Завтра война - Александр Зорич

— Даже и не знаю, что с вами, Пушкин, делать… Ведь если я вас спрошу, в каком году был учрежден «Герой России», вы все равно не ответите… А это ведь должен знать каждый… А, постойте-ка! Кажется, кое-что можно сделать… — Петр Конрадович глубокомысленно подпер подбородок рукой и на минуту замолчал.

Наконец он просиял:

— Черт с вами, первый раз в жизни пойду на компромисс с совестью. Устроим вам, хе-хе, практическое занятие по орденам, медалям и памятным знакам. Вы знаете, где находится девятнадцатый бокс?

— Не могу знать!

— Ах да… Ну так сейчас узнаете. Девятнадцатый бокс — это в Восточном Ремонтном секторе космопорта Колчак. Один из группы старых боксов, в которых раньше обслуживали «Андромеды», а недавно оборудовали перевалочные склады. Так вот, я вас туда официально командирую, от Академии. Выправлю все необходимые документы и пропуски по форме. Вы временно войдете в состав интендантского взвода, который, как я знаю, сейчас еле справляется с возросшим объемом грузов. В частности, в девятнадцатом боксе скопилось множество медалей и нагрудных знаков. Поможете с этим разобраться. По возвращении доложите и получите свою долгожданную тройку.

Задание показалось мне совершенно бредовым. По большому счету я ничего не понял. Но поскольку речь шла о бесценной, золотой экзаменационной оценке, я без лишних вопросов воодушевленно поблагодарил доброго препода…

А уже через полтора часа я сидел в девятнадцатом боксе на раскладном стульчике и, вполголоса матерясь, зарабатывал свою тройку.

Девятнадцатый бокс оказался исполинским ангаром без конца и без края. До самого потолка громоздились контейнеры, покрытые маркировкой всех видов и расцветок. К стыду своему, даже после недавней и вполне успешной сдачи экзамена «Обмундирование, снабжение и комплектация» я не понял и трети условных обозначений.

Шагающие и стационарные погрузчики трудились без устали. Вносили, выносили, ввозили, вывозили, закатывали, выкатывали, сортировали и перемешивали.

Космопорт кишел осназом мобильной пехоты. Невысокие, плечистые, очень подвижные крепыши с одинаково невыразительными лицами трижды проверили у меня документы. На главном КПП Колчака, в воротах Восточного Ремонтного сектора и на входе в девятнадцатый бокс.

А куда же делась обычная флотская охрана? Почему весь космопорт взят под контроль осназом?

Создавалось такое впечатление, что по мановению волшебной палочки Колчак со всеми своими потрохами стал не просто охраняемым, а секретным, совершенно секретным объектом особой важности!

Космопорт ходил ходуном.

Раз в несколько минут с апокалиптическим ревом взлетали и приземлялись «Андромеды».

Где-то по соседству рычали танки.

Пол бокса размашисто дрожал.

Неожиданно один из незакрепленных контейнеров тихонько стронулся с места и пополз. Контейнер находился на самой верхотуре штабеля. Не успел я заорать «Полундра!», как рифленый короб ахнулся на пол.

К счастью, у основания штабеля никого не оказалось. Из треснувшего контейнера, меченного желтыми полосками и ромбами, тонкой струйкой потек бурый порошок. Насколько я понимаю — растворимый какао.

Местные интенданты относились к подобным происшествиям по-деловому.

К разбитому контейнеру подошел сержант и, злорадно ухмыльнувшись, поставил галочку в своем планшете. Над головой у сержанта уже ворочал клешнями шагающий погрузчик. Раз-два взяли — и, оставляя за собой дорожку из какао, погрузчик притащил контейнер на ту же площадку, где трудился без устали ваш покорный слуга.

А трудился я вот над чем.

Среди миллионов тонн прочих грузов на перевалочные склады Колчака недавно поступили несколько ящиков медалей и нагрудных знаков. В отдельном контейнере были доставлены красивые коробочки, обитые изнутри красным сафьяном.

По оплошности персонала — вроде той, с какао, которой я стал свидетелем, — ящики с медалями попали под гусеницы танка. Ящики превратились в труху, медали и нагрудные знаки перемешались.

Мое ответственное задание заключалось в следующем. Я должен был, во-первых, выбраковать все цацки, покореженные танковыми гусеницами. Во-вторых, рассортировать медали и нагрудные знаки по типам. И, в-третьих, помочь ефрейтору Попелю разложить их по коробочкам.

Медалей было сравнительно немного, причем больше половины — «За оборону Отечества». Вторую половину составляли «За отвагу» и «За боевые заслуги», а также пригоршня редких медалей Нахимова и Ушакова.

Зато нагрудных знаков было — мать честная!

