В теснинах гор: Повести - Муса Магомедов

За стенкой, слышу, мать разговаривает с незнакомой женщиной. Ага, это его мать!

— Зачем меня рисовать, Раисат, — это мать говорит. — Лучше уж нарисуй хорошего чабана или полевода.

— Нет, именно вас, передовую женщину — председателя, орденоносца, я хочу нарисовать.

«Вот оно что, — догадался я. — Она художница!»

— Не обращай, Раисат, внимания на ее слова, — вмешивается в разговор отец. В его голосе скрывается усмешка, слышу я. — Моя Шамсият очень любит, когда о ней лестно говорят, когда ее в кино показывают. Рисуйте ее.

— Вот, мужчины, — засмеялась мама, — завидуют, что женщины их заменяют в любом деле. Раньше ведь женщинам с мужчинами за одним столом сидеть не разрешалось. У нас говорили, ум в подоле, как только встаем, он падает, только им, папахам, можно было все. Когда в первый раз Гоаршу у нас выбирали в правление, все кричали: «Что может сделать платок?» А теперь мы их держим в узде. Я, Раисат, ни одного мужчину не оставила ни в бухгалтерии, ни на складе, только одного зама и держу, тот башковитый дядя.

— Сами мы виноваты, что дали вам всю власть. Эх вы, женщины, пропадете без нас!

— Вижу, вы шутник, — засмеялась Раисат. А я‑то знаю, что при госте они шутят, а потом одни станут спорить. Мать скажет: «Зачем ты, Абдурахман, при куначке меня журил, все славе моей завидуешь?»

— Нет, Шамсият, не завидую, боюсь, как бы не заболела ты болезнью зазнайства. Слишком уж лесть любишь! Прямо сияешь вся, когда кто‑нибудь начинает хвалить тебя. Неужели ты и вправду веришь, что колхоз держится на твоих плечах, как мир на рогах быка?

— Во всяком случае все, что возможно, я делаю, — в голосе матери уже слышится раздражение. — А вот тебе почему‑то больно становится, когда чужие люди меня хвалят.

— Пусть колхозники хвалят, — отвечает отец. — Тебе нужна ие лесть, а правда. Я ведь твой муж и друг, не могу не сказать тебе откровенно все, что я думаю, что вижу.

— Ты, значит, считаешь, что я незаслуженно получила орден? Какой ты злой.

— Нет, дорогая, я добрый, но ты знаешь, наш аульчанин Мухучи, оказывается, своего сына, прежде чем послать на мельницу, бил хворостиной. Лучше, мол, раньше бить, чем потом. Я хочу тоже, чтобы ты еще лучше была, чтобы не воображала, будто вое сама тянешь колхоз вперед.

— Разве я ничего не стою? Ни я ли тяну колхоз вперед? Где еще такой порядок есть, чтобы в конце каждого месяца колхозник получал зарплату, где такая кукуруза…

— Хватит хвастаться, — прерывает ее отец. — Во многих колхозах теперь деньги выдают колхозникам. И кукурузу эту, которая поспевает через три недели, правда, ты обновила. А на самом деле же у нас, на наших полях ее сеяли еще до колхозов, только была бы забота. Ты, молодец, как хороший агроном нашла семена и опять восстановила. Но сеяли, обрабатывали, вырастили ее те же колхозники. Ты с ними разделяй славу. Иначе привыкнешь все приписывать себе. Кто‑то, умный человек, сказал, что «слава — товар дорогостоящий, приобретается большой ценой, но сохраняется плохо». Помни это.

— Ты, ты злой, — кричит мама сквозь слезы, — всегда портишь мне радость…

Примерно такой разговор я слышу почти через каждую неделю в доме. И я удивляюсь,, что они, как маленькие, ругаются. А дедушка одобрительно кивает головой: «Это необходимо, — говорит он мне. — Пусть поругаются. Иначе, если и твой отец начнет ее хвалить, то мама на самом деле может считать себя ангелочком. А ангелы по земле не ходят, а по небу летают». Раз так, то пусть, хоть и неприятно мне слушать, когда они спорят…

До каких пор я буду притворяться спящим. Все равно ведь надо вставать и поздороваться с этим нахальным мальчишкой, который в чужом доме чувствует себя хозяином, взял мои гантели и физзарядкой занимается. Интересно, это для «показа» он делает (как отец упрекает маму «ради бога, не делай ничего для показа»), или он борец, футболист? А что он скажет про вчерашний обман? Видимо, им нелегко было таскаться по ущельям в соседний аул. Стыдно, конечно, какие бы ни были, гости есть гости, их уважать надо. Вот бы я приехал в город, спрашиваю встречного как пойти в спортивный магазин, а он мне показывает совсем в другую сторону. Каково? Никогда от этого Микаила добра не жди. Зачем только я послушал его.

— Пора вставать, — подходит ко мне мальчишка, закончив зарядку. — Я же знаю, ты не спишь. Тебе стыдно за вчерашнее, да?

«Вот уж сверхнахальство! Прогнать бы его», — думаю я.

