Очевидец. Никто, кроме нас - Николай Александрович Старинщиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тут на меня навалился тягостный сон. И не было никакой возможности справиться с ним. Мы сидели среди комнаты в креслах, запрокинув головы, и ни на что уже не надеялись.
Я спал, держась за ручку пистолета. И видел во сне Люську. Та грозила мне пальцем и говорила:
— Не делай этого. Потому что, хоть ты и подлец, но я в тебя всё ещё верю…
Глава 33
Грохот кирпичей пробудил меня моментально. Кирпичи продолжали сыпаться, а в образовавшемся проеме мелькал луч света и фигуры людей. Большой палец руки дернулся у меня книзу, опуская предохранитель, указательный палец спустил ударник, и пуля тут же ушла вдоль бедра. За ней ушла еще целая горсть: я стрелял от бедра, едва соображая.
Я дернулся кверху из кресла, метнулся на ватных ногах к стене и едва не упал, запнувшись на кирпичах. Блоцкий что-то бормотал в темноте. Я выхватил из его рук фонарь и посветил в проем — там один катался по полу, держась за колено, и выл от боли. Второго скрючило пополам, он лежал на боку, мелко вздрагивая.
Паши среди них не было, зато оказался привязанным к кровати брат-шизофреник. У него, вероятно, начался приступ: изо рта шла пена.
И тут я заметил через их окно, как чья-то тень мелькнула на соседнем заборе. Потом вскинулась на следующий: Паша уходил огородами, к переулку Деева. В переулок на задах он почему-то не бросился, хотя этим путем можно быстро оторваться в случае погони.
Я бросился к выходу, выскочил на улицу и пошел окружным путем, стараясь не дать себя обнаружить. Проскочил по улице Девятого Мая, повернул на Калининградскую и вышел к переулку, сдерживая дыхание и ловя звуки частного сектора.
Вот хрустнула доска. Вот тихо звякнула проволока, потом грохнулось с забора чье-то тело. Сбоку залаяла собака, с другой стороны поддержала другая, и через минуту над окрестностями поднялся собачий вой, наводя ужас.
Человек пробирался в мою сторону, шурша картофельной ботвой, слышалось тяжелое дыхание. Человек сморкался.
Я присел на корточки, напротив забора, и стал ждать, держа пистолет между колен. До утра было еще далеко, но предметы в темноте уже ясно обозначились.
Собаки вдруг перестали выть, и в этот момент над забором взметнулась Пашина голова — прямо напротив меня. Еще секунда, Кабан перебросит ногу и будет на земле.
— Сидеть, — прозвучал мой голос.
Паша замер на заборе, ловя глазами пистолетный зрачок.
— За что ты убил его? За что других покалечил? — спросил я обыденным голосом.
— Ты кто? — удивился Паша, перестав дышать.
— Отвечай. За что? — повторил я, считая, что этот вопрос является для меня самым главным.
— А ты любил когда-нибудь?! — прохрипел Паша. — До потери чувств? По-настоящему?
— Не мути, рассказывай.
— Вот и я полюбил. Офицера милиции женского пола.
— Люську?
Меня скрючило от догадок.
— Людмилу, — великодушно поправил тот. — Потом мы стали встречаться, когда мент ездил на Кавказ. Позже она от меня забеременела… Она собиралась развестись, каждый день обещала. Но мужик приезжал с кучей бабок, они собирались купить квартиру, переехать из «Трех Богатырей», и я снова уходил на последний план…
— Вранье, — перебил я. — Ребенок не твой.
— А ты прикинь сроки, — шевельнулся тот на заборе. — Последние полгода твой дружок торчал в другом месте. Так что никакой экспертизы не надо.
Мишка как-то говорил, что со сроками у жены не все в порядке. По идее, рано было ей рожать, а живот у нее на нос лез.
— Зачем же стрелять-то? — не понял я.
— Стрелять, говоришь? — спросил тот, усаживаясь на заборе. — Когда ты истратил всё свое состояние на строительство дома? Когда нет больше сил терпеть?
— Причем здесь твой дом!
Нервы у меня были на пределе, но я не собирался стрелять.
— Когда тебе говорят, что любят, а ложатся в постель с другим… Ты не знаешь этих страданий. Ты не можешь чувствовать…
— И слава богу, — прервал я этот поток. — Зато я знаю, что такое мужская дружба.
Он дернулся на заборе, сунул руку за пазуху, и в этот момент мой палец дрогнул.
Пуля ударила Пашу ровно меж глаз, хотя я и не целился. Биатлонист опрокинулся назад, оставаясь ногами на заборе. Потом колени распрямились, и он свалился головой в картофельную ботву. В руке у него что-то белело.
Я подошел, просунул руку меж досок, уцепил из рук фотокарточку на плотной бумаге и стал рассматривать. Двое в спортивной форме стояли под кроной сосны и улыбались. Рядом стояли лыжи, воткнутые в снег. Этими обоими были Паша-Биатлонист и старший лейтенант Люся Козюлина.
— Вот ты какая, Люська, — удивился я.
И тут до меня дошло: прикажи Люська Биатлонисту — и меня бы искали теперь, как ищут Петьку Обухова.
…Я ходил в прокурату, как на работу, и господин Пеньков, местный прокурор, утверждал, что я заслуживаю как минимум десять лет. Под стражу, правда, меня не взял, и на том спасибо. Люська изо всех сил продолжала утверждать, что ее похитили, иначе каким образом она могла оказаться на пароходе. Ее объяснения выглядели как-то сказочно: пригласили сесть в машину, пересадили на катер и повезли на остров. Каким образом? Для чего? Ведь Паша ее любил. Я теперь точно знал об этом, хотя мне никто не верил.
Я по-прежнему числился в милиции, хотя был отстранен от дел. И если б меня осудили хотя бы условно, пришлось бы пойти сварщиком к дяде. Либо куда-то пойти еще, где нужны юристы. Однако сварка мне почему-то нравилась больше, тем более что работать можно даже в такой дыре, как мастерская по изготовлению нестандартного оборудования.
P. S
А сегодня иду я районным судом — по третьему этажу — и что же я вижу?! На двери канцелярии висит длинный список гражданских дел, и среди этого списка значится фамилия Люськи Козюлиной: «Иск о признании отцовства», а ответчиком выступает Гоша Коньков. Шизофреник или как там его… Эпилептик, может.
Присмотревшись к дате, я понял, что суд назначен на сегодняшнее число. Вот вам и водевиль вперемешку с трагедией.
Я бросился в прокуратуру. Вошел в кабинет к Вялову, выпросил инвалидный посох с очками от солнца и быстро возвратился к исходной позиции, опираясь на палку.
Двое разного пола уже торчали на скамейке возле зала судебных заседаний. Он держал на руках ребенка. Она сидела рядом, сложа руки на упругих бедрах. Потом их позвали, и когда они вошли внутрь, то