«Мастер-пилот», «Мастер-штурман», «Летчик-снайпер», «Комендор-снайпер», «100 мягких посадок», «200 мягких посадок», «500 мягких посадок» — это само собой. А в придачу к ним: «Десять боевых вылетов», «Двадцать», «Пятьдесят» и даже «Сто»!

А теперь подумаем.

Даже в моей, кадетской, летной карточке числилось восемьдесят семь вполне успешных приземлений и стыковок. И потому значки вроде «100 мягких посадок» меня совсем не удивили.

А вот полноценный боевой вылет был один.

Если считать вместе с патрулированием в районе Наотара — пять.

Боевых вылетов было пять и больше не предвиделось.

А у меня под ногами лежала россыпь «полтинников» и «соток»…

Кому и за какие заслуги будем их раздавать, дорогие товарищи?

Вопросом о «сотках» я поделился с ефрейтором Попелем, который раскладывал по коробочкам красивых «Комендоров-снайперов» — золотые (ну, золотистые) медали, на которых в геральдическом перекрестье прицела разламывался надвое геральдический же линкор.

Попель театрально покосился на двух осназовцев, которые с карабинами наперевес прогуливались вокруг нашей сортировочной площадки. Вздохнул. И нехотя процедил:

— Это все знают, Саша.

— А я вот не знаю, Боря.

(Терпеть не могу фамильярности! Я с Попелем на брудершафт не пил, между прочим.)

— Ты слыхал, что зеленые какую-то планету у Клона оттяпали?

— Я не только слыхал, я там бывал.

— Да ты что?! — Глаза Попеля округлились в геральдические прицелы. — Так правда, что месяц назад заваруха была?

— Правда. Очень зловредные зеленые попались, — заверил я. — Но планету мы им не отдали.

— Ну тогда точно война будет. Большая война.

— С кем?

— Ясное дело с кем: с этими зелеными.

В родную Академию я вернулся оглушенный милитарным бедламом Колчака и обогащенный новыми прогнозами будущего от ефрейтора Попеля. В кармане у меня лежала благодарность командира интендантского взвода и искореженный танковыми траками значок «Десять боевых вылетов» (взял на память из металлолома, подлежащего списанию).

Петр Конрадович Грюневальд вывел в моей зачетке каллиграфическое «Удовлетворительно», на чем сессия для меня благополучно завершилась.

Это событие мы отметили грандиозной попойкой. По иронии судьбы в тот же день на Аллее Героев появилась доска с фамилиями ребят, которые на нашу попойку не попали.

Это был прекрасный повод поупражняться в черном юморе. Но все мы этим поводом отчего-то пренебрегли.

А еще через два дня нам выправили законный месячный отпуск и Академия опустела. Одним из первых на большую землю урвал Коля. Он горячо зазывал меня в гости, но я был непреклонен: нет, спасибо, нет, в другой раз, спасибо, очень тронут, нет, не могу, нет, нет, нет.

Коля обиделся. В самом деле: на борту «Трех Святителей» я клятвенно обещал ему, что, если только нам суждено живыми вернуться из системы Дромадера, мы вместе облетим Европу на летающей даче его родителей, потанцуем девчонок и поедим водки. Увы, «Чахра» радикально изменила мои виды на будущее.

Мне нужна была Исса, а не летающая дача Колиных родителей.

«Обиделся — и черт с ним», — с такими мыслями я переступил порог кабинета Федюнина.

Чтобы мы с Иссой сделались женихом и невестой, требовалось всего лишь (оцените мою иронию) подать документы в конкордианский Комитет по Делам Личности. Но ситуация осложнялась тем, что жених (то есть я) был гражданином Объединенных Наций да вдобавок еще и военнослужащим.

Я был обязан получить письменное разрешение командира факультета Федюнина. Завизировать его у начальника Академии Туровского. Затем собрать массу справок и выписок в нашей канцелярии. А потом уже двигать пакет документов через Министерство Внешних Сношений дальше, в Конкордию.

После этого Комитет по Делам Личности, получив второй пакет документов от Иссы, заводил на нас папочку. Может, электронную, а может, и обычную, на липучках. Объявлял нас женихом и невестой и назначал испытательный срок в полтора года.

Но даже положительное решение конкордианских бюрократов немного бы для меня значило без возможности видеть Иссу и держать ее руки в своих ладонях.

Конечно, любовь через световые года — дьявольски романтичная штука. Но если читатели амурного трэша потребляют романтику пипеткой и чайной ложечкой, то пилоты истребительной авиации ежедневно жрут ее из корыта — черпаком и совковой лопатой. А потому, проносясь на раскаленном истребителе над ледяными горами Заполярья, вываливаясь в полуобмороке из кабины «Горыныча» в объятия флотских врачей, пилотам хочется грубого ржаного хлеба.