Хроника парохода «Гюго» - Владимир Жуков

Завтракали наспех, чтобы минутку еще постоять на речном ветру, И когда на мостике звонко тренькнул машинный телеграф, когда справа впереди открылся причал на черно-смоляных сваях, косогор с дощатыми домиками и железнодорожная ветка, уходившая к опушке леса, Оцеп изрек:

— Ну вот он, городок Калэма. Здесь и будем брать паровозы.

— Калы́ма? А ты откуда знаешь? — спросил Рублев.

— Э-эх! Читай: «Ка-лэ-ма тимбер ком-па-ни». На доме, что всех повыше. Понял?

— А как насчет железнодорожной колеи? — спросил его Огородов. Он стоял рядом, скрестив руки на груди. — Самая широкая и все такое.

— Очень просто, — затараторил кочегар. — Вон чугунка от леса тянется, видишь? Оттуда паровозики и подгонят. А потом отвинтят болтики, которыми они с колесами своими свинчены, и краном зацепят. Вон тем, справа, тони тридцать вполне кранчик подхватит. А тем временем на наши рельсы, что в палубе приварены, другие колесики поставят, нашенской колеи, советской, которая, значит, на три дюйма шире, и — пожалуйста — опустят на них локомотивчик. Ну и, разумеется, свинтят все как надо. Ясно?

— Куда ясней, — сказал Огородов. — Да ведь ты другими словами прежде воздух сотрясал.

— Другими! Потому что не имел исчерпывающей информации. А теперь получил. Лично от второго механика. Не все тебе первым узнавать, Огородыч! — Оцеп радостно потер ладони и повернулся к стоявшему неподалеку Жогову: — Правильно я говорю, Федя?

— Возможно, — вяло отозвался тот. — Не знаю. Ты уж сам решай.

Федору Жогову и вправду было не до паровозов. Весь рейс из Владивостока в Портленд, а потом в Калэму его одолевали тревожные мысли. Тревожные вдвойне, потому что переживать и беспокоиться приходилось в одиночку. Жогов понимал: никто не заглушит его опасений по поводу случившегося во Владивостоке, ни один не скажет, что он не виноват. Вот и раздумывал тайно, сам искал выхода и не находил, страшась, что не успеет к какому-то, еще неведомому сроку.

Тогда, на второй день по прибытии во Владивосток, он получил выходной и собрался в город. Повязывая галстук, мурлыкал «Анюту» и соображал, в каком порядке выгоднее потратить недолгое береговое время. Имелась у него знакомая, готовая, судя по прошлым посещениям, на самый горячий прием, но откуда знать, окажется ли она дома, а топать через весь город, переезжать бухту, чтобы увидеть запертой комнату в бараке на Чуркине, Жогову не улыбалось. Была у знакомой подруга, она обитала ближе к порту, и выходило, лучше наведаться прежде к ней, выяснить. К тому же путь в таком случае лежал мимо места, куда Жогов намеревался направиться в первую очередь, — в банк.

Это было его гордостью — хранить деньги не в заурядной сберегательной кассе, а в банке. Увидев однажды объявление в газете, что столь солидное учреждение принимает вклады от частных лиц, Жогов еле дождался, когда сможет уйти на берег, когда получит из стеклянного окошка «чековую» книжку. Деньги у него и прежде водились, и он именовал их про себя просто «деньги», а теперь называл не иначе как «капитал». Банковская книжка словно бы придала смысл его невеликим от раза к разу, но настойчивым накоплениям, в сущности, бесцельным, ибо в мечтах Жогов не шел дальше неопределенного: «И вот тогда...»

Ему встречались люди, владевшие тысячами: тихони-экономы и откровенные скупцы; счастливчики, обогатившиеся на камчатской путине, и темные личности, промышлявшие на барахолках. Жогов стремился к тому же, что и они, но обиделся бы насмерть, если бы его назвали жадным. Расчетливым, пожалуйста. А главное, он верил, что «тогда», обязанное наступить вслед за некой внушительной суммой, он наполнит хоть и неясным пока, но определенно недоступным для других смыслом. Кто бы сказал, что Жогов, телеграфист с глухой таежной станции, станет моряком? А ведь стал!

Была, правда, у Жогова одна небольшая сумма, назначение которой ему не удавалось определить даже в самом мечтательном расположении духа. Хранилась она не в банке и даже не в сберегательной кассе, а под отклеившейся от времени внутренней обивкой чемодана — узкий конверт с неким сиэтльским адресом, и в нем не два и не пять, как он думал (разок-другой в пивную зайти), а целых пятьдесят гладеньких, новеньких долларов. Подарок странного мусорщика. Жогов не раз хотел истратить эти деньги, но не решался: целиком не израсходуешь, соседи по каюте заметят внезапное прибавление к жалованью, а начать по частям — по доллару, по пятерке — не подымалась рука. Словно бы мусорщиковы деньги предназначались не на пиво, не на новые ботинки, а на что-то другое, особое. Оттого и таились в чемодане, часто и тревожно напоминая о себе.

