Аграрная исстория Древнего мира - Макс Вебер

Уже при Давиде и еще более при Соломоне[172] Израильское царство начало приобретать черты восточного, опирающегося на натуральные повинности государства (Fronstaat): укрепленная столица, образование царской «сокровищницы», появление иноплеменных телохранителей наряду с народным ополчением, постройки, для которых мастера вывозятся из-за границы, а материал доставляется населением, вызываемым на барщину. Господство городов и бой на колесницах проникают теперь и к израильтянам, как свидетельствуют об этом как библейские, так и ассирийские данные (об Ахаве[173]). Тем не менее национальное войско не теряет своего значения: известия, относящиеся к периоду царств, показывают, что состоит оно из людей, вооруженных за собственный счет и имеющих для этого достаточный земельный участок. Данные о подати, наложенной Менаимом[174] на «богатых» (adsidui в римском смысле), указывают значительную цифру (60 000?) хозяйств, способных и обязанных поставлять вооруженных воинов. По данным ассирийских источников Ахав выставил на поле сражения 2000 колесниц и 10 000 человек.

Действительно ли произошло наделение царских воинов на ленных правах землей за счет израильтян, чем грозил израильтянам Самуил[175] (I. Сам., 8) — хотя бы только воинов, сражавшихся на колесницах — или же это только картина, взятая с целями устрашения против царской власти из отношений, существовавших в Египте и в городах-государствах — последнее кажется более правдоподобным, — решить это невозможно. Во всяком случае последующая история показывает, что военная организация и тут имела своим последствием господство «родов» («Geschlechter»), способных по своему экономическому положению и вооружаться за свой счет, и заниматься военными упражнениями, о чем говорят появившаяся теперь забота о чистоте крови и происхождения, возникающий интерес к героической истории, легенды о патриархах и, прежде всего, (см. ниже) Второзаконие с его многочисленными постановлениями. Кто не принадлежит к родам, способным носить оружие и внесенным в кадастр, т. е., по меньшей мере, все безземельные, юридически рассматриваются как метеки. Тот факт, что в Израильском царстве войско не раз распоряжалось царской короной, соответствует такому положению вещей.

Оно же было причиной «распада» древнего единого государства: возникающая концентрация царской власти и культа в «полисе» Иерусалиме создавала хорошо известный на всем Востоке, возникающий почти всегда вместе с образованием государства, антагонизм между старыми военными родами и жреческими родами нового центрального города: первые являются естественно заинтересованными в сохранении древних местных культов, отправлявшихся на их родных высотах, и в то же время в подчинении царской власти войску. Последние дают царской власти «законность» («Legitimität») и тем самым, между прочим, и право на произвольное распоряжение рабочей силой «подданных», чтобы в свою очередь подчинить себе царскую власть; они стремятся к искоренению местных культов. Этот антагонизм привел к взрыву сразу же после Соломона, который — de facto такой же египетский вассал, как и его сын — очевидно и беспощадно, на египетский лад, эксплуатировал барщину своих подданных. После «отпадения» древних коренных израильских колен (которые противодействовали образованию барщинного государства [Fronstaat]), государство, сделавшееся отныне «иудейским», стало концентрироваться окончательно как настоящий город-царство в Иерусалиме, завися временами от Египта, позднее платя дань Ассирии, явно все более и более приобретая характер бюрократического города-государства.

Упадок международного значения царской власти и возрастающее под страхом варварских хищнических войн месопотамских государств влияние религиозных настроений дали возможность городскому духовенству в Иерусалиме достигнуть при царе Иосии[176] в 622 г. до P. X. господства в государстве и октроировать[177] «Закон Моисеев», т. е. Второзаконие. Царь делается в Иудее «законным» властелином, т. е. он должен признаваться потомком Давидовым. Но зато ему воспрещается иметь свою «сокровищницу» и конную свиту, дружину, и признание законности его положения стоит в зависимости от ответа оракула (Loosorakel), к которому обращается для этого иерусалимское священство. Монополия иерусалимского храма в качестве средоточия культа устанавливается окончательно, жрецы местных культов «увольняются на покой» и постепенно сводятся на положение служителей при городских священнических родах.

Одновременно с этой громадной переменой в положении политической власти перестроились по новому и политические, и социальные отношения в стране. Этот новый порядок показывает, что сравнительно с временем древнего Закона совершилась глубокая перемена. Он предполагает широкое денежное хозяйство, так как — за дальностью расстояния от Иерусалима и его храма — десятина должна была доставляться храму деньгами, а деклассирование жрецов местных культов в интересах центрального храма привело к созданию светских судей на местах; таким образом, интересы иерусалимского храмового священства шли навстречу интересам крестьян и, тем самым, интересам местных сельских родов (Geschlechter), — для Востока весьма типичная и часто встречающаяся ситуация. Это дало толчок — как, вероятно и повсюду на Востоке — к возникновению первых зачатков судебной бюрократии: бюрократизация и теократизация идут здесь рука об руку, очевидно, как и в упомянутых в свое время правительственных распорядках шумерских царей. Устройство в духе политики «покровительства бедным» местных хлебных магазинов, в которые должна была складываться через каждые два года на третий вся десятина, соответствует также теократически-бюрократическому характеру восточного города-царства. Но, с другой стороны, повсюду прорывается ненависть, нерасположение к «египетскому дому служб», т. е. к царской власти, которая, как это было при Соломоне, по примеру фараонов, находит для себя опору в собственной торговле, в постройке бургов и магазинов («хлебные дома, города колесниц и города всадников», I Кн. царств, 9, 19) с помощью барщины и податей, налагаемых на подданных. (Кто сомневается в достоверности традиции о пребывании евреев в Египте, тот может допустить, что — уже в древнем Законе — «Египет» отождествлялся с протестом против гнета восточной царской власти, опирающейся на литургии (Leiturgiekönigtum). Эта идея, например, вложена в уста Самуила (I. Сам., гл. 8 и 12), и священники считали, что они являются избавителями народа от этого гнета точно так же, как в свое время его избавил от подобного же эйсимнет Моисей. Разумеется, в этой книге мы будем защищать не это построение.

