Произраки двадцатого века - Джо Хилл

Неожиданно Бакстер приподнял левую руку. Уэйт чуть не вскрикнул, когда заметил боковым зрением призрачно-белый силуэт, проплывший в темноте. Рука как будто тянулась в направлении горла. И Уэйт сообразил. Он взял левую ладонь Бакстера и положил ее сверху на компресс. Потом дотянулся до его правой руки и положил ее поверх левой. Когда он убрал свои руки, ладони Бакстера остались лежать, придавливая, хоть и слабо, окровавленный жилет к ране.

— Мне надо уйти, но я быстро вернусь, — сказал Уэйт. Его трясло. — Я найду какую-нибудь помощь. Добегу до шоссе и остановлю машину, а потом мы отвезем тебя в больницу. Ты поправишься. Главное — прижимай это к горлу. Ты поправишься, я обещаю.

Потускневший взгляд Бакстера ничего не выражал. Уэйту это не нравилось. Он поднялся на ноги и побежал. Через несколько ярдов остановился, скинул вторую кроссовку, что еще оставалась у него на ноге, и побежал дальше.

Уэйт бежал широким шагом, в полную силу, вдыхая сырой холодный воздух. Слышал он только тяжелый глухой стук — стук своих ног по твердой земле. Однако вскоре он почувствовал, что раньше двигался быстрее. В юности бег не стоил таких усилий. Вскоре в бок вонзился острый клык спазма Уэйт пытался дышать как можно глубже, но воздуха в легких все равно не хватало. Наверное, из-за курения. Он опустил голову и продолжал бежать, закусив губу и стараясь не думать о том, насколько быстрее он бежал бы, если бы не боль в боку. Уэйт оглянулся и увидел, что преодолел лишь несколько сот ярдов — машина еще была видна. Он снова заплакал. Он бежал и молился. Слова вылетали свистящим шепотом с каждым выдохом.

— Пожалуйста, Господи, — шептал он в февральской темноте.

Он бежал и бежал, но не чувствовал, что приближается к шоссе. Такую же беспомощность он испытал в тот раз, когда на бейсбольном поле его загнали в ловушку; такое же ощущение падения в неизбежность. Он молил:

— Пожалуйста, сделай так, чтобы я бежал быстрее. Чтобы я сумел бежать, как раньше.

Дорога сделала поворот, и показалось шоссе 17К — всего в четверти мили. На перекрестке стоял фонарь, а под ним — машина. Это была коричневая «краун-виктория» с полицейскими огнями на крыше, сейчас выключенными. Джип полиции штата, с облегчением подумал Уэйт. Забавно — он ведь только что вспоминал о том, как его загоняли, выводя из игры. Может быть, это машина Трита Ренделла. Из джипа вышел человек — с такого расстояния различался лишь темный силуэт — и встал у капота. Уэйт закричал и стал махать руками, призывая на помощь.

ПЛАЩ

Мы были детьми.

Я играл в Красную Молнию и забрался на сухой вяз в дальнем углу двора, спасаясь от брата, который не желал ни в кого играть, а был просто собой. К нему собирались прийти друзья, и он хотел, чтобы я перестал существовать. Но с этим я ничего не мог поделать: я существовал.

Я взял старую маску брата и заявил, что, когда его друзья придут, я раскрою им его истинную сущность. Он сказал, что мне не жить, и стал бросать в меня камнями, но делал он это как девчонка, и я быстро взобрался повыше, куда он не попадал.

Он стал слишком взрослым, чтобы играть в супергероев. Случилось это внезапно, без предупреждения. Перед Хэллоуином он сутками напролет носил свой костюм Человека-Ветра, такого быстрого, что земля плавилась у него под ногами. А потом Хэллоуин закончился, и он перестал интересоваться героями. Более того: теперь он хотел, чтобы все забыли, что когда-то он был героем. Он и сам хотел бы забыть, но из-за меня не мог, поскольку я сидел на дереве с его маской, когда вот-вот должны появиться его друзья.

Вяз засох много лет назад. В плохую погоду ветер обламывал ветки и разбрасывал их по газону. Слоистая кора крошилась и ломалась под моими кроссовками. Брат за мной не полез — считал это ниже своего достоинства, и как же было здорово улизнуть от него!

Сначала я бездумно лез выше и выше, куда еще никогда не забирался. Я впал в некий транс, ведомый пьянящим чувством высоты и собственной семилетней ловкостью. Потом я услышал крики брата, что ему на меня наплевать (значит, на самом деле не наплевать!), и вспомнил, с какой целью решил взобраться на вяз. Я приметил длинную горизонтальную ветку — на нее можно сесть, свесить ноги и довести брата до белого каления, не опасаясь возмездия. Я откинул плащ за спину и дальше лез уже целенаправленно.

Мой плащ начал свою жизнь как голубое детское одеяльце и сопровождал меня по жизни с тех пор, как мне исполнилось два года. Со временем одеяло выцвело и из ослепительно голубого превратилось в серое (цвета усталого голубя). Мама сшила из него накидку вроде плаща Супермена и пристрочила посередине красную стрелу молнии из куска войлока. Место нашлось и для флотской нашивки, принадлежавшей моему отцу. На ней изображалась девятка, пронзенная красной молнией. Нашивка прибыла к нам в дом из Вьетнама вместе с другими отцовскими вещами, а сам отец не приехал. Мама вывесила над крыльцом черный флаг с надписью «Военнопленный», но даже я знал, что в плену отца никто не держит.

Я надевал свой плащ, как только возвращался из школы, я сосал обшитый атласом подол, пока смотрел телевизор, я вытирал им рот за столом и засыпал, завернувшись в него. Мне было больно снимать этот плащ. Без него я чувствовал себя голым и беззащитным. Плащ был довольно длинным — я наступал на подол, если был невнимателен.

Я добрался до намеченной ветки, перекинул через нее ногу и уселся верхом. Если бы того, что случилось в следующие минуты, не видел и мой брат, я бы не поверил собственным ощущениям. Потом я бы убедил себя, что от страха у меня разыгралась фантазия и мой мозг создал иллюзию под влиянием ужаса и шока.

Никки стоял на земле в шестнадцати футах от меня. Он задрал голову и рассказывал, что сделает со мной, когда я слезу. Я поднял его маску — черную повязку с прорезями для глаз — и помахал ею в воздухе.

— Чего же ты ждешь, Человек-Ветер? Вот он я!

— Так и знай, тебе придется остаться на этом дереве навечно.

— Человек-Ветер, не пускай ветры!

— Ну все. Теперь ты точно покойник, — сказал он. Мой брат отвечал на колкости так же неудачно, как бросал камни.

— Ветер, ветер, ветер! — запел я, потому что само его прозвище было насмешкой.

И я пополз по ветке, напевая новую дразнилку. Плащ соскользнул с одного моего плеча, и в какой-то момент я прижал его к ветке ладонью. Когда после этого я попытался продвинуться, зажатый плащ меня не пустил, и я потерял равновесие. Раздался звук рвущейся материи. Я грудью плюхнулся на ветку и оцарапал подбородок, я размахивал руками. Ветка подо мной согнулась книзу, потом выпрямилась, согнулась… и я услышал треск, сухой хруст, прорезавший морозный ноябрьский воздух. Брат побелел.