В тот день, направляясь к выходу из порта, Жогов тоже думал о деньгах, только других, советских, — о лежавшей в боковом кармане получке и о том, сколько из нее можно положить в банк, пока его внимание не отвлекли портальные краны, высившиеся впереди, за грудами ящиков.

Краны — два желтых и красный — появились на причале недавно, когда «Гюго» не было во Владивостоке, и порт от их будок на высоких опорах, от остроносых стрел, клюющих что-то в трюмах, приобрел непривычный вид.

Не из-за этих ли длинношеих железных птиц все и произошло?

Он ведь мог взять левее, в обход грохочущих лент транспортеров, но двинулся прямиком — хотел поближе рассмотреть новые краны — и заметил бело-голубой дальстроевский флаг, знакомую трубу и понял, что краны загружают «Чукотку», пароход, не встречавшийся ему, считай, год. С той минуты Жогов думал не о кранах, а снова о деньгах, вернее, о человеке, которому в минуту непростительной слабости одолжил целую тысячу. На день всего одолжил, «до завтра», а вышло...

Теперь он не видел ничего, кроме трапа, и быстро взбежал по нему; волнуясь, поправил шляпу, перекинул макинтош на другую руку, спросил вахтенного:

— Алешка Сухой у вас?

Вахтенный долго, пристально оглядывал франтоватого незнакомца, будто соображая, пускать его на судно или нет, потом сказал:

— Работает, куда ему деться.

— А сейчас где?

— Сухой-то? Спит, поди... Последняя каюта направо.

Жогов пошел по коридору озираясь. В каюту его впустили не сразу. За закрытой дверью шептались, хриплый голос спросил, кто стучит, зачем. Потом показался Сухой, краснолицый, длиннорукий, удивленный появлением Жогова.

На столике, застланном газетой, стояла начатая банка тушенки, валялись хлебные корки, и Жогов понял, что Сухой и какой-то тип с рябым лицом, явно не моряцкого вида, занимались рискованным, абсолютно запретным на судне делом — пили.

Сухой снова запер дверь, достал стакан и налил в него из бутылки — гостю. Жогов решительно накрыл стакан ладонью.

— Долг давай, я за долгом пришел.

— А... — протянул Сухой. — Помнишь, значит.

— Лучше бы тебе помнить, раз брал. Я не неволил.

— Это точно, — усмехнулся кочегар. — Придется отдавать. Но ты выпей сначала, Федюха. Вроде обмоешь и за встречу. Поди, столько ночей не спал, волновался за свои денежки!

Жогов помолчал, подумал и выпил. И опять сказал:

— Долг давай.

Рябой наклонился к уху Сухого, долго нашептывал, и Сухой опять ухмыльнулся, ответил Жогову:

— Подожди чуток. В город пойдем, там получишь. Прежде загнать кое-что надо.

От выпитого спирта, что ли, подступила решимость? В городе так в городе, а денежки пусть выкладывает. И Жогов только подгонял этих двоих, чтобы скорей собирались.

А они и так торопились, рассовывали по карманам плоские свертки. Сухой обернулся к нему, попросил помочь, тоже захватить парочку. Жогов поначалу заупрямился, но потом согласился: правда, в макинтоше лучше всего нести; если охранник заподозрит неладное, то ощупает пиджак, а свисающий с руки макинтош потрясти не догадается. Старый способ.

Проходную миновали благополучно. Но прежде, еще но ту, портовую сторону, за штабелем досок, Сухой для надежности добавил Жогову оба своих свертка, и получилось, что все тащил он. Рябой не в счет — исчез по дороге и появился только у самого рынка.

Жогов хотел сказать, что не станет больше прислуживать ради своих, по-честному ссуженных денег, но подумал, что лучше дотерпеть: груз в макинтоше был как бы залогом расплаты, еще сбежит должник!

С полчаса пришлось постоять на краю барахолки, ожидая, когда отыщется какой-то хмурый старик, и снова идти, уже с ним, улицей и по дворам, в узкий проход между домами, похожий на пещеру.

Сухой начал передавать свертки старику, и тот, прежде чем опустить очередной в мешок, срывал бумагу, деловито ощупывал, обнюхивал коробку, взвешивал на ладони. И когда первый, еще только первый скомканный кусок газеты отлетел в сторону, Жогов, пугаясь, определил, что нес в макинтоше не выданные по пайку сигареты, не опять же, возможно, пайковые консервы, а шоколад!

Как он раньше не догадался? Такие коробки ни с чем не спутаешь — внутри два слоя плотно прижатых друг к другу продолговатых брусочков, обернутых в вощеную, непромокаемую бумагу. Из шлюпок шоколад, только в спасательных шлюпках бывает такой — НЗ, на случай, если погибнет пароход и людям придется ждать помощи в море...