Заговор - Сергей Шхиян

Не знаю, что думал в эту минуту предполагаемый предатель, но страх читался на всех лицах.

— Сейчас я потушу свечи, и все мы выйдем в сени, — продолжил я, — и вы будете по одному заходить в горницу и накладывать на волшебный горшок руки.

В рассказе Джека Лондона таким способом определили, кто из подозреваемых вор. Тот единственный изо всех испытуемых не осмелился коснуться закопченного горшка, и только у него руки остались чистыми.

Смущенные дворовые потянулись в сени. Когда мы остались с Сидором, кстати, не меньше других напуганным предстоящим опытом, я в двух словах объяснил ему, в чем дело, и сказал, что для затравки пошлю его щупать горшок первым. Парню так понравился прикол, что он засмеялся, на минуту забыв о трагической судьбе Прасковьи. Пришлось на него шикнуть и объяснить, как себя вести во время испытания.

— Понятно, — смутившись, сказал он, — все выполню в лучшем виде!

Мы погасили свечи и вышли к тревожно ждущим дворовым. В сенях горела только одна сальная свечка, так что лица испытуемых было не разглядеть. Тусклый свет был нужен для того, чтобы никто не смог рассмотреть свои запачканные сажей руки.

Наступал «момент истины», и приходилось держать себя с соответствующей ему серьезностью, как никак, одному или нескольким дворовым предстояло погибнуть! Для пущей важности я согнал все мужиков к одной стене, а сам встал напротив.

— Первым пойдет, — начал я и замолчал, испытующе вглядываясь в темные лица. Люди оцепенели от ужаса. — Первым пойдешь ты, — указал я пальцем на своего помощника.

В сенях раздался общий вздох облегчения. Теперь все смотрели на Сидора и ждали, что тот будет делать. Парень глубоко вздохнул и медленно двинулся к двери. Он взялся за ручку и потянул ее на себя. Громко, так что все невольно вздрогнули, завизжали несмазанные петли. Сидор нерешительно постоял на пороге, потом как в омут головой, бросился в горницу. Опять ударил по нашим напряженным нервам визг теперь уже закрывающейся двери. Потянулись бесконечные секунды напряженного ожидания. Горюнов младший, согласно уговору, должен был пробыть в горнице несколько минут, чтобы окончательно запугать предателя.

Ожидание делалось невыносимым, даже я невольно нервничал, поддавшись общему настроению. И вот когда казалось, что он уже не вернется, дверь начала медленно открываться. Все инстинктивно подались назад, словно ожидая увидеть выходящий из горницы соляной столб.

Наконец в темном дверном проеме показался живой и невредимый человек. Опять прозвучал общий вздох облегчения. Парень вошел в сени и медленно затворил за собой дверь. Все взоры обратились к нему.

— Теперь пойдешь ты, — не дав дворовым опомниться от потрясения, приказал я стоящему ближе всех к горнице человеку.

— Я? — переспросил тот, начиная осознавать весь ужас предстоящего ему испытания.

— Ты! — сурово подтвердил я, указывая ему неумолимым перстом на дверь.

Теперь все внимание сосредоточилось на новой жертве. Ей оказался мужчина лет тридцати, один из тех, кто казался мне подозрительным.

— Иди или признавайся в измене! — приказал я. Он отрицательно замотал головой и безропотно вошел в горницу.

Теперь мы, с тем же что и раньше, нетерпением, ждали его возвращения.

Не знаю почему, но и этот испытуемый проторчал в комнате около пяти минут. Зато вернулся он не так эффектно, как Сидор, резко открыл дверь и выскочил оттуда, как ошпаренный.

— Все, — радостно сообщил он, — зря ты на меня думал. Правда себя всегда покажет!

— Следующим идешь ты, — приказал я следующему дворовому.

Теперь дело пошло быстрее. Дольше других в горнице оставались только двое изо всей нашей компании. Наконец испытание прошли все до единого. Последним в горнице побывал паренек лет шестнадцати. Однако и он остался живым. Это уже было похоже на провал представления. Когда я попросил всех вернуться в горницу, на меня смотрели без прежнего страха, кое-кто даже осмеливался ухмыляться и насмешливо переглядываться с товарищами.

— Теперь всем подойти к столу, — сказал я, зажигая потушенные свечи.

Не очень охотно, но приказание выполнили. Я переглянулся с Сидором, и тот отошел к дверям, где с обнаженным кинжалом в руке загородил выход. На него пока никто не обращал внимания, все взоры были устремлены на главного фокусника.

— Ты, — обратился я к последнему из посетивших комнату, — покажи свои руки.

Парнишка не понял и просто вытянул руки вперед.

— Поверни их ладонями вверх!

Он медленно исполнил приказание. Ладони оказались черными от сажи. Наконец до испытуемых дошло, зачем мне это нужно.

— Отойди туда, — показал ему на самый дальний от дверей угол. — Теперь ты, — велел я следующему, одному из тех, кто не надолго задержался в горнице.

И у этого человека с руками оказалось все в порядке, после чего он присоединился к давешнему парнишке.

Руки показывали не все сразу, а на кого я указывал. Пока я выбирал из тех, кто быстрее других прошел проверку. Дело продвигалось быстро, и скоро возле стола осталась только медлительная троица. Теперь нам с Сидором предстояло быть начеку.

— Показывай ты, — сказал я крайнему.

Тот не понял и удивленно на меня посмотрел.

— Чего показывать?

— Руки покажи, как все показывали, — объяснил я ему, уже понимая, что мужик просто медлительная тупица.

— Мне что, я могу и показать, велика работа! — ответил он, выворачивая вверх ладони. Не знаю, что он в одиночестве делал с чугуном, но половина сажи с того намертво прилипла к его рукам. — Только я не понял, зачем Марфа сюда чугун-то принесла?

В группе, уже прошедшей испытание, кто-то хихикнул.

— Теперь твоя очередь, — сказал я предпоследнему. Тот неожиданно засуетился и спрятал руки за спину.

— Чего показывать-то? Кто имеет такой указ?! Не стану я всякому руки показывать, так и сглазить человека недолго!

Невысокий человек с сивой бородой и плоским лицом начал медленно пятиться к дверям, зачем-то кивая столпившимся в углу дворовым. Наверное, ждал от них сочувствия. Однако они уже успешно прошли «страшное» испытание, и потому смотрели на него с тревожным интересом, но безо всякого сочувствия.

— Стой! — остановил я предателя. — Стой, если жить хочешь!

Мужик скривил лицо и стащил с головы шапку. Все ждали, что будет дальше, а он, как положено, с размаху бросил ее на пол и закричал с надрывом, плачущим голосом:

— Да будь оно все неладно! Автаномка во всем виноват, это он, проклятый, упросил молчать! А что он мне, сват или брат?! Стану я из-за него в аду веки вечные жариться!

Что за «Автаномка», который во всем виноват, я догадался сразу, общее внимание сразу переключилось на последнего, самого подозрительного для меня участника испытания. Тот стал поспешно отходить спиной вперед к дверям. Все молча наблюдали, чем это кончится. На его пути стоял с кинжалом Сидор.

— Не подходи, всех порешу! — нервно, воскликнул Автоном, с ненавистью глядя на меня, хотя я остался на прежнем месте, даже не пытаясь его задержать.

Он дошел до Сидора и спиной наткнулся на острие кинжала. Дальше пути ему не было, разве что на тот свет.

— Вернись, — позвал я его словами какой-то старой песни, — я все прощу!

— Да, простишь! — ответил он, переминаясь на месте. — Видел я таких прощалыциков!

— А ну, вяжите их, ребята, — приказал я дворне.

Те будто того и ждали, бросились на проштрафившихся товарищей, повалили на пол и начали вязать кушаками. Поднялся невообразимый гвалт, все друг другу что-то советовали, укоряли в неловкости, заодно поминали провинившимся старые обиды и активно «мяли бока». Пришлось грозными окриками прекратить начавшееся избиение. Помятых напуганных мужиков посадили на лавку. Первый смотрел умильно, хоть так пытаясь доказать свою преданность и чистосердечие, второй глядел волком, облизывая разбитые в кровь губы.

Допрашивать их при всех я не хотел и приказал «публике» разойтись. Холопы, лишившись дармового зрелища, недовольно ворча, медленно покидали горницу. Мы остались вчетвером.

— Рассказывай все, что знаешь, — велел я сивобородому.

Мужик засмущался, попытался начать с жестикуляции, но руки у него были связаны, и он заговорил, тяжело подбирая слова:

— Так оно, значит, ничего я такого не видел. Автаномка, он мне велел, ты, говорит, ничего не видел, ничего не знаешь, а я-то видел! Чего было, то было. Да. Вот значит, такие дела! Иду я, значит, сегодня утром. Баба меня, значит, послала. Сходи, говорит, Демьян Демьяныч, принеси поправиться. Мы вчера, значит, как молодая хозяйка нашлась, того этого, вот она, баба от похмелья-то, чтобы поправиться и послала…

Слушая этот увлекательный рассказ, я понял, что он просто никогда не сможет кончиться, и прервал мужика:

— Когда ты увидел Прасковью?