Ладога - Ольга Григорьева

– Да ты что?! – хором возмутились братья. – Такое пообещать!

– Дело ваше, не хотите – не надо, а добра от встречи с Росомахой ждать не приходится. Лучше самим ее выманить, чем она на нас нежданно-негаданно кинется.

Братья упорно отказывались, качая головами, да и мне затея Чужака не нравилась. Беляна, раздумывая, закусила губу. Бