Соленая падь - Сергей Залыгин

Остановились в деревне Старая Гоньба.

И там голубоглазый мальчик собрал все население деревни, а потом ходил по рядам и бил шомполом по лицам, по рукам, которые эти лица заслоняли. Бил мужчин. Бил женщин. Бил стариков.

Сколько она прочла за свою жизнь книг, самых умных, самых благородных, сколько прочли ее сестры, ее родители - для чего было все это? Для чего, если голубоглазый мальчик оказался сильнее гениальных, потрясающих человеческое сознание мыслей? Может быть, для того, чтобы она не знала, что же должна делать? Подойти к мальчику, выхватить у него револьвер и застрелить его или - застрелиться самой? Она была отчаянно противна самой себе, потому что не знала, что нужно сделать, как поступить, потому что мальчик не избил ее, не совершил насилия над ней, а, встретившись с ней на улице села, по-прежнему ласково и преданно смотрел ей в глаза. И она не пережила бы этого, не смогла, если бы на следующую ночь, уже в Соленой Пади, куда она бежала от голубоглазого мальчика, ее не застало восстание.

Где-то незадолго до рассвета она услышала стрельбу, крики, стоны, конский топот, вышла на крыльцо земской квартиры и, вглядываясь во тьму, смотрела, как люди стреляют друг в друга, падают, поднимаются, снова падают. Когда это кончилось, она пошла на площадь и там впервые увидела Брусенкова. С первого взгляда она догадалась, что это он поднял восстание, это он только что стрелял и рубил. Брусенков говорил речь, а потом Тася подошла к нему, протянула две прокламации, призывавшие к восстанию, которые ей дали в городе на случай, если придется заслужить снисходительность красных, и сказала, что хочет быть в том штабе, о котором Брусенков только что говорил в своей речи.

Брусенков надел на дымящуюся паром голову огромный и рваный треух, спросил у нее:

- Сильно грамотная?

- Сильно... - ответила она.

- Не предашь?

- Не предам.

- А хотя бы чуть предашь - расстреляем! И не просто так. Обыкновенный расстрел как счастье будешь вымаливать - не вымолишь! Поняла?

- Поняла...

Кто-то сказал Брусенкову, что он все-таки напрасно берет в штаб незнакомую городскую девку. Кажется, Довгаль сказал.

Брусенков ответил:

- И вовсе не зря! Это даже лучше, чем взрослый мужчина, ей обмануть страшнее. И не умеет она.

Но еще чуть спустя снял рукавицу и подозвал Тасю снова.

- Балериной не была? - спросил он ее.

- Не была...

- Ни одного разу?

- Ни одного...

- Чтобы войны не бояться! Вот нынче с крыльца на войну глядела, чтобы всегда так же!

Она всегда так и смотрела на войну...

- Так это как же получилось, товарищ Черненко? - спросил вдруг снова Мещеряков, еще поворачиваясь к Тасе и дыша ей в лицо. - Как же произошло? Хотя бы какие ты глупости ни говорила, а ведь я все одно обязан, не откладывая дела, выяснить!

- Что выяснить?

- Кто ж таки тебя украл?

- Почем же я знаю? Странный вопрос...

- Ну, из разговора ихнего не узнала - кто? Беляки? Жиганы? Свои удумали?

- Не знаю...

- Значит, трое их было.

- Трое...

- Застали они тебя где?

- Не доезжая Протяжного верст пять. Это тебе интересно?

- Ты отвечай, товарищ Черненко! Тебя спрашивают - ты отвечай! Обстановка военная! В засаде воры были? Или встречные?

- Встречные... Один чуть позади. Он и крикнул, что у моей лошади рассупонился хомут. Соскочил затянуть супонь, а в это время те...

- Так не обидели они тебя?

- Не обидели, нет.

- Кони каких мастей под ними были?

- Не помню.

- По обличью на кого они похожие?

- На самих себя...

- Вот что, товарищ Черненко! Когда ты не будешь мне хорошо отвечать, то я могу сделать вывод, что тут заложена провокация! А когда так, то в момент посажу тебя под арест, после с тобой будет разбираться следственная комиссия. Поясняю: комиссия армейская, никому она, кроме главнокомандующего, не подчиняется. Даже товарищу Брусенкову. Теперь вопрос: зачем ты ехала на Протяжный выселок?

- Решила поехать - и поехала.

- По чьему поручению?

- Сама по себе.

- Бумаг при тебе не было?

- Не было.

- Будешь ты говорить либо нет?! - заорал вдруг Мещеряков и замахнулся на Тасю нагайкой. - Ну!

- Бумаг при мне не было. Никаких.

Мещеряков сунул нагайку под себя и спросил еще:

- Ладно. Ты приехала бы на выселок, я бы тебя встретил, спросил: зачем ты здесь? Что бы ты ответила?

- Хочу участвовать в завтрашнем сражении. Тебе известно - члены партии и сочувствующие распределились поротно. Или ты не знаешь об этом?

- О бабах разговора не было.

- Был разговор о войне. Я тоже хотела тебя спросить, товарищ Мещеряков: ты следственной армейской комиссии, наверное, сам не подчиняешься? Когда делаешь безобразия, она тебя не привлекает к ответственности?

- Не было случая. Безобразий я не делал.

- Разве это не безобразие: накануне сражения, в самую ночь перед ним, главнокомандующий гоняется за бабами? Меня украли. Так послал бы в погоню людей, но не самому же тебе за мной гоняться? Разве это твое дело?

- Не мое... Но бабу-то украли у партизанов из-под самого носа!

- А тебе разве не все равно?

- Все равно... Но все ж таки из-под самого носа, а? - Потом, засмеявшись, Мещеряков еще обернулся к Тасе, в темноте поправил на себе папаху, поплевал на руку и потер сапог. Приступил к разговору серьезно и в то же время насмешливо. - Я сроду за женщинами не бегал, товарищ Черненко. И не буду никогда. Не люблю. Не дело это. Это который бегает, без конца ухаживает, а в действительности преследует. Как охотник, по следу идет, идет, глядит, где бы на ее удобнее окончательно петлю накинуть. Еще неизменно перед ней представляется. Если голос, к примеру, у него грубый говорит тихо, если он работник худой, ленивый - объясняет причину: то ли занемог, то ли потому и не работает, что от любви горит. Она же и виноватой оказывается. Когда у него на правой стороне бородавка - он левой вперед ходит, когда сильно жадный - платочек ей купит. Не признаю! Мужчина - он и без того сильнее женщины, это известно, зачем же ему прикидываться разно? И так и этак? Пусть уже она и глядит, который ей всех милее, тем более от любви ей всегда горше приходится, как мужчине. Ну, а когда она спросит: "Нужна ли я тебе?" - то это грех ответить, что не нужна. Разве уж она какая-нибудь вовсе. Действительно, почему нет? Почему я ласковым не могу быть, когда ей ласковые так глянутся? Либо смелым, когда у ее от смелости дух захватывает? - Развел руками. - Да ты понимаешь ли в этом? - Поглядел на Тасю и еще сказал: Представить невозможно, чтобы понимала!

- Да, - подтвердила Тася, - невозможно...

Она действительно не могла себя представить иной, чуть-чуть не такой, какая она есть сегодня, не хотела даже своего прошлого - ни одной встречи с ним, самой случайной, самой неожиданной.

В партизанских лазаретах кое-где были городские девицы и женщины сестры милосердия, фельдшерицы; в районных революционных штабах восставшей местности они тоже иногда встречались - она не обмолвилась словом ни с одной из них. Все эти интеллигентные девицы, женщины, мужчины, - все без исключения люди, похожие на нее самое, стали теперь самыми чуждыми для нее людьми.

Близко было до выселка, Мещеряков снова велел подать ему гнедого. Вскочил в седло, заругался:

- Вот, язвило бы тебя - как буду без коня? А? Когда он в бою захромлет окончательно? В бою? Как буду? Может, он стерпит?

Пришпорил...

За поскотиной выселка в темноте слонялся народ - милосердные сестры и солдаты. Смешки раздавались, кто-то даже пиликал тихонечко на гармошке, но приумолк, услышав конский топот.

Мещерякову это не понравилось. Ни к кому не обращаясь, но так, чтобы услышали все, он сказал:

- Будто и не перед боем! Будто и не военное у нас положение - просто балаган! Команда выздоравливающих!

В темноте кто-то хихикнул, но опять тихонечко, нельзя было понять хихикнул или нет.

Когда же вошли в помещение, Мещеряков сразу же, с порога, окинул всех недоумевающим взглядом: что-то случилось здесь во время его отсутствия. Что-то случилось...

По-прежнему пахло ржаниной. Под лампой, подвешенной к потолку, на прежнем месте сидел комполка двадцать четыре, замещавший Мещерякова. Вид у него был растерянный. Разведчиков набилось пол-избы. Гришка Лыткин был уже здесь, во все глаза уставился на главнокомандующего.

После короткого замешательства поднялся комполка двадцать четыре:

- Товарищ Мещеряков! Сражения не будет. Не может быть!

- Что? Что-о? - быстро спросил Мещеряков, наступая. - Что сказал?

- Сражения не будет. Командующий фронтом товарищ Крекотень прислал приказ - полкам нашей группы контрнаступления срочно перейти на Моряшихинскую дорогу, сделать заслон от белых. Белые идут по той дороге огромной массой!

- Полковые командиры, - приказал Мещеряков, - подойдите ко мне! - И сам направился в соседнюю горницу. Обернулся. Спросил: - Ну?

- Уже нету, товарищ главнокомандующий! И моего полка нету, и я сам ушел бы, когда не ждал бы твоего возвращения! - сказал комполка двадцать четыре.