Огонь блаженной Серафимы - Коростышевская Татьяна Георгиевна

— Отпирать сейчас будем, красавица.

Я посмотрела на грозди паутинных коконов, свисающих с потолка. Сколько же вас здесь, тварей, схоронено? Погодите… Отпирать?!

Нав когтями разодрал мою одежду, отбросил в сторону, обнажая тело. Я заорала, он накинул мне на шею петлю. Лента, что связывала нас, удлинялась, он оплел мне запястья, щиколотки, отошел, любуясь:

— Красивая ты девка, Серафима, по человечьим, разумеется, меркам. — Нав медленно стянул белый камзол, и он повис продетым рукавом на веревке. — Но, к счастью, я уже столь долго среди вас, человечков, нахожусь, что мерки ваши и ко мне подходят. Сейчас, милая, мы с тобою великое таинство совершим, для продолжения рода и сохранения нашего гнезда, во славу…

Сорочка ни на чем не повисла, князь полоснул по ней когтями, кромсая, стянул башмаки.

Тело у него было красивое, но как будто неживое, не как у покойника, а вроде торса мраморной статуи в фонтане.

— Во славу… — бормотал он, будто забыв когда-то накрепко заученное. — Не будет им от меня отныне почета! Во славу меня!

Я отвернулась, потому что штаны нав снял, а на то, что под ними, приличная девушка смотреть не должна.

— Мы с тобою, блаженная, таких дел наворотим! Какая в тебе сила, Серафима! Но и не только она. Хитрость, ловкость, изворотливость, удача. И мне с тобой повезло. То, что ты для погружения в тонкий мир мою силу черпала, связало нас накрепко, от того и я в силу вошел.

Слово «вошел» мне вообще не понравилось, но прозвучало оно отдаленно, поэтому я открыла один глаз и посмотрела на мраморные навьи ягодицы. Сам он стоял у стены под низко свисающим коконом и кромсал его когтями. Белая паутина пропиталась блестящей черной жижей, эту жижу князь собирал в золоченый кубок.

— Именно такая мне и нужна, — говорил он, не оборачиваясь. — Хозяйка, госпожа, королева. Без матки гнездо не живет, так существует. Теперь же наше гнездо на такие вершины покусится…

Князь начал поворачиваться, я зажмурилась. Интересно, если я сейчас себе язык откушу, помру только здесь или в яви тоже?

— Мы связаны, — хохотнул нав глумливо. — Я слышу все твои мысли.

— Тогда почему я твоих не слышу? — От возмущения я открыла глаза и встретила его черный неживой взгляд.

— Таинство перенесет сюда твое маленькое тело, Серафима. И даже если оно при этом окажется без языка, — он лизнул свои губы, — тем лучше, болтливые женщины отвратительны.

Не живой? Просто темный, но черноту тоже можно разложить на тысячу оттенков.

Я прыгнула во тьму, как уже проделывала с пламенем Эльдара, услышала мысли одинокой древней твари, постигла его планы, мелкие и древности недостойные, его страхи, его мечты.

— Не смей!

Щеку ожгло ударом, рот наполнился соленым вкусом моей крови. Однако часто вы, барышня Абызова, последнее время по мордасам получаете.

— Ягнус, — протянула я глумливо, — и имя у тебя преотвратное. Я-агну-у-с…

Нав захлопал ресницами, отшатнулся, потом, будто справившись со страхом, отпил из кубка черную навью кровь.

— Шелковая будешь, моя…

Он схватил меня за волосы, кубок наклонялся над моим лицом, готовясь пролиться струей в рот. Я сжала губы, понимая уже, что попытки напрасны.

Сбоку раздался звук, будто от свалившегося на пол тела. Мы повернулись посмотреть, грязный кокон, не удержавшись, упал с высоты. Крошечная отсрочка, убедившись, что опасности нет, Ягнус…

Бах! Кубок отлетел, стукнулся о стену, разбрызгивая черные капли. Жах! Нав поднял руку, на которой болтался лишь отрезок веревки. Бум! Он упал на спину, потешно вскинув ноги. Жах! Мои путы разлетелись лоскутами.

— Иван?

Зорин на меня не смотрел, он орудовал мечом, отбивая атаки вскочившего на ноги нава. У того появились клинки или в них превратились чудовищные когти.

Сев на камне, я прикрылась своим платьем. Смотреть на сражение было отчаянно стыдно. Клинки-то он себе наколдовал, а вот одежду — не удосужился. Поэтому, отвернувшись, я принялась снимать с себя оставшиеся в волосах паутинки.