— Ты кто такой?

— Я Джамбулат, лет — десять, вес — тридцать пять килограмм. Как тебя зовут? — спрашивает он в свою очередь и протягивает руку.

— Ананды, — отвечаю.

— Хорошее имя, — ученый, значит.

— Пока не ученый, но непременно буду им, — отвечаю назло.

— Если так долго будешь спать, вряд ли из тебя алим получится. Где тут у вас знаменитое озеро? Я хочу искупаться в нем.

«Сразу озеро потребовалось ему», — думаю. Отвечаю:

— Там утром прохладно.

— Ничего, я не боюсь холода! Сколько градусов?

— Я не измерял. Хорошо плаваешь?

— Хорошо бы не сказал, но плаваю метров… Кто это такой?

В это время на веранду поднялся с посохом в руках, в старой черкеске с газырями мой дедушка Залимхан.

— Мой дедушка, — отвечаю. Но больше ничего не успел сказать, Джамбулат пошел навстречу дедушке.

— Здравствуйте, дедушка Зелимхан, — и подает руку. — Как вы поживаете?

— Ваалейкум салам, сынок, ничего живу, доживаю свои годы. Это ты наш кунак? Как ехалось?

— Хорошо доехали, дедушка, — подмигнул мне Джамбулат. Я съежился, вот паршивец, скажет дедушке, как мы обманули их, а тот ни за что не простит мне этого. — Дороги у нас прямые, спутать невозможно.

— Да, да, дороги теперь широкие, не то что раньше, ишакам разойтись невозможно бЫло. Как, молодец, тебя зовут?

— Джамбулат! Наверное, слышали о поэме Коста Хетагурова «Патимат», есть там мальчик Джамбулат. Вот мама дала мне его имя.

— Хорошее имя, — сказал дед. — Да и рука у тебя крепкая, как у кузнеца, не то, что у нашего Апанды, нежная, будто никогда, кроме чурека, ничего не держала.

— Я физкультурой занимаюсь, дедушка, — гордо ответил Джамбулат, — утром встаю с отцом, занимаемся зарядкой, потом на море идем. Хочу на следующий год записаться в школу борьбы Али Алиева.

— Борцом хочешь быть? Молодец. И Али прославил нашу Родину. Говорили, он и турка, и грека, и японца на лопатки положил. Вот это орел!

— Я борцом, может, не буду, но борьба пригодится везде. Хочу пограничником. Брат мой служит на границе.

— Вах, вах! — удивляется дедушка. — И нашего Апанды возьми с собой, когда пойдешь в пограничники, — шутит дедушка. И он заходит в комнату, где мать с матерью Джамбулата беседуют.

— Когда он ослеп? — спрашивает меня Джамбулат.

— В окопах Сталинграда, немцы применяли, оказывается, ослепляющие газы, а он, отчаянный, шел в атаку, бил фашистов, а потом вдруг глаза начали гореть, слезы капать и тут же ослеп. Его привезли домой в сорок втором, прямо из госпиталя медсестра приехала с ним, один бы и до дома не добрался.

— Видно, он смелый человек.

— О нем песни поют в горах. Он с германцами воевал в четырнадцатом году. Получил Георгиевский крест. Вернулся в семнадцатом году в аул большевиком и начал рубать кулаков, мюридов лжеимама, всяких сволочей — врагов Советской власти. Первый орден боевого Красного Знамени в горах был вручен. У него дома шашка висит — подарок самого Буденного. А другой дедушка, дедушка по отцу, тоже был у меня героем гражданской войны. Звали его Султан–Ахмедом. Деникинцы расстреляли его у речки Сили. Там памятник ему поставили…

Говорил я, говорил о дедушках, пусть знает, каких деревьев я фрукт. А то слишком задирает нос этот кунак, подумаешь, физзарядкой занимается!

— А мой дедушка первый генерал в Дагестане, слышал, наверное, как его солдаты водрузили знамя над рейхстагом, — отвечает Джамбулат. «Вот, — думаю, — брехун».

— Я не слышал о таком генерале. Недавно мой отец привез книгу Жукова, я там что‑то не нашел о твоем дедушке ничего.

— Он во время войны полковником был. Генеральское звание ему перед отставкой дали.

«Ага, — думаю, — поймали хвастливую птицу». Но не успел порадоваться я, на улице появилась Хабсат.

— Здрасти, — сказала она кунаку и обращается ко мне: — Я иду телят пасти к озеру, ты не идешь купаться, Ананды?

— Нет, — отвечаю. И так смеются ребята, когда я с Хабсат иду вдвоем, женихом и невестой дразнят. Оказывается, по старинному обычаю, наши бабушки договорились о нашей женитьбе. Ведь раньше, как только рождались дети в Гандыхе, их тут же сватали. Хорошо, что хоть этому обычаю дали в ауле отставку. Чтобы я на Хабсат женился, да никогда этого не будет…

— Подожди, девочка, я пойду к озеру, — говорит Джамбулат. — Сейчас подкреплюсь и сразу отправимся. А то этот мой кунак боится холодной воды.