Атаман Семенов - Валерий Поволяев

Через полчаса к внушительному, с толстыми крепостными стенами и узкими окнами-бойницами зданию Читинского государственного банка подъехали шесть грузовых автомобилей с солдатами, на рукавах у которых белели повязки.

Из здания выглянул вислозадый дедок, наряженный в старую форму с галунами, глянул вопросительно на офицера, стоявшего рядом с одетым в штатское Таскиным, которого дедок просто не заметил — для него значимой фигурой был офицер, — спросил надсаженным табаком голосом:

— Чего надо, вашбродь?

— Вы кто?

— Ночной комендант.

— Так вот, господин ночной комендант, вызывайте сюда управляющего.

— Зачем?

— Больно уж ты любопытный, дед. Баню сейчас топить будем.

Баня в госбанке действительно имелась. Управляющий, предвидя голодную и холодную пору, обзавелся кое-каким хозяйством, в том числе и баней. Дедок расплылся в улыбке:

— Баню я могу и без управляющего сгородить. Только прикажите!

Офицер поморщился недовольно, втянул в себя сквозь сжатые зубы воздух:

— Зови управляющего, старый хрен! У него на квартире есть телефон?

— Есть, есть.

— Исполняй приказание.

Через двадцать минут на взмыленном лихаче прибыл управляющий банком — бледный господин с водянистыми мешками под глазами и нервно подрагивающей верхней губой. Офицер сунул ему под нос бумагу, подписанную Семеновым:

— Читайте!

Управляющий захлопал глазами:

— Что это?

— Армия берет под свою охрану весь золотой запас, имеющийся у вас в банке.

— У нас он и так находится под надежной охраной, еще никто не покусился.

— Ваша охрана — это недоразумение. Прискачет какой-нибудь красный командир Пупкин с парой орудий, и вы, господин управляющий, драться за государственное золото не будете. Так и уплывет оно...

— Или заявится кто-нибудь из белых... — неожиданно насупился управляющий.

— Или кто-нибудь из белых, — подхватил офицер, фамилию его история для нас не сохранила, — из войска покойного господина Каппеля...

— А разве Калпель уже покойный? — полюбопытствовал управляющий. — Молодой ведь еще был...

— Недавно погиб. Провалился под лед, обморозил себе ноги, легкие, нутро и скончался.

— Не знал. — Управляющий сожалеюще покачал головой.

— Каппель погиб, а последователи его остались. Очень жадные, замечу, до всего, что блестит. Например, такой господин, как генерал Петров.

— Я с ним знаком лично. Неприятный господин, вы правы.

— Или чехи. Так что ведите в свои подвалы, господин управляющий, показывайте, что храните, мы вам расписочку потом нарисуем. Сергей Афанасьевич, — офицер повел подбородком в сторону Таскина, — будет все принимать по реестру.

— Но это... — верхняя губа у управляющего задрожала еще сильнее, — это же противозаконно! Атаману Семенову я не подчиняюсь.

Офицер усмехнулся.

— Между прочим, атаман Семенов — Верховный правитель России. Ему подчиняются все. — Офицер оглянулся на Таскина, словно за поддержкой, потом сделал призывный знак подчиненным: — За мной!

В тот же день все банковское золото — семьсот одиннадцать ящиков — было перевезено в военное училище. Там дорогой груз заперли в подвал. В казарме училища разместилась рота охраны. Завладев золотом, Семенов не захотел оставлять его без присмотра ни на минуту.

В банке остался любопытный документ под названием «Акт № 1», который вскоре был опубликован в местной газете. В нем перечислялось все, что семеновцы взяли в глубоких, обложенных специальным, поглощающим сырость кирпичом, банковских подвалах. Список был внушительным.

Единственное, что отсутствовало в документе — точная сумма, в которую оценивался тот запас. Впрочем, не только точная сумма — не была проставлена сумма даже приблизительная. Огромную цифру эту во всем семеновском войске знали только два человека — сам атаман и Таскин.

О том, откуда это золото взялось в Чите, говорят следующие факты. В августе 1918 года белые захватили в Казани золотой запас России. Был он велик — шестьсот пятьдесят один с половиной миллион рублей золотом. Кроме золота он включал запасы платины, серебра и кредитных знаков — этого добра тоже было немало: сто миллионов рублей.

За несколько месяцев до своей гибели адмирал Колчак отдал приказ отправить часть золота во Владивосток. Как свидетельствуют документы, в специальные вагоны, имеющие стальные клетки, были погружены двадцать два ящика со слитками, девять ящиков с золотыми полосами, семь ящиков с кредитками, тридцать четыре ящика с драгоценностями. Через неделю в вагоны были загружены еще сто семьдесят два ящика со слитками и пятьсот пятьдесят ящиков с монетами. В итоге тянул этот золотой эшелон примерно на пятьдесят миллионов рублей.

