Самый завидный подонок (ЛП) - Мартин Анника

Наступает долгое молчание.

— Так вот что ты собираешься делать? — наконец говорит он. — Разве я не понимаю реальной истории?

Я сжимаю руки в кулаки, чтобы они не дрожали. Странно, но я не хочу рассказывать ему настоящую историю. Легче позволить ему думать о худшем. Потому что я так сильно хочу, чтобы он поверил — так сильно. Я меньше рискую своим сердцем, если не скажу.

— Я думал, ты мне доверяешь, — говорит он.

Я смотрю на него затуманенными глазами.

— Расскажи мне.

Я смотрю на свои туфли на высоком каблуке, темно-бордовые с небольшим блеском.

Будет слишком больно, если ты мне не поверишь.

— Это я, — говорит он таким до боли нежным голосом. — Здесь только ты и я.

И я думаю о том, как мы были с ним в шахте лифта, каким он был потрясающим. И маленький грифон, которого он вырезал для меня. И здания, что он мечтает построить. Он идеалист. В мире людей, стреляющих по мишеням, он стреляет по звездам. Он мастерит мосты из кусочков бечевки.

И вдруг я начинаю говорить.

Я рассказываю ему о вечеринке в старшей школе. Бочка пива, костер, музыка, как обычно. Я побрела прочь, скучая, не настолько пьяная, чтобы думать, что мои друзья-пьяницы смешны.

Вот тогда-то Денни и похитил меня. Он был на несколько лет старше, и уже год как окончил среднюю школу. Он закрыл мне рот своей гигантской рукой и затащил меня в свой багажник. В свой охотничий домик. Я проснулась в ужасе, полуголая, а Денни надвигался на меня.

— Черт, — выдавливает Генри. — Я должен был убить его там.

Мои пальцы смыкаются на его руке.

Он мне верит?

— Не волнуйся, я на самом деле не убью его. Может быть. Что потом? — он притягивает меня к себе еще крепче.

— Я всегда думаю, что именно мой страх перед ним заставил его кончить прямо на мою рубашку вместо того, чтобы перейти к финальному акту. Словно мой ужас возбудил его.

Я чувствую, как он напряжен. Я делаю паузу.

— Продолжай, — говорит он. — Все в порядке. У нас все в порядке.

Я рассказываю ему, как Денни убежал, и я была уверена, что он вернется с топором, чтобы разрубить меня на куски.

— Оставил тебя там.

— Да. И что-то во мне щелкнуло, я начала пытаться развязать узел. Я высвободилась, как раз, когда его ботинки захрустели по гравию снаружи. Я схватила свои трусики и туфли и выбежала через заднюю дверь, шлепая ногами по срезанным веткам. Я едва почувствовала это. Мне просто нужно было сбежать.

— С босыми ногами. Через лес.

— Я почти не почувствовала этого, пока не упала в тот колодец. Он был глубоким, но я только вывихнула правую лодыжку и сломала палец на левой ноге. Могло быть и хуже, но в колодце рос многолетний кустарник, были листья и грязь, и это смягчило мое падение.

Я рассказываю ему о том, как пряталась под листьями на дне колодца, когда Денни заглянул туда с фонариком. Я пряталась даже тогда, когда прошла первая волна поисковиков. Это стало проклятием для меня на суде, что они заглянули в колодец и никого не увидели. Зачем прятаться? Но я была напугана. Я думала, это Денни и его друзья пришли за мной.

Когда все стихло, я действительно попыталась выбраться, но не смогла. Даже без боли от моих травм я не смогла бы. Борта были скользкими и высокими, и держаться было не за что. И было так темно.

Я рассказываю ему, как я зарылась в грязь на дне и спряталась. Напуганная.

— Вот почему ты молчала.

— Три дня я находилась там, — а в это время я становилась знаменитой. Вонда О'Нил. Исчезла с подростковой вечеринки в лесу, как в сказках, но там не было ни крошки хлеба. Никаких мисок с кашей. Никаких кроватей для медвежат.

Я продолжаю свой рассказ. Как я была в шоке к тому времени, когда они вытащили меня — вот что рассказала мне медсестра. Наполовину выжила из ума. Я рассказала свою историю копам. Денни пытался изнасиловать меня, но ему это не удалось, и я сбежала. После краткого визита в больницу меня отпустили к маме со всей моей грязной одеждой в сумке.

