подходящего времени быть не может. Ты читал сегодня «Таймс»?

Джозайя обрадовался смене темы и тут же ответил:

– Нет, не читал. Значит, все улажено?

– Да, договорились встретиться в пятницу на следующей неделе. Майкл не хочет давать ему время перегруппировать силы и устроить ловушки. Но поскольку хозяин игорного дома его хороший друг, думаю, мы будем в относительной безопасности. Я даже хотел на время закрыть прием по средам в клинике, но Гейл меня отговорила.

– Это прерогатива жены, доктор Уэст. – Джозайя чувствовал на языке горечь зависти: у Роуэна – молодая красавица жена, и как только дело с Шакалом будет закончено, доктор сможет наслаждаться жизнью. Но гордость диктовала Джозайе, чтобы он отказался от Элинор, дабы не обременять.

Что ж, картина закончена, и Элинор Бекетт покинула его – в соответствии с их соглашением. Он отдавался радости ее общества и теперь горевал. Но на него надвигалась тьма, и он не хотел встретить ее в одиночестве, хотя ничего другого не оставалось. «Так будет лучше для Элинор», – твердил он себе, но слова не успокаивали.

– Ты собираешься выставлять картину? – спросил Роуэн.

– Не знаю. – Джозайя накинул на портрет мягкую ткань, положив конец зову сирены. – Думаю… что да. В конце концов, что пользы от картины в темном помещении, верно?

– Джозайя, ты ее отпустил? Она в стороне от всего?

Впервые он не мог подобрать слова, чтобы ответить другу.

– Ее нет. И мои скверные времена вернулись.

Словно почувствовав огорчение друга, Роуэн продолжал:

– Позови ее обратно, когда все будет закончено, Хастингс. Если ты беспокоишься о…

– Я слишком о ней беспокоюсь, Роуэн. – Джозайя снова налил себе щедрую порцию бренди. – Ей лучше держаться подальше от всей этой заварухи, тем более – от меня.

– Я в этом не убежден. Каждый человек заслуживает счастья, и мы берем от жизни все, что можем. И если все мы чему-то научились в Индии, то разве не тому, что жизнь хрупка и коротка?