Красное на красном - Вера Камша

Ученые мужи который век спорят о том, что может и чего не может магия. Теоретически доказано, что возможны заклятия и ритуалы, при помощи которых реально убивать, сводить с ума, внушать любовь и ненависть. Фома Гайифский обосновывает возможность создания разрушающих наведенные чары амулетов и амулетов, позволяющих превращаться в зверей, птиц и даже неодушевленные предметы. Фаустус Борн пишет трактат за трактатом о том, что волшба осуществима лишь в некоторых, исполненных особенных свойств местах. Нафанаилская школа стоит на том, что каждый человек может обнаружить сродство одному из направлений магии и при этом никогда не овладеет остальными. С ними спорят маги Дриксен, утверждающие, что волшба — прерогатива избранных. Впрочем, сходясь в главном, дриксенцы ломают копья и промеж собой — одни стоят на том, что способности к колдовству могут быть лишь наследственными, другие считают, что все определяет расположение звезд в момент первого крика, а третьи полагают равно обязательными оба условия.

Немало сторонников имела и легенда о «памяти крови», пробудив которую якобы можно узнать о событиях, свидетелем которых был предок ныне живущего. Про попытки тем или иным способом узнать будущее и говорить нечего — каждый второй магический фолиант путано и витиевато рассказывал то о пророческих снах и видениях, то о считывании грядущих событий по картам, расплавленному воску, полету птиц, вечерним облакам.

Рассуждения магов были умны, многословны и укладывались в стройные схемы, но Сильвестр не мог припомнить, чтобы кто-то хоть когда-нибудь добился реальных результатов. Легенды и предания были полны любовных напитков, пронзенных булавками восковых фигурок и зачарованных колец, но в жизни колдуны оказывались обычными жуликами. Считалось доказанным, что магией владеют гоганы и мориски, но и те и другие не спешили пускать в ход волшбу: первые добивались своего золотом, вторые — булатом.

Выходит, агарисский звездочет сошел с ума потому, что ему так захотелось? Прознатчик доносит, что ничего подозрительного в доме и в окрестностях не наблюдалось, просто человек взял и вообразил себя крысой. Крысой, на которую идет охота.

Среди бумаг Домециуса на видном месте лежали труды известных астрологов, разбиравших гороскопы Эрнани Ракана, и тех, кто так или иначе был связан с его гибелью. Сильвестр потребовал принести себе те же книги и обнаружил, что ими интересовался сгинувший в окрестностях Лаик Герман. В Лаик учился потомок Алана Окделла, которого взял к себе наследник Рамиро Алвы, и там же хранились полные сведения о жизни и смерти всех бывших унаров. Похоже, это и стало причиной затворничества Германа, но что тот искал, оставалось непонятным. Зачем талантливому и знатному человеку понадобилось заживо хоронить себя в Лаик, Сильвестр не понимал, но не мешал мальчишке копаться в старых книгах, надеясь, что рано или поздно тот образумится.

Кардинал неплохо разбирался в астрологии, но до Германа ему было далеко. Квентин Дорак и будущая мать Германа Лилиана Эстен вместе росли, и Его Высокопреосвященство принимал большое участие в сыне подруги юности, тем более мальчик подавал большие надежды и как сьентифик[102], и как политик, но в один прекрасный день Герману взбрело в голову перебраться в Лаик и заняться историей поместья. Молодой человек свято верил, что нет тайн, которые нельзя разгадать, и надеялся перекинуть мостик от теоретической магии к практической. Неужели Германа убили из-за его розысков? Похоже на то.

Последним священника видел капитан Арамона. По словам этого дурака и пьяницы, капеллан Лаик был одет по-дорожному, очень торопился, и с ним вместе был один из унаров. На следующий день лошади, на которых уехали Герман и мальчик, обнаружились неподалеку от переправы через Данар, но всадники как сквозь землю провалились. Прознатчики кардинала обшаривали округу два месяца — ничего, если не считать, что поисками заинтересовались люди кансилльера. Это косвенным образом оправдывало Штанцлера, но никоим образом не объясняло, что же произошло.

Сильвестр предполагал убийство, но кому понадобилось убивать священника и юношу, и как преступники умудрились спрятать тела, что их никто не нашел? В книгах и записях Германа многое крутилось вокруг событий четырехсотлетней давности. Сын Лилианы чуть ли не по минутам восстановил последние дни Кабитэлы. Были там и гороскопы, но Герман пошел дальше Домециуса, отслеживая судьбы потомков Раканов, Алвы, Приддов, Окделлов. Особенно его занимали сгинувший в Мон Нуар внук Рамиро Алвы и… Эгмонт Окделл.

Вряд ли можно списать на случайность, что в Агарисе сходит с ума астролог, копавшийся в жизни Раканов по просьбе наследника, а в окрестностях Олларии в то же время пропадает священник и историк, увлеченный той же эпохой. Только кто мог узнать о занятиях фабианского капеллана, если его штудии стали новостью даже для кардинала? Оставалось одно — шаг за шагом пройти путем Германа, пытаясь понять, что означают пометки на полях старых рукописей.

Сильвестр пригубил остывший шадди, придвинул внушительную книгу и склонился над чертежами, на которые умелая рука нанесла то, что творилось на небесах в миг рождения и в миг смерти пятерых человек. Астрология — не гадание со свечами и не разноцветные картинки, это — наука, в которой все строится на расчетах. Другое дело, что звезды не приказывают, а советуют, и что жизнь человека — это столкновение его воли с судьбой. Небо вытряхивает на новорожденного кучу возможностей, а какие пойдут в ход, зависит от множества обстоятельств. Одно и то же качество может проявиться совершенно по-разному.

Итак, Эрнани Ракан — последний талигойский король. Прожил сорок восемь лет и три месяца. Гороскоп твердил о его проницательности, уме и дальновидности, но слабое здоровье и покладистый нрав более приличествовали отшельнику, чем государю. Дальше шли комбинации и сочетания, которые можно было трактовать и так, и эдак. Небеса грозили покойному королю бездетностью, возможной гибелью первенца между девятью и десятью годами, его же распутством и непочтительностью. Эрнани мог остаться одиноким, но мог и жениться, его ждало неслыханное предательство и столь же неслыханная верность. Король должен был прожить до девяносто шести лет, если б не умер от тяжелой болезни в двадцать два года, в тридцать четыре года и в сорок, но назло всем звездам был предательски убит в сорок восемь, когда небо сулило ему всего лишь изгнание или изнурительную болезнь…

— Ваше Высокопреосвященство, — возникший на пороге секретарь явно побаивался своего патрона, — прибыл маршал Варзов.