Я была в таком состоянии, когда они вытащили меня, что все, чего я хотела, это оказаться дома, закутавшись в постели, окруженная своими вещами. Я бы сказала все, что угодно, лишь бы согреться и скрыться в своей собственной постели.

— Только позже я вспомнила о своей рубашке, — говорю я ему. — Я открыла пакет и обнаружила засохшее пятно, и я поняла, что это, ну, ты знаешь, на рубашке. Мама — это та, кто сохранила рубашку. Мне было шестнадцать. Я не думала на пять ходов вперед, как она.

Я замираю, пораженная, что он все еще со мной, здесь, на темном крыльце. Жители Финансового района ходят взад и вперед по тротуару в нескольких ярдах перед нами.

Они кажутся за много миль отсюда.

— Я думала, что мы должны отнести это в полицию, но она сказала, что мы должны оставить это для суда. Она сказала, что мы не можем доверять полиции, что нам нужно сохранить улики. Вудраффы пытались откупиться от меня. Полмиллиона долларов. Пятьсот тысяч.

— Это, должно быть, показалось тебе большими деньгами. Ты упустила кучу денег.

— Я хотела заступиться за других девушек. У меня были доказательства… Я была так уверена…

Я делаю глубокий вдох, полная решимости спокойно закончить рассказ.

— Я была так уверена, что смогу доказать это с помощью этой рубашки, понимаешь? — продолжаю я. — Когда ее вернули обратно с майонезным пятном, я подумала, что полицейская лаборатория лжет. Как будто Вудраффы заплатили лаборатории, и я потребовала независимого анализа. Снова майонез. К тому времени я была настоящим монстром. Несколько месяцев спустя я нашла банковскую выписку со счета моей мамы. Двадцать тысяч долларов были переведены на него за день до того, как мы отправили рубашку на анализ.

— Вудраффы, — говорит он.

— Это была довольно обычная рубашка от «Savemart». Я думаю, они купили такую же и подменили ее. Майонез был идеей Вудраффа. Моя мать никогда бы не додумалась до чего-то столь коварного и убийственного. Майонез — это то, что заставило меня выглядеть так, будто я намеренно пыталась подставить его. Как подросток, не обладающий изощренными познаниями в криминалистике, пытался подставить этого богатого мальчика. Все меня ненавидели. Мир был стеной ненависти.

— Предательство, о котором ты говорила, — говорит он. — Это твоя мама продала рубашку.

Я киваю.

— Не было ничего, чего бы она ни сделала. Она была хорошей мамой до того, как умер папа. Но после… — я качаю головой. — Но я просто хотела справедливости. Я хотела, чтобы весь мир узнал, что из себя представляет Денни.

Я смотрю на него, кровь стучит в жилах, ожидая вопросов, но все, что я вижу, — это привязанность. Беспокойство.

— Ты мне веришь?

— Какого хрена? Конечно.

Я заглядываю ему в глаза:

— Из-за того, как я вела себя в лифте?

— Нет, из-за того, какая ты есть, и точка. Потому что я знаю, кто ты, черт возьми, такая.

Мой живот переворачивается:

— До сих пор ты даже не знал моего имени.

— Имя не определяет человека.

Я прижимаюсь лбом к его груди, прижимаюсь лицом к его груди. Облегчение, которое я испытываю, почти ошеломляющее.

— Спасибо.

— Не благодари меня. После того, через что ты прошла? Я не помню подробностей дела, но я точно помню массовую истерию Вондой О'Нил. Я помню это. И все это время ты была невиновна. Боже.

Кажется, в мире идет дождь, а дождь — это смесь слез и чистой воды, которая все очищает.

Он мне верит. Он со мной. Я хочу, чтобы он сказал это снова. Снова и снова.

— И после ты переехала сюда?

Я вздыхаю:

— Моей маме потребовался год, чтобы прожечь деньги. У нее было много плохих парней. Она катилась под откос. По мере того как деньги таяли, для нас с Карли становилось все менее и менее безопасно. Хотя я тайно копила деньги. А потом я дала интервью, за которое мне заплатили, и это были большие деньги. Это было то, что я использовала, чтобы скрыться однажды ночью. Я просто взяла и убежала. Я не хотела, чтобы Карли оставалась там. Это было небезопасно ни для кого из нас, но особенно для Карли. Я имею в виду, это не всегда было так плохо. До смерти моего отца мы были нормальной семьей. Счастливой семьей.