Аня Каренина - Лилия Ким

Та поморщилась и достала из кармана пятьсот рублей. Поп сделал вид, что не заметил такую мелочь. Облонская охотно бы согласилась на лишение свекрови вечного покоя, но происходящее между ней и батюшкой начало привлекать внимание. Дарья поспешно прибавила к пятихатке ещё две. Отец Амвросий таким же лёгким, привычным движением взял купюрки и присовокупил к предыдущим.

— Крещён ли младенец твой? — величаво испросил он Облонскую, которая недовольно трясла головой, перекладывая Гришку с одной руки на другую.

— Нет, грешны, помилуйте, — Дарья встрепенулась, будто её застукали за списыванием на контрольной, и тут же снова протянула Амвросию младенца: — Благословите?

— Не могу, сестра, тогда младенцу твоему дать благословения. Ибо Господь наш говорил: как же я могу взять хлеб от детей своих и бросить псам, — ответил поп, смиренно глядя на носки своих щегольских ботинок.

— Но Анну Аркадьевну-то вы отпели… — съязвила Дарья, не удержавшись.

— Приходи ко мне, запишитесь на крещение. И будет младенец ваш крещён в православную веру по всем правилам, получит не токмо моё, но и Господне благословение пожизненно, — колкости отскакивали от Амвросия как от стенки горох, потому как святости суд людской, как известно, не страшен.

— Спасибо, батюшка! — Долли снова схватила руку священника и поцеловала. — А… визиточку?

Батюшка вздохнул, вынул откуда-то из рукава визитку и протянул Облонской. Та схватила картонку, почему-то перекрестилась и поцеловала её тоже. На белой, глянцевой, очень плотной бумаге тёмным золотом было выведено: «Отец Амвросий. Свято-Троицкая церковь. Крещения, свадьбы, похороны, отпевания и др. Исповедь: четверг-пятница с 17.00 до 18.00. Выезд к тяжело больным и умирающим. Круглосуточно».

Гроб накрыли крышкой и торжественно заколотили. Торжественность заколачивания заключалась в том, что молотки били под музыку траурного марша, которая лилась из динамика, установленного на грузовике. После похоронные грузчики подняли его на плечи и поставили в кузов. Стива поехал в крематорий, а Долли с детьми пошла домой готовить поминки.

— Когда поминать-то будете? — спросила сухая желчная старушонка со слуховым аппаратом.

— Сегодня в семь часов! — прокричала ей в аппарат Долли.

Старушенция вздрогнула и сердито уставилась на Облонскую:

— Не глухая! Не ори! Придём, не волнуйся, все придём!

— Приходите, приходите… Такая утрата для нас… — Дарья злобно покосилась на старуху.

— И не говори… Душевная женщина была Ирина Андреевна… — и глухая пустилась в воспоминания о том, как покойная Ирина Андреевна хорошо к ней относилась. Дарья махнула на неё рукой и поплелась домой, с досадой думая, что вся эта толпа маразматиков и любителей халявы припрётся к ним вечером и будет сидеть до трёх ночи, пока не сожрёт и не выпьет вообще всё, и даже после этого не угомонится — начнут петь и разговаривать.

Вронский наблюдал за похоронами Аниной матери из окна, удивляясь тому, что Карениной-младшей нет среди провожающих Анну Аркадьевну в последний путь.

Алексей жестоко мучался от скуки. Играть в компьютер ему, к несчастью, было не дано, монстры мочили его с первого выстрела, а стратегии были вообще чем-то из области фантастики. Усидчивостью тринадцатилетнего соседа, который мог с ослиным упорством бегать по одному уровню неделю, Вронский не обладал, поэтому стать game’ром ему явно не грозило. Все фильмы этого года он уже посмотрел, телевидение же большую часть времени показывало какую-то совершенно невыносимую муть. Вронский не переставал удивляться — как при такой конкуренции среди телевизионщиков самым интересным до 21.00 по всем каналам является реклама! Даже MTV дольше трёх часов смотреть невозможно — одно и то же целый день! По выходным та же лажа, но в чарте и распихана по местам! Каждые три часа начинают заново, и так изо дня в день.

На пляж Алексею стало мотаться влом. Ехать далеко, приедешь — солнца уже нет, вода мало того что холодная — так ещё и (NH2)2CO (мочевины) в ней больше, чем H2О. Девки загорают страшные, а те, что более-менее, сидят по яхтам, болтающимся в заливе, или по тачкам в кустах. И ещё — каждый раз, когда Алексей приезжал на пляж, там оказывался какой-то жирный как боров хмырь, яро убеждавший всю свою компанию в том, что он культурист, для чего вставал в различные вычурные позы, а у Вронского каждый раз начинался невыносимый зуд во всех сосудах от желания подойти и дать этому уроду пинка под зад. Кроме того, вся эта гнилая туса постоянно жрала шашлыки. Жарила — и жрала! Нет, санкт-петербургский пляж Вронского определённо не устраивал, а дома в одиночку хоть на стенку лезь! Пробовал читать «Трёх мушкетёров» А. Дюма — начал зевать на третьей странице, известно всё наперёд и к тому же в голове постоянно поёт Боярский: «Пора-пора-порадуемся на своём веку…» Решив ещё раз попытать счастья в литературе, открыл «Бесов» Ф. М. Достоевского, вначале прикольно, почти смешно, а потом ну так мутно! Ещё и героев столько, что вообще непонятно, о ком и о чём идёт речь, никого не запомнить — короче, хуже стратегий.