Нав торжествующе вскрикнул, заставив меня похолодеть. Он теснил Зорина к стене, тот пошатнулся. Князь подпрыгнул, рубанул ближайший кокон. Из паутинной кожицы на пол выпала многорукая тварь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Иван!

Но «многоручка» в бой не ринулась, по-паучьи перебирая конечностями, она ползла по стене, один за одним сбрасывая вниз коконы. Те раскрывались, и их обитатели, страшные, безмолвные, не похожие на людей, рядами наступали на чародея.

Зорин прижался спиной к стене, отбил первую атаку, другую, но поверженным на смену устремлялись все новые чудовища.

— Мы еще не закончили, — интимно шепнул Ягнус, появляясь рядом. — Продолжим? Зрители нам не помешают.

Он потянулся к моему лицу рукой, с которой капала черная кровь.

— Серафима, — истошно заорала я, разводя руки, — жги!

Тряпочки мои упали, но это было все равно, потому что сгорели бы они в любом случае. Огненный тайфун пронесся по пещере, коконы вспыхивали, в мгновение догорая, огонь лизал меловые стены, будто не насытившись, твари горели с треском и шипением, от их тел поднимался черный дым.

Невредимый князь шел сквозь него, вертя клинками как мельница крыльями. Иван двигался навстречу, без рисовки, расслабленно держа меч в чуть отведенной руке. Рубаха сгорела, чародей обнажился по пояс, мускулы торса напряглись.

Схватка была стремительной. Железо ударилось о железо лишь однажды, блеснул меч, отсекая навьи клинки вместе с руками, следующим ударом Иван снес с плеч красивую голову Ягнуса.

— Как-то так, — рассеянно сообщил Зорин и вытер запястьем лоб.

— Иванушка! — взвизгнула я и повисла на зоринской шее. — Ты меня спас! Теперь ты, как порядочный человек, должен на мне жениться!

— Бешеная. — Чародей подхватил меня на руки. — Всенепременно женюсь, давай только сперва отсюда выберемся.

Мы плутали по пещерам довольно долго, я соскучилась, поняв, что миловаться со мною в тонком мире Болван Иванович не намерен. Потом заверяла, что никто насилия надо мной не учинил, просто потому что времени ему не дали. После расспрашивала, как Зорину удалось за мною отправиться и почему эти его великие помощники обратно нас тем же манером не выдернут. Ну и добилась парочки вполне сладких поцелуев, пары десятков, если считать. Потому что даже великие чародеи супротив горячей девицы не устоят, особенно столь неодетой.

— Все, — простонал Иван, отстраняясь, — продолжать не будем, неправильно это в замирье любиться, не по-людски. Тем более мне все время кажется, что за нами твой Гуннар наблюдает.

— И потешил бы старика представлением, дуралей. — Артемидор вынырнул из тени верхом на коричневом в рыжую полоску Седмяте. — Тебя, остолопа, и так и эдак убалтывали, а ты…

— Учитель, — высвободившись из объятий Ивана, я подбежала к всаднику, почесала за ушком кота. — Я — молодец, я без сновидческих сил справилась! Ничего, что я голая?

Гуннар фыркнул, щелкнул пальцами, меня окутал разноцветный шелк платья.

— Только чтоб твой остолоп не ревновал. Мне-то одинаково, хоть без кожи болтайся.

Зорин поднялся на ноги и низко поклонился.

— Следил, — ответил сновидец на немой вопрос. — Только наша блаженная принялась неупокоеных на тот свет переводить, встревожился и стал наблюдать. Подумал, что она таким манером и в складки тонкого мира ввинтиться попробует. И да, собирался вмешаться, когда эту деву к обряду подготавливали. Собирался, но, к стыду, вряд ли бы успел.

— Мы бы тебя, Серафима, с собой увезли, — пробурчал Седмята, — при любом печальном исходе. Папочка орал, что-де тебя никто тут недостойный и что тебе лучше у нас обретаться. Орал, что повывелись мужики в медвежьей империи, ни полюбить, ни охранить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Он повел лобастой башкой в сторону Ивана:

— Но этот вроде ничего мужик, дерется опять же, колдует, спас.

— Помолчи, животное, — фыркнул Артемидор. — Этот мужик прежде говорящих котов не видал, он сейчас в обморок брякнется.

— Я только в тонком мире говорить могу, — смутился Седмята, — мал еще, в силу не вошел.