Шкурка бабочки - Сергей Кузнецов

И долго мы так будем? думает Ксения, хотя он так старается, что пусть. Впрочем, если он ждет, пока я кончу, нам предстоит интересная ночь. Зачем я его позвала, скажите на милость? Нельзя так с другими людьми, все ж таки живой человек, не вибратор, зачем я его так… Трудно мне будет теперь с любовниками, думает Ксения, ну и ладно, поживу одна. Поиграли и хватит. Тоже мне, важное дело – секс! Сказать ему, что ли, чтобы он начинал меня трахать по-настоящему, думает Ксения, а то на работу завтра, я устала уже. Она старается натуральнее вздохнуть и на выдохе произносит: Возьми меня!

Боже мой, думает Алексей, двигаясь внутри Ксении, сколько же я ждал этого вечера? Что, интересно, я скажу Оксане, впрочем, ладно, совру что-нибудь. Двигается то равномерно, то меняя ритм, покрывая поцелуями лицо, пробегая пальцами по телу. Что же с ней происходит? Он пытается вспомнить, как они занимались любовью месяц назад – и ему кажется, что рядом с ним лежит совсем другая женщина.

И долго мы так будем? думает Ксения, хотя он так старается, что пусть. Бедняга, ну он и вляпался. Зато теперь буду знать: эти развлечения не для меня нынче. Может, когда-нибудь потом… Она лежит на спине, закрыв глаза, вспоминает визит в милицию. Ведь не поверили, решили, что я их разыгрываю. Диск, конечно, взяли, но по глазам видела – считают взбалмошной идиоткой, сексуально-озабоченной истеричкой. Тоже, блин, нашли эротическую фантазию, визит в ментовку. Другие фантазии, впрочем, помогают не больше – за эти дни сама убедилась, лучше даже не пробовать: тошнота, ком в горле, гвоздь в шее, нож в животе. Она открывает глаза: Алексей сосредоточенно раскачивается. Бедняга, думает Ксения, надо ему подыграть, что ли, а то на работу завтра, я устала уже – и начинает двигать бедрами навстречу, постепенно увеличивая амплитуду, выгибаясь, постанывая, вцепившись обкусанными до корней пальцами в плечи, запрокинув голову – и не чувствует ровным счетом ничего.

Боже мой, думает Алексей, а я уже было отчаялся. Вероятно, я действительно хороший любовник. Ради таких моментов и следует жить, думает он, жить, чтобы дарить наслаждение, проникать языком в глубину рта, раскачиваться навстречу друг другу, подбирать лучший ритм, прислушиваться к колебаниям чужого тела. Вот теперь я узнаю мою Ксению, думает он, ах, боже мой, узнаю. Приподнявшись на руках, смотрит, как конвульсивно дергается маленькое хрупкое тело, нагибается и снова целует в губы. Я люблю тебя, шепчет он, я люблю тебя. Но все-таки – что же с ней было?

И долго, думает Ксения, и долго мы, и долго мы так? Ее уже колотит, тело двигается само, без всяких усилий, вздрагивает, как от удара током, как от удара. На секунду Ксения будто зависает над кроватью, видит широкую мужскую спину, нависающую над ней, свои закрытые глаза, конвульсивные движения собственного тела, побелевшие губы, запрокинутую голову. Она не чувствует ни радости, ни наслаждения, ни боли, лишь что-то изнутри колотится в грудную клетку, ища выхода, заставляет выгибаться, дергаться, вздрагивать. Что же со мной происходит? думает Ксения, почему мне так скучно? Нет, невозможно заниматься любовью с человеком, который тебя любит, если ты совсем не любишь его. Пора, наверное, застонать и прекратить все это, на работу завтра, я устала, ох, блин, она издает долгий стон и, дернувшись последний раз, замирает. И не чувствует ровным счетом ничего.

Боже мой, думает Алексей, вот и все. Он скатывает презерватив с поникшего члена, завязывает узелком, идет к мусорному ведру, потом – в ванную, устало моется под душем. Отлично потрахались, говорит он себе и прикидывает, что будет говорить Оксане, вернувшись домой. Что-то долго мы сегодня, думает он, зато отлично потрахались. Я все-таки хороший любовник. Он стоит, и душ медленно смывает прежнюю любовь и прежнее наваждение. Отлично потрахались, еще раз повторяет Алексей и уже почти верит в это.

Что-то долго он там, думает Ксения, впрочем, пусть. Что же все-таки со мной происходит? Гвоздь в горле, нож в животе. Может, в самом деле права Оля и надо поехать отдохнуть, скажем, куда-нибудь на море, взять с собою Алексея, поселиться в каком-нибудь дешевом отеле, днем лежать на пляже, трахаться вот так по вечерам… нет, невозможно заниматься любовью с человеком, который тебя любит, если ты сама не любишь его. В особенности – если ты любишь другого, чей адрес ты сама потерла из адресной книги, а аську поставила в игнор, чтобы никогда ничего о нем не слышать.

46

Люди, придумавшие рекламу, на которой изображены цветы из тонких ломтиков мяса, абсолютно лишены фантазии, а вот мне каждый раз неловко, когда этот плакат попадается мне на глаза в метро. Имейте в виду, меня оставляют абсолютно равнодушными любые плакаты с полуобнаженными девушками, сколь бы провокационны они ни были. Вон на стене девушка в красном закрывает груди руками в кожаных перчатках, рекламируя журнал «Мулен Руж». Можно представить, что соски ей уже отрезали и руки у нее красные от крови – но, глядя на ее довольную мордочку, в это с трудом веришь. Реклама вообще оставляет меня равнодушным – возможно, потому, что предлагает то, что есть на рынке.

Сидя в туалете у очередной моей юной подружки, я почитал валявшийся там левый журнальчик. Вообще-то я недолюбливаю левых: тезис о том, что мир надо залить кровью ради какой-либо идеи, кажется мне сущим лицемерием. Чтобы залить мир кровью, не нужны идеи: кровь достаточно привлекательна сама по себе.

Так вот, в этом журнале я прочел фразу какого-то французского левака. Комфорт, писал он, никогда не будет достаточно хорош для тебя, если ты ищешь то, чего нет на рынке.

Наверное, поэтому единственная реклама, которая мне нравится – это знаменитая серия «Бенеттона», с окровавленными рубашками солдат, инвалидами, ранеными и калеками. Жалко, ее никогда не вывешивали в Москве. Если бы я был по-настоящему богат – как Абрамович, Березовский или хотя бы как Патрик Бейтман, – я бы завесил весь город изображениями смерти и страдания. Тогда бы я не стал общаться с миром так, как я это делаю сейчас. Вероятно, поэтому мне никогда не быть по-настоящему богатым. Реальные деньги делают те, кто помогает людям забыть о смерти, – и дают радость хавать то, что есть на рынке.

Вообще, на мой вкус, в России хорошо только одно: православная церковь продолжает считать аборт убийством – а он при этом распространен повсеместно. Мне, с моим послужным списком, приятно жить в стране, где каждая десятая женщина знает, что она – убийца.

Если бы меня спросили, как я представляю себе идеальное общество, я бы ответил: это общество, где боль и страдание уравнены в правах со счастьем. Более того, они признаны самоценными: не боль и страдание ради чего-то, а боль и страдание сами по себе. Наверное, в этом обществе я бы не чувствовал себя таким одиноким.

Мне кажется, Ксения меня понимала. У нее был вкус к боли, чувствительность на страдание. Дело не в мазохизме: однажды у меня была любовница-мазохистка, я порвал с ней после первой же ночи. Меня затошнило от ее желания сделать боль комфортной и приятной. С Ксенией все по-другому: я любил ее за то, как она смотрела на мир. За наклейки в метро, которые она замечала. За истории, которые рассказывала. В конце концов – за сайт, который она сделала.

Я написал ей, что в самом деле считаю ее сестрой: так оно и есть. Она – моя вторая половина, женская ипостась alien'a, Чужого, который живет в моей груди.

Каждое утро я смотрел на цветок ICQ в углу экрана, ждал ее и повторял: с добрым утром, милая Ксения, просыпайся!

Она не ответила на письмо и заблокировала меня в аське. Вероятно, испугалась – я не верю, что она меня отвергла, что не поняла: мы с ней – одно и то же, два зеркальных отражения, разнополые близнецы, платоновские половинки.

Она хотела, чтобы мой ад стал адом для нас двоих. Это не те слова, которые легко забрать назад.

Но теперь, когда она замолчала, мой ад стал иным. Это уже не внезапные приступы, черные спирали, концентрированное отчаяние – нет, ровное чувство, ноющая боль 24 на 7, серая пелена перед глазами. На той неделе я три дня не выходил из дома, а сегодня проснулся от того, что плакал.

Я не убивал уже два с половиной месяца. Для меня это большой срок: как правило, я держался не больше пяти недель. Но я хотел Ксению так сильно, что другим женщинам не было места в моих фантазиях. Я представлял те пытки, о которых она писала, а потом в моих мечтах вместе с ней выдумывал все новые и новые. Я видел нас старыми, прожившими вместе много лет, где-нибудь в Индии или Таиланде, нормальный климат, никому нет дела до убийств, совершенных полвека назад на другом конце света.

Иногда я воображал, как мы убиваем вместе. Такое вполне бывает: девушки субмиссивного типа охотно ассистируют мужчинам в таких делах. Помнится, Карла Гомулка подарила свою четырнадцатилетнюю сестру Тилю Бернардо, своему любовнику. Канадская пресса называла их Кеном и Барби, они были молодые, красивые и влюбленные. Кэрил Фьюгет сама выбирала жертв для Чарли Старкуэзера – не помню, показано ли это в «Прирожденных убийцах».