Петрицкий уехал в Болгарию, а Игорёк на дачу. Вронский же каждый день вставал, ел, смотрел телевизор, пил пиво и ложился спать. Всё это время Алексей не расставался с телефоном. Аппарат был постоянно под рукой. Вронский ждал звонка, но его не было. Максим пропал. В его мобильном отвечали, что аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети, а другого номера Вронский не знал. Иногда с тоски Алексей принимался звонить всем подряд. У Карениной отвечали, что она уехала в Италию, у Щербацкой — что она уехала во Францию, у Варвары говорили, что она в Испании. Вронский бесился. Ну почему он один, такой урод, остался в России?

Гроб Анны Аркадьевны погрузили на машину и куда-то повезли. Люди стали расходиться, а Алексей впал в окончательную депрессию. Мало того что он сидит один и как полный отморозок смотрит, что происходит во дворе, так в этом дворе ещё и ни хрена не происходит!

Вторая проблема, мучавшая Вронского все эти дни (даже можно сказать, что по личной значимости она была первой), — это открытие Алексеем своей «сексуальной двойственности», как он сам для себя это обозначил. То есть, с одной стороны, ему нравились девицы и он хотел, чтобы у него была какая-нибудь крутая тётка типа Щербацкой, но в то же время у него на них сразу не вставал. То есть в случае чего мог и не встать вовсе, а Вронский ужасно боялся, что у него не встанет. И на то были основания — сколько раз Алексей ни целовался с девицами, сколько раз он с ними ни обжимался на всяких вечеринах и дискотеках — у него ни разу в этот момент не вставал! Хотя при онанизме всё было в порядке, и представлял он себе во время этого действия именно тёток. Правда, может быть, несколько странно. Исключая садистские фантазии относительно Щербацкой, Вронскому преимущественно виделся всяческий анальный секс, причём групповой. Очень редко бывал оральный — но обычный вообще никогда. До случая с Максимом Алексей не задумывался, нормально ли это, но сейчас Вронский начал интенсивно копаться в себе и в числе прочего, как-то коллекции фотографий киноактёров-мужчин и результата «Вы — 100 %-ный гей», полученного в результате «тест-ориентира» на сайте, обнаружил, что, оказывается, у него, Алексея, и фантазии всегда были, что называется, «oral amp;anal»! Тоже косвенная улика склонности к гомосексуализму…

Вронский печально посмотрел в зеркало. Он даже похудел от переживаний, скулы ещё больше выступали, мышцы стали даже как будто более рельефными. Постепенно Алексей увлёкся любованием собственным телом. Какая у него красивая грудь! Гладкая, широкая, с тёмной шелковистой кожей. Всего за несколько дней на пляже он сильно загорел — как ему идёт этот бронзовый цвет! Глаза кажутся двумя угольками, влажные, чётко очерченные губы… Вронский не выдержал и прижался ртом к зеркалу, пытаясь поцеловать собственное отражение.

Боже! Да как он мог запасть на этого урода Максима? Это же надо! Впрочем, там, конечно, всё произошло из-за этой дурацкой идеи о шоу-бизнесе… Но сколько можно уже об этом думать! Вронскому вдруг стало невыносимо сидеть дома. Так хочется одеться, причесаться и куда-то пойти! Алексей подпрыгнул, повис на турнике, что был закреплён в коридоре, три раза подтянулся, затем быстрым пружинистым шагом пошел в комнату, где сделал музыку настолько громко, насколько это вообще возможно. И тут ему в голову пришла мысль… Вронский танцевал, постепенно сбрасывая с себя одежду, любуясь собственным отражением в зеркальных и полированных поверхностях, томные взгляды и вычурные позы удавались ему особенно хорошо. Он подолгу замирал, обнимая себя или гладя круглые ягодицы, страстно дыша и облизывая губы. Ему виделся полный зал мужчин, которые сходят с ума, глядя, как Алексей танцует голый возле длинного светящегося стального шеста… Ему грезились то какие-то мускулистые атланты, склонявшие Алексея к оральному соитию, то нежные розовощёкие, но похотливые эфебы, посылавшие ему развратные взгляды и показывавшие девственные попки в мягких ямочках.