Моя мужская правда - Филип Рот

Да, именно этого я и хочу. Я не могу больше доверять психоаналитику, не могу считать себя его пациентом. Прощайте, доктор Шпильфогель. Прощай, Сьюзен. Прощай, Морин. Со всеми былыми привязанностями покончено. Никогда больше моя нога не ступит на тропу любви, или ненависти, или откровенности. Ни случайно, ни преднамеренно, к лучшему будь это или к худшему — никогда. С меня хватит.

Примечание. На этой неделе сюда, в колонию Квашсай, пришло письмо от Шпильфогеля. Он благодарит за посланные ему месяц назад рассказы «Молодо-зелено» и «Накликивающий беду». В сопроводительном письме я тогда писал следующее:

Долгое время я вел спор с самим собой: следует ли ознакомить Вас с текстами, написанными в Вермонте — то есть после того, как курс психотерапевтической реабилитации был прерван. Решение принято: следует. И не для того, чтобы возобновить-наши конкретные кабинетные исследования (бога ради, не воспримите это так!), а только памятуя о Вашем всегдашнем интересе к процессу творчества — а еще потому, что я о Вас часто вспоминаю. Источники биографического и психологического свойства, легшие в основу моих беллетристических фантазий, Вам отлично известны. Естественно, это даст дополнительный стимул к научному осмыслению присланных материалов. Ваш выдающийся коллега Эрнст Крис[108] заметил, что психология художественного стиля до сих пор не описана я почти уверен, зная Вас по многочисленным прошлым встречам, что Вы не откажетесь хотя бы слегка заглянуть за этот занавес. Научное осмысление, вероятно, подвигнет поделиться выводами с коллегами. Посему прошу ни в каком виде не публиковать ни строчки из присланного без моего согласия. События, так или иначе описанные в новых повествованиях, остаются болезненными для меня. Вглядитесь в эти сновидения наяву, подсознательные фантазии — может быть, не такие уж подсознательные, как представляется на первый взгляд.

И вот что ответил Шпильфогель:

Очень любезно было с Вашей стороны проявить обо мне заботу, прислав два своих новых произведения. Я прочитал их с большим интересом и удовольствием. Как всегда, Ваше мастерство и проникновение в психологическую глубину вызывают восхищение. Новеллы совершенно не схожи, но обе написаны так блестяще, что, по моему мнению, составляют полноценную дилогию. Особенно привлекательными показались мне сцены с Шерон из первого рассказа. Что касается второго, то пристальное внимание, которое автор уделяет самому себе (и мне понятное), свидетельствует о ранимости натуры (или, как выразился бы на аспирантском семинаре Цукерман из «Молодо-зелено», о человеческой ранимости человеческой натуры). Какими печалью и болью пронизан «Накликивающий беду»! Сколько серьезных уроков можно из него извлечь (я утверждаю это без малейшего преувеличения). Как писатель Вы находитесь в расцвете сил — это доказано. Желаю Вам дальнейших успехов в работе.

И это написал доктор, чьи методы я воспринимал и воспринимаю как варварскую нелепицу? Даже если письмо — просто уловка для того, чтобы вернуть меня в лоно психоаналитической кушетки, то какая же приятная и умная! Славный подарок моему прославленному нарциссизму. Интересно, кто консультировал Шпильфогеля по вопросам эпистолярной стилистики? Или он сам сочинил свое послание? Верится с трудом. Уж я-то, многие годы пытаясь неискаженно выразить свои мысли, знаю, как трудно изъясняться на бумаге. Особенно когда английский — не твой родной. Но если все-таки — сам, у доктора Шпильфогеля неплохие способности. Может быть, и впрямь стоит вернуться к нему?

Ни к кому я не собираюсь возвращаться. Вопрос в другом: рассылать ли и дальше тексты по всем былым адресам? Например, Сьюзен. Или родителям. Или Дине Дорнбущ. А может быть, Морин — по адресу, еще неизведанному?

Усопшая моя! Надеюсь, твое настроение улучшится после прочтения того, что приложено к письму. Просто удивительно, как сильно ты воздействуешь до сих пор на мое творчество. А могла бы и на меня. Используй ты более разумно доставшийся при сдаче расклад, будь менее сдвинутой, чем была, наш постыдный и жалкий брак тянулся бы по нынешний день. Но ты бесстыдно передергивала и бездарно блефовала — и вот вам результат. Вспоминаешь ли ты на небесах о своем бедном муженьке или (боюсь, что так) захомутала какого-нибудь корпулентного неврастенического ангела, который никак не может принять решение о своей сексуальной ориентации? Мои повествования во многом основаны на твоем восприятии вещей и событий. Герой «Молодо-зелено» — это я, каким ты меня всегда представляла. А вот в Лидии ты увидишь кое-что от себя (если, конечно, обрела способность глядеть со стороны). Да ладно! Как там вообще, в вашей вечности?