Второзаконие, как уже и древний Закон, и как вообще все теократические законодательства, старается увеличить гарантии против злоупотреблений силой со стороны имущих: ограничения, внесенные древним Законом (Второзак., 24, 10) в залоговое право, заменяются абсолютным запрещением переступать порог дома должника для наложения ареста на его имущество, воспрещается брать в залог домашние мельницы, отменяется бывшая прежде в обычае ответственность сыновей за отца и, наоборот, в уголовных делах, похищение людей (теперь также женщин и детей) грозит смертью, уплата вознаграждения за наемный труд должна производиться в тот же день, требование уплаты долгов в субботний год приостанавливается (так совершенно правильно толкует Меркс соответствующее место (Второзак., 15, 3), освобождение всех продавших себя в рабство на седьмой год делается обязательным, наконец, и это всего важнее, брать процент разрешается только в деловых сношениях с иноплеменниками; на практике это могло во всяком случае иметь своим последствием то, что некоторое время правом давать деньги взаймы под проценты пользовались только одни метеки и, может быть, по примеру Вавилона, храм (это представляется вероятным потому, что Второзак., 15, 6 указывает как на желательное последствие этого на то, что иудей будет давать взаймы чужим, а у них занимать не будет)[178].

Относящиеся к семейственному праву постановления Второзакония указывают на перемены, происшедшие в семейных отношениях, а также во взглядах на эти отношения. Долг повиновения родителям, лежащий на детях, подчеркнут со всей силой; только самовольное убийство детей отцом воспрещается.

Но былая патриархальность сильно пострадала: во времена древнего Закона жена, приобретенная покупкой (mohar) — в противоположность не купленной и потому (как и во всех древних правдах) оставшейся в своем роде — принадлежала просто-напросто к приобретенному покупкой движимому имуществу мужа, а дочь — к предметам, которыми мог торговать ее отец. Только законная жена (die Ehefrau) была как израильтянка защищена от того, чтобы в ней видели предмет оборота наравне с купленной рабыней, а ее сын от продажи в рабство на долгий срок. Но зато, с другой стороны, незаконные дети и даже дети публичных женщин («Hurenkinder»), если отец их признал, получали долю в наследстве, и отец мог разделить свое имущество между детьми по своему произволу. Теперь это все очень изменилось. Правда, наделение невесты приданым, как правило (как об этом свидетельствует вавилонское название для dos), относится ко времени после Исхода, как и выработка твердых принципов для брака вдовы (Ketuba — письменное обязательство со стороны мужа). Исключение дочерей из наследства и ограничение их прав одним приданым продолжалось тоже еще долгое время — здесь, как и повсюду, до тех пор, пока существовала общая воинская повинность (die Wehrhaftigkeit des Volks). Но все же патриархальный произвол отца исчез: он должен был оставлять первородному сыну его (двойную) часть наследства. Он не мог сделать наследником «Mamser’a» (побочного сына или сына от недозволенного смешанного брака). Первоначально существовавшее на всем Востоке наследование сыном отцовского гарема было запрещено; развод — происходивший фактически до этого, как и после, по произволу мужа — был поставлен в известные формальные рамки. Улучшение положения жены, начало которому кладут эти (и некоторые другие) постановления, было достигнуто здесь, как и повсюду, несомненно, благодаря силе жениного рода, который не желает больше видеть в дочери простой объект купли и продажи, но хочет обеспечить ее на случай вдовства, а ее детей, как наследников, от произвола мужа. Оно находится в связи с воззрениями городских родов (der stadtsässigen «Geschlechter») (ср. ограничение наказуемости супружеской неверности городской территорией. Второзак., 22; 23)[179], с их все увеличивающейся заботой о чистоте крови, об обеспечении положения детей, а также с военными интересами. Многоженство продолжало, конечно, существовать — хотя и в ограниченных размерах, — и присущая всем древнейшим правдам точка зрения, не признающая физической кровной связи, как таковой, остается в силе, как видно из рассказов о патриархах, по которым дети от данной в приданое рабыни причислялись к детям ее госпожи. Но — как показывает легенда об Измаиле[180] — мнение руководящих кругов требует в Израиле исключения «сына служанки» из наследства. Интересам продолжения рода, занесенного в войсковой кадастр, по экономическому своему положению как способного носить оружие, служит здесь, как и в других странах, право дочери на наследство, а также левиратный брак[181], т. е. право и обязанность ближайшего члена рода «разбудить» умершему бездетным родственнику «семя» через посредство его вдовы.