Детская книга - Антония Байетт

Они беседовали тихо, доверительно; электрическое поле нереализованного влечения приятно покалывало. Так бывает, когда танцуешь. Олив наслаждалась. Она решила, что имеет право – за Деву Мэриан. Отношения должны быть уравновешены… если равновесие – подходящее слово… грешок за грешок, вольность за вольность. Если Хамфри позволяет себе приключения, значит и у нее есть право – получать удовольствие от того, что ею любуются, восхищаются, делают ей откровенные признания.

Тоби любил ее слишком сильно. Он в вечном безмолвии ждал, сам не зная чего. И это все видят, думала Олив, и ей самой приходилось вести себя осмотрительно и осторожно, потому что, правду сказать, она не могла без Тоби, он был нужен ей для разговоров об английской мифологии, о сюжетах и сказках. Время от времени она платила за эти разговоры – впрочем, она не чувствовала себя продажной, она это делала с любовью, ведь она любила Тоби, – платила молчаливым, страстным объятием, губы к губам, кожа к коже, приблизив свое смеющееся лицо к его удивленному лицу. Он с самого начала понимал, что эти встречи могут продолжаться, только если оба будут молчать, и они молчали. Он сперва был неловок, неуклюж, краснел, но потом научился – хватать и отпускать, сменять страсть на холодность и некое подобие равнодушия. Олив направляла его пальцы в потайные места; тело ее сначала было неподвижно, а потом слегка трепетало. Она не знала, что он думает обо всем этом. Впрочем, его мысли не имели никакого значения – главное, чтобы их не застали и чтобы Тоби не стал слишком переживать, негодовать или сердиться на нее.

Тоби читал лекции в Винчелси и Лидде зимой и весной. Он говорил о верованиях саксов в волшебные существа и о парацельсовых элементалях. Он подружился с Пэтти Дейс, Фрэнком Моллетом и Артуром Доббином. Малый круг теософистов обсуждал в гостиной у мисс Дейс книгу Эдварда Карпентера «Совершеннолетие любви». Присутствовавшие Герберт и Феба Метли решительно отстаивали мнение, что половая любовь и ее выражения естественны и необходимы для обоих полов. Если в это время Пэтти, Фрэнк или Доббин с любопытством глядели на их тела – а это было почти неизбежно, – Метли, нимало не растерявшись, отвечали безмятежным дружелюбным взглядом.

Олив хотела познакомиться с Гербертом и потому велела Тоби привести чету Метли на воскресный обед в дом викария. Герберт интересовал Олив потому, что ее, как и Фрэнка Моллета, задела за живое одна из его историй. У Метли был сборник не связанных между собой рассказов о встречах с феями, народом холмов, так называемым добрым народцем (который на самом деле вовсе не добрый). Сказки были написаны от первого лица; прагматичный рассказчик, натуралист, видел волшебных созданий и наблюдал за ними, как другие наблюдают за редкими насекомыми или птицами. В предисловии к книге говорилось (весьма убедительно), что в небе и земле и правда сокрыто больше, чем люди способны воспринять своими ограниченными чувствами. Мы не видим радиоволн и молекул. Провод, который кажется неподвижным, может ударить током. Мы видим, как рождаются и тают в небе облака, – где то, из чего минуту назад сложился выпуклый серый бицепс, где серо-голубое покрывало тумана, только что скрывавшее болотные тополя? Как может род людской с таким постоянством, так настойчиво и неизменно сообщать о встречах с волшебным народцем, если этого народца не существует? В начале Писания люди разговаривают и ходят с Богом, потом с ангелами, потом с невидимыми голосами. Иные люди – к которым принадлежу и я, написал рассказчик, которого, по его же словам, звали Натанаэль Картер, – обладают особенностью зрения, позволяющей видеть эти существа; возможно, эта способность не страннее, чем умение видеть, где залегла под берегом форель или где в пустом стволе дерева прячется мед.

Этот Натанаэль Картер утверждал, что с детства был способен видеть волшебный народец и воспринимал свой дар как должное. Уже учась в школе, он как-то рассказал о том, что видел, и учитель отругал его за ложь. С тех пор Натанаэль хранил тайну. Он понял, что видит, потому что молчит.

Олив никогда, ни на миг не полагала, что феи или духи существуют. Она жила полнее всего в воображаемом мире, населенном тварями и созданиями, питаемыми энергией и силой человеческого воображения – многими веками людских фантазий. Но Олив не думала, что эти создания могут быть осязаемыми, или живыми, что они могут заниматься своим делом, когда она их не «выдумывает» и не наблюдает за ними мысленно. Или все же думала? Она прочитала рассказы Метли и почти поверила, что рассказчик действительно видел то, о чем рассказывает, – истории читались как отчеты об истинных происшествиях и не съезжали в колею обычной волшебной сказки. Может, Метли и вправду знает что-то такое, чего не знает Олив? Или он просто чрезвычайно умелый писатель? В любом случае Олив должна была с ним познакомиться.