Золотой рубль той поры — не чета нынешней мировой валюте, хваленому доллару. За маленькую пятирублевую монетку с изображением Николая Второго ныне в любой стране мира дают как минимум семьдесят долларов и принимают эти деньги в неограниченном количестве.

Недавно появились более точные цифры. В одной из бумаг, найденных в Пражском архиве русской эмиграции, черным по белому написано, что «в октябре 1919 года во Владивосток было отправлено, но задержано в Чите, золота в слитках на 10.557.774 руб. 06 коп. и в монете российской на 33.000.000 — всего 43.557.744 руб. Об коп.»[66].

Вот что находилось в ящиках, которые атаман Семенов вывез из подвалов Читинского государственного банка.

Небольшая деталь. Когда настала пора отправлять в Монголию жену атамана, отношения с которой у Семенова становились все более и более прохладными, то красивую юную даму с печальным лицом и крепко сжатыми бледными губами сопровождало несколько «золотых» возов. Драгоценного металла, посуды и каменьев она взяла с собою столько, что на это состояние можно было безбедно прожить три человеческие жизни[67].

Много раз Семенов пробовал открутить свою жизнь назад, словно некую ленту синематографа, понять, где он споткнулся, промахнулся, не рассчитал, нащупать тот порог, с которого он покатился вниз, к жизненному поражению, и так этот порог не находил. Удалой в атаке, лихой в расправах, добившийся того, что его боялась уже едва ли не половина России, в быту, в обыденной жизни он оказался очень уязвимым... В общем, такой же, как и все, подверженный тем же хворям к напастям, что и все.

Белая армия терпела поражения не только на фронте, но и в тылу. Становилось все больше генералов, не признававших за Семеновым прав, переданных ему четвертого января 1920 года Колчаком.

— Из этого атамана, привыкшего сморкаться правым пальцем, Верховный правитель не больше, чем из меня папа римский, — кричал генерал-лейтенант Лохвицкий, примкнувший к заговору.

Однако когда командующий каппелевской армией старый генерал-лейтенант Войцеховский[68], к которому власть в армии перешла после гибели Каппеля, решил оставить службу и уехать из России и Семенов подписал приказ о назначении на этот пост Лохвицкого, он благодарно поклонился атаману, произнеся: «Буду служить России верой и правдой». Назавтра он о своем обещании забыл и стал поносить Семенова громче, чем раньше.

Следует заметить, что каппелевцы продолжали все так же ненавидеть семеновцев. Атаман решил взять каппелевскую армию изнутри — включил в ее состав Азиатскую конную дивизию барона Унгерна и первый корпус Дальневосточной армии под командованием своего родственника генерал-лейтенанта Д.Ф. Семенова, потерявшего в боях ногу и теперь лихо скакавшего по камням на деревяшке. Но из этого также ничего не получилось — ни Д.Ф. Семенов, ни Унгерн выполнить свою миссию не смоги.

Через две недели в штаб к атаману приехал генерал Лохвицкий — красный, потный, с дрожащими руками. Он еле сдерживал себя и через каждые пять-шесть слов срывался на крик, потом резко переходил на шепот.

— Вопрос я ставлю ребром, — выкашлял он, — или я остаюсь в армии, или барон Унгерн — одно их двух.

— Что случилось? — холодно поинтересовался Семенов. Он-то прекрасно знал, что Унгерн может вывести из равновесия кого угодно.

— Вы же знаете Романа Федоровича, — простонал Лохвицкий, шепотом добавил что-то невнятное и опять сорвался на крик: — Или я остаюсь в армии или он!

— Или — или, — проговорил Семенов задумчиво, хотел было сказать этому прыщу, что он не стоит даже шпоры с сапог барона Унгерна, но сдержался и произнес еще более сухо и холодно: — Сдайте армию командиру Второго корпуса генеал-лейтенанту Вержбицкому и отправляйтесь на все четыре стороны... В отпуск.

Настроение у атамана было хуже некуда.

Порою ему казалось, что разваливается не только армия — разваливается, ползет в разные стороны земля под ногами. Когда японцев в Забайкалье не осталось, он вдруг ощутил страх. Непонятный секущий страх, будто его живого облепили муравьи, зашевелились, забегали и спешно начали есть. Пройдет совсем немного времени, и от плотнотелого мускулистого атамана ничего не останется — только воспоминание да белые, словно обмытые дождем, кости...