Генерал коммуны ; Садыя - Евгений Белянкин

— Мне двадцать пятый.

— Я не девчонка, мне твои года не нужны.

Словно он никогда не мог говорить по-другому, мягко, сердечно. Сухарь.

Почему люди так грубы? Неужто сама жизнь толкает? И Сережа, меся ногами глину, смешанную с цементом, алебастром, известкой, возмущался. Возмущался всем плохим, что он видел в людях, возмущался Лукьяновым, его пассивным отношением к жизни.

Так незаметно он дошел до дому. Медленно поднимался по лестнице, смакуя папироску. И курил-то для того, чтобы забить табаком горечь.

…Светка — маленькая, курносая, из детства, и Дымент — большой, грузный, с мешками под глазами и тяжелым, пасмурным сердцем.

Он чувствовал, как холодеет его собственное сердце. И даже Борька и Марат, летевшие по лестнице и чуть не сбившие его, не обрадовали.

— Дядя Сережа!

Он улыбнулся, но не той приветливой улыбкой, которой он всегда встречал ребят, — в ней было больше холода.

— Меня опять в угол ставили, — шепнул потихоньку и с удовольствием Борька, — мама, ух, злая… из-за Марьи.

— Ну? — неопределенно спросил Сережа, подумав: «Идти ила нет? Меня самого в угол поставили».

— Мы уроки к Марату учить, — тараторил без остановки Котельников. — Воробья поймали, чик-чилик… быстро он оклемался.

Сережа прошел к себе. На кухне знакомый голос:

— Ох, небось проголодался, чугуна мало.

Лег на железную койку. В комнате, пустой и необжитой, еще своего было мало: стол принес с работы, кровать взял у Котельниковых, стул — тоже; свое — этажерка с книгами да приемник, студенческая память.

Болела голова. По-прежнему мучили Светка, Дымент и Лилька.

Лилька примешалась как-то некстати. Познакомился с ней еще в научно-исследовательском институте, где он работал первое время. Там-то у него и родилась мысль о комплексной телефонизации. Бывая в командировках в различных городах на заводах, он утвердился в своих мыслях. Лиля была первой, которая одобрила, поздравила. Но там он не смог претворить свои мысли в жизнь. «На нефти у тебя возможностей во сто крат больше», — говорили ему, и он поехал искать свои возможности. Она тоже поехала — в экспедицию, и должна скоро быть в городе, вероятнее всего в конце года.

Лилька не действовала, как Светка. Это была проза, а то — поэзия, расплескавшееся янтарными каплями детство. Как права мама!

Лиля не смешивалась с воспоминаниями, это было что-то другое: в ней не было необходимости, когда грустно; он вспоминал о ней в веселые минуты, когда на душе тепло, а на улице играло солнце. Или после дождя, когда капель так звонко бьет, так будоражит, что хочется прыгать, как мальчишке, прыгать и веселиться.

Болела от грусти и дум голова, в больших, неизведанных мечтах проплывало детство…

Сережа вздрогнул. Стук в дверь повторился, пожалуй чересчур осторожный.

— Войдите.

Дверь приоткрыла робкая и смущенная Марья.

— Входите, входите.

Марья робко прошла, опустив большие, нежные и грустные глаза.

— Вы не хотите кушать? — вдруг смело спросила она.

— Совсем нет.

— Тогда я пойду.

— Нет, зачем же. Оставайтесь. Садитесь.

Она присела:

— А у вас грязно. Я бы убрала, но вы ключ унесли.

— Да-да…

Сережа с интересом рассматривал ее. Чудная девушка, душа так и светится. И почему природа так обидела, зачем она сунула ни к чему эти рябинки под глазами, зачем сделала нос большим, расплющенным и губы узкими, длинными? Все топорной работы. Марья, смущенная, медленно покрывалась краской под его взглядом — и все в ней кипело. Румянец и возбуждение как-то по-новому осветили лицо: менее заметны рябинки, да и вообще лицо уходило на второй план, выделялись глаза — лучезарные и большие, они были тревожны и печальны.

Сережа поежился, словно прочитал неположенное. Марья встала:

— Я пойду.

Он не задерживал. Все равно разговор не клеился.

6

Добыча нефти обычно проходит две стадии. Сперва скважины фонтанируют: в пласте достаточно заложено движущей силы — газа или водонапорной энергии. Но вот наступает период «увядания». Нефти еще много, но пласт не отдает ее на поверхность земли, как бы прижимает. Природные силы исчерпаны. И тогда «гаснут» фонтаны, уступив место глубоким насосам. Иной раз такое Садыя замечала и в людях. Энергии хоть отбавляй, а вот «отфонтанируют», встретятся с трудностями — и обмякнут, отойдут в сторону. Садыю всегда это удивляло.

Только что закончилось заседание бюро горкома партии. Не расходились еще: тревожило наболевшее.

— Я все же просил бы вас, товарищ Бадыгова, — начальник строительства Лебедев морщился, тоскливо смотрел в сторону, — я хотел бы пойти на нефть, в производственный отдел.

«Нюни распустил или запала не хватает…» — подумала Садыя, уставшая от заседания. Лебедев ей надоел со своими просьбами о переходе на другую работу; в голове еще сидела мысль о людях, которые сначала «фонтанируют», а затем «гаснут».

— Мнение горкома есть определенное… работайте. Пятнадцать домов, хлебопекарня, баня, магазин должны быть сданы в срок. Мы же не в куклы играем, товарищ Лебедев!

— Я никогда не играл в куклы. Но подвоз стройматериалов не от меня зависит. А сообщениями подорожных строить не будешь.

— А жаль, что в детстве не играли в куклы. Надо бы поиграть, чтобы теперь заниматься более взрослыми делами. Вы прохлопали, а теперь хотите, чтобы я за вас составы подавала?

Садыя улыбнулась: «Гаснут фонтаны, уже нужны глубокие насосы».

Лебедева оттеснил Ибрагимов, второй секретарь горкома; он нервно теребил полу добротного пиджака.

— Мы вынуждены на фонтанных скважинах устанавливать штуцера малого диаметра, чтобы задержать приток нефти. Транспорт не успевает вывозить нефть из пределов республики.

На стене, рядом с широченными листами ватмана — геологической картой нефтяного месторождения, — висела другая, самодельная, с нанесенными Садыей пунктирами, обозначающими магистральные трубопроводы. На север — до Перми, на запад — до Горького, на Ярославль, Рязань, Москву…

— Что будем делать, товарищ Бадыгова? Восемнадцать новых скважин. — Панкратов, начальник управления, медленно ходил по кабинету, как бы рассуждая сам с собой. — Обычно, ну, нашли нефтяную залежь. Наступает период изучения — долгий, я бы сказал, период. Определяются ее размеры. Шаг за шагом, от скважины к скважине буровики подходят к границам месторождения. Когда-нибудь достигнешь контура, и можно составлять план разработки по всем правилам геологической науки. Годами складывалась такая практика. Слишком дорого пришлось бы платить за каждую ошибку. Но вот здесь, у нас, все перевернулось, все не так. Начиная с Шугуровского участка, никто не может угнаться за разведчиками. Широта охвата… — Панкратов иронически улыбнулся: — Помнишь, Садыя Абдурахмановна, речку Степной Зай, как переправлялись и как вы вместе с поклажей угодили в воду?

— Помню, Илья Мокеевич.

— Я ведь вас тогда вытаскивал.

— Вы…

И опять зашагал Панкратов, продолжая как бы про себя:

— Нефть идет половодьем, Камой. Да-да, рекой. И никто не поспевает принимать ее. Александр Муртазович, память ему вечная, как сейчас помню, однажды протянул мне образец породы, только что вынутой из скважины, и сказал: «Каково!» Я показал работникам обкома. Смотрели — ничего примечательного не было в осколке песчаника. А для меня этот темный шершавый камень тогда был очень ценным подарком. Как сейчас помню, завернул я его бережно в бумагу, и сразу проступили пятна — маслянистые ржавые пятна, а по душе были. Значит, вон куда пробираются нефтяные пласты! А теперь нефть идет половодьем, Камой. Да-да, рекой. И никто не поспевает за ней.

— Товарищ Панкратов, лирические отступления — дело приятное, но о поэзии позаботятся другие люди; для них она — мать родная, а для нас — нефть! — перебивает Ибрагимов.

Панкратов, широко расставив ноги, останавливается у карты. Лицо его, широкое, с глубоко сидящими хмурыми глазами, улыбчиво: от природы такое.

— А для нас нефть… — Он смотрит в окно; через форточку доносится скрежет бетономешалки, под самым окном, мешает говорить. — Что же не уберете? — И опять тот же нахмуренный взгляд. — От головного участка до Камы вырыты траншеи и сварены трубы. Задерживает Кама. Надо там прорыть по дну траншеи. Пока водолазов не хватает, с волжского участка перебрасываем. В общем — точка. И зимой будем работать, а через Каму нить проложим.

— Теплые слова начальника, — пожимает плечами Ибрагимов. — Между прочим, у него всегда так. Натура такая. Когда к стенке прижмут, он и пошел философствовать. То ему песчаник в руки дали — и нефть его всколыхнула, то начнет распевать, с какими трудностями наши первоискатели нефть в Бавлах нашли, — и пошел, пошел, как по маслу… слушай, и все. Красиво говорит, с улыбкой, заражает, черт, и отведет от главного вот что. Рассказывали мне из обкома товарищи, бригада приезжала. Так он их от вышки к вышке водил: вот, мол, это первая, так сказать, «открывательница», а вот на этом участке однажды зимой буровики от волков отбивались. А вот на этом месте, где город растет, мол, холмистая равнина была, горсточка деревенских изб да две вышки разведочной партии, пришедшей сюда в пятьдесят втором году.