Ответ принес на крыльях ветер:

Дорогой Питер!

Я прочитала твои юморески и считаю, что они чрезвычайно забавные, особенно та, которая погрустнее. Ты достиг в самокопании потрясающих высот (чтобы не сказать «глубин»). Я осмелилась (полагаю, ты не против) показать рукописи Всевышнему. Спешу обрадовать тебя: «Накликивающий беду» вызвал улыбку и на Его устах. Он молвил (не без некоторого оттенка удивления): «Экое тщеславие, о-ля-ля!» Сейчас твои опусы читают святые, уже составилась небольшая очередь. Среди великомучеников прошел слух, что ты принялся за новую большую работу, в которой собираешься поведать граду и миру «что есть что и назвать вещи своими именами». Если это действительно так, то героиня, я полагаю, будет носить имя Морин. В каком виде ты намерен ее изобразить? Фаллос на обложке мог бы поспособствовать увеличению тиража. Впрочем, ты и без того знаешь, как воспользоваться моей светлой памятью для целей высокого искусства. Желаю тебе всяческих успехов в работе над книгой «Мои мученические деяния». Ведь ты так собираешься назвать свое творение? Все на небесах с нетерпением ждут новой возможности поразвлечься, которую ты нам любезно готов предоставить.

Твоя любящая супруга Морин.

P. S. С вечностью все в порядке. Здесь даже можно примириться с существованием такого пакостника, как ты.

А теперь прошу сдать ваши работы. Позже обсудим, много ли вы смогли вынести из предложенных историй. Да, да, смогли вынести:

Аудитория 312

Понедельник и пятница, с 13.00 до 14.30

(по договоренности)

Профессор Тернопол.

«МЫСЛИ О ВЫМЫСЛЕ.

или

ПРОФЕССОР ТЕРНОПОЛ ПРЕДАЕТ ОГЛАСКЕ КОЕ-ЧТО ИЗ СВОЕГО ЧУВСТВЕННОГО ОПЫТА»

Работа Карен Оукс

Анализируя текст, мы, конечно, не думаем, что автор под первым впечатлением скрупулезно перенес на бумагу подлинные события. Однако сама мысль заняться творчеством предполагает стремление предать огласке кое-что из своего чувственного опыта.

Познать себя нельзя; можно только рассказать о себе.

«Молодо-зелено» — текст сравнительно небольшого объема, особенно в сравнении со вторым из предложенных для обсуждения. В обоих главным действующим лицом является Натан Цукерман. «Молодо-зелено» — попытка (весьма успешная) с иронией и несколько отстраненным юмором бросить взгляд на безбедную и даже триумфальную светлую пору юности Цукермана — с тем, как выясняется, чтобы противопоставить ее несчастьям, постигшим Натана впоследствии. Что же это за горе-злосчастье? В конце рассказа (повести?) «Молодо-зелено» автор (профессор Тернопол) сам признается: «Хроника злоключений, пережитых иным Цукерманом на третьем десятке, потребует куда большей глубины… Или совершенно другого автора…» Иначе говоря, поставленная задача невыполнима — и уж точно непосильна конкретному повествователю. «К несчастью, тот автор, который есть, пережив схожие злоключения примерно в том же возрасте, что и его герой, сейчас, приближаясь к сорока, не видит весомых причин ни для особой краткости, ни для особой веселости», — заключает первую часть дилогии литературный персонаж Цукерман, рассуждая от имени писателя Тернопола, и даже «затрудняется определить, к чему именно следует отнести выражение „к несчастью“.

Зная творчество Тернопола более широко, приходится признать (во всяком случае, мне), что самоирония, используемая в „Молодо-зелено“ как тотальный прием, призвана смягчить обычную для автора склонность пенять на судьбу, несправедливо и беспардонно ввергшую его, не спросясь, в несчастный брак. Что ж, избранная позиция насмешничающего наблюдателя удачна и удобна. Но в последнем абзаце картонные доспехи беспристрастности с грохотом ниспадают, и автор оказывается гол как сокол. Оказывается, ничего веселого не было — и не будет.