Его создания были не особенно приятны. Один рассказ начинался так:

Я наткнулся на одного из них, когда вышел на вересковые пустоши поохотиться с сачком на бабочек. Среди вереска мелькнул изгиб серой плоти, и я решил, что спугнул молодого кролика, но тут мои глаза сфокусировались как надо, и я увидел его ясно, словно подрегулировал бинокль. Это существо сидело, скрестив ноги, в кусте дрока – серебристо-серое, как тритон, но более тусклое, вроде оловянного сплава. Росту в нем было около двух футов. Он весь был одного цвета – с длинными, довольно жесткими, оловянно-серыми волосами и оловянно-серыми глазами на паутинно-сером лице. Глаза были не человеческие и не кошачьи – я вообще не встречал таких глаз ни у зверей, ни у рыб. Он меня, кажется, не заметил. Он, сосредоточенно сжав костлявый рот, вовсю работал длинными пальцами с острыми когтями. Он обдирал шкуру с толстой медяницы – еще живой, извивающейся – треугольным острым каменным ножом, оббитым до толщины древесного листа. Он был совершенно голый. Все представители доброго народца, каких я встречал, были голые, за исключением одной самки, которая разгуливала незамеченной по Смитфилдскому рынку, – на ней была юбка из одного полотнища, вроде малайского саронга, и жемчужное ожерелье.

Олив упомянула этот рассказ в разговоре с Метли, которого за ужином усадили рядом с ней. Она в лоб спросила его, видит ли он на самом деле то, о чем пишет.

– Звучит правдоподобно, верно ведь? Вряд ли я смог бы такое сочинить. Иногда я немного приукрашиваю или чуть-чуть добавляю… но, должно быть, начинается с того, что я их и вправду вижу. А вы разве нет? Ваши прекрасные сказки наполнены такой подлинной силой, что я думал…

После этого визита Герберт и Феба Метли завели привычку прогуливаться в сторону старого дома священника, присоединяться к играм в крикет и лапту на пляже. Метли носил хлопковые рубашки и шляпу с обвислыми полями – от солнца. Ноги у него были длинные, жилистые, загорелые. Он был отличным боулером – даже слишком, потому что слишком быстро уничтожал молодых бэтсменов, – и непобедимым полевым игроком. Олив сидела с Фебой или Проспером Кейном и глядела на беготню игроков. Герберт и Феба ходили купаться с Тоби и детьми. Феба надевала купальную шапочку, в которой, как думала Олив, ее лицо казалось изможденным, и купальное платье с юбочкой, которая вечно сбивалась вокруг худых бедер.

Оказываясь наедине с Олив, Метли говорил с иным жаром. Он спрашивал ее о писательском ремесле, издателях, литературе. Что она думает о Бернарде Шоу? Поставим вопрос ребром: есть ли вообще у этого человека сердце? А Кеннет Грэм – ее он тоже обаял? Не кажется ли ей, что его книги чуточку… малокровны? Метли был из тех мужчин, которые, встретившись взглядом с женщиной, не отворачиваются. А что она скажет про «Савой», новый журнал Джона Лейна? Метли говорил, что завидует Олив – сложности и полноте ее жизни. Мальчики, девочки, и у всех такие разные характеры. Он не знает, как у нее хватает любви на всех, хотя совершенно ясно видно, что хватает. У него самого нет такого опыта. Они сидели на пляже, лениво выбирая по ягодке из блюда с клубникой. Олив сказала, что дети привязывают к реальности и потому слегка придавливают к земле. Она сказала, что чувствует себя немного курицей, квохчущей над цыплятами. (Хотя это не она, а Виолетта чуть поодаль вытирала песок с лица упавшего Флориана и отмывала губкой обкакавшегося Робина.) Метли сказал, что, когда пишешь для детей, чрезвычайно ценно иметь собственных. Олив так зорко проникает в надежды и страхи детских сердец. Она ответила, что, по ее мнению, иметь детей для этого не так уж обязательно. Довольно помнить собственное детство…

– Не знаю, – ответил Метли. – У меня нет детей, и ныне я порой теряю связь с ребенком, которым был когда-то. Как вы думаете, миссис Уэллвуд, существует ли возраст, когда люди становятся совершенно взрослыми и в них не остается ничего от ребенка? И в каком возрасте это происходит? Я не говорю о впадении в детство – это бывает со всяким, кто заживется на свете.