Рыцарь Хаген - Вольфганг Хольбайн

— Он сам сказал тебе об этом?

Гунтер усмехнулся:

— Разумеется, нет. Как же он мог мне это говорить, когда они еще друг друга и не видели? — Он пристально взглянул на Хагена, ожидая реакции. Хаген молчал. — Порой мне кажется, что эта белокурая бестия — просто ребенок, случайно оказавшийся в теле великана, — вздохнул Гунтер. — Разумеется, он ничего не говорит, так же как и Кримхилд. Но они, кажется, забывают, что я все еще король. Ничего не происходит в Вормсе без того, чтобы я тем или иным образом не узнал об этом. — Он поднялся, схватил кубок, снова опустился в кресло и отпил несколько глотков. — Что мне делать, Хаген? Радоваться ли тому, что они меня недооценивают, или злиться из-за того, что Зигфрид и моя собственная сестра откровенно держат меня за идиота?

— И как ты намерен поступить? — вместо ответа осведомился Хаген.

— Поступить? — Гунтер беспомощно пожал плечами. — Что мне остается делать, Хаген? У меня нет выхода. Я не могу отклонить просьбу Зигфрида, не оскорбив его смертельно. Ведь он выиграл для нас войну. Я знаю, разумеется, — поспешно добавил он, заметив, что Хаген хотел что-то сказать, — что на самом деле это не так. Но к сожалению, правда не всегда лежит на поверхности. — Он горько усмехнулся: — Кого интересует теперь правда, Хаген? Зигфрид повел наши войска против саксов и данов. И вернулся с победой и с добычей — два плененных короля. Как я могу сказать «нет», если он потребует платы за это? Как я должен поступить? Объявить войну, когда мы не оправились от недавней? Вормс истек кровью, Хаген, после этой битвы. У нас нет войска, которое я мог бы повести против нибелунгов. И я не думаю, что за мной кто-нибудь пойдет, — мрачно добавил он.

— То есть как это?

— Ты не знаешь, что происходит в Вормсе после вашего возвращения. Зигфрид не только наголову разбил врага. Он проник в сердца людей, во все — исключая, быть может, тебя и меня. Раненые воины молятся на него, когда он посещает лазареты, а люди в городе рукоплещут ему, а не мне. Он получит Кримхилд, если действительно этого хочет.

— И Вормс.

— В определенном смысле он уже его получил, — пробормотал Гунтер, — Как я могу бороться за то, что больше мне не принадлежит? Из тысячи воинов повиноваться мне будет не более сотни, если я прикажу им обнажить мечи против Зигфрида. И не только потому, что они его боятся.

— Значит, ты сдаешься?

Снова горькая улыбка скривила его рот.

— Сдаюсь? Нет. Я буду бороться с ним, изо всех сил. Но не мечом — в такой битве мне не победить его никогда. — Он помолчал, затем продолжал, обращаясь теперь будто к самому себе: — Я думал об этом все время, с тех пор как вы выступили в поход. Я молился всем богам, чтобы он пал в бою, зная, что этого не случится. Я знал, что он вернется победителем и разобьет он не только саксов, но и меня. Наверное, ты будешь презирать меня, но я не могу поступить иначе. Он получит Кримхилд. Пусть он получит ее и с нею убирается в свою империю нибелунгов.

— Значит, ты продаешь свою сестру?

Гунтер кивнул:

— Да. Тебя это ужасает, не так ли? Но кому это повредит? Кримхилд, которая его любит? Зигфриду, который, быть может, удовольствуется добычей и не потянет руки к Вормсу? Воинам, которые не должны будут погибнуть в бессмысленной драке?

— Тебе, — отвечал Хаген, — Тебе и короне, которую ты носишь, Гунтер. Отец оставил тебе в наследство эту землю не затем, чтобы ты…

— Молчи. Я знаю, что ты хочешь сказать, и не хочу этого слушать. Я все уже давно решил.

— Но как же твое самоуважение?

— Самоуважение! — Гунтер горько засмеялся. — Как я ненавижу эти слова! Честь, слава, самоуважение!.. Спустись вниз и посмотри на раненых, Хаген. Пройдись по городу и деревням, погляди на женщин, оплакивающих мужей и отцов, расскажи им о славе и чести. Они осыплют тебя проклятиями — и будут правы. Совсем еще недавно я отклонил предложение Людегаста откупиться от него, думая о чести и самоуважении, Хаген. Страна истекает кровью, в то время как мы здесь готовимся к празднеству. Мне нужно было тогда еще сдаться и заплатить эти позорные деньги, которые требовал сакс. Возможно, они назвали бы меня трусом, но они и так исподтишка поговаривают об этом. Кто мне принес эту славу, Хаген? — Он покачал головой, — Слава эта досталась Зигфриду, а не мне и даже не Бургундии. Наши воины пали, чтобы божественный нимб Зигфрида засиял чуть ярче, а меня они все равно считают слабаком. Да, верно, так оно и есть.

— Нет, Гунтер, — мягко перебил его Хаген, но Гунтер не дал вымолвить ему больше ни слова:

— Я прав. Ты это прекрасно знаешь, и я тоже. Я никогда не хотел этой короны, но меня заставили ее надеть, и теперь приходится нести эту ношу. — Он осекся и провел рукою по лбу. — Нет, Хаген. Я решил окончательно. Слишком часто я поступал по законам чести и слишком много неприятностей из-за этого получил. Я дам Зигфриду то, чего он требует, купив тем самым мир и покой для моей страны. Пусть меня презирают потомки. Лучше, если они станут считать меня трусом, нежели человеком, погубившим Бургундию.

— Он не удовлетворится этим, Гунтер. Он уйдет вместе с Кримхилд, но еще вернется и тогда предъявит новые требования. Ты будешь и дальше сидеть на бургундском троне, но истинным ее властителем назовут Зигфрида.

— А сейчас его зовут Хаген, — тихо промолвил король.

Хаген оцепенел:

— Ты…

— Но это так. Мы оба знаем это вот уже долгие годы, Хаген. Но делаем вид, будто ничего не замечаем. Я не хочу больше лгать, — Немного помедлив, он поднялся, нахмурившись, — Я должен идти, Хаген. У короля мало времени, ты ведь понимаешь. И твой страж сожрет меня живьем, если я задержусь у тебя.

Хаген тоже хотел подняться, но король остановил его.

— Нет, ты останешься в постели и будешь слушаться лекаря, — строго приказал он, — Я больше не допущу, чтобы ты подвергал себя опасности. В крайнем случае придется заковать тебя в цепи, — На прощание он еще раз улыбнулся и вышел.

Хаген долго смотрел ему вслед. Чувство беспомощности накатило на него тяжелой волной. Он должен был ощущать облегчение — тяжесть решения упала с его плеч, — но ничего подобного Хаген не испытывал. Совсем наоборот.

Глава 23

Время тянулось мучительно медленно. Хаген выздоравливал с трудом, и прошло немало дней, прежде чем он снова попытался встать с постели. Снова, как ребенку, ему пришлось учиться ходить. Порой его посещала даже мысль, что лучше бы он погиб в бою, как подобает храброму воину, чем чувствовать себя таким беспомощным. Не раз заговаривал он об этом с Радольтом, но лекарь лишь всезнающе улыбался, делая вид, что не слышит его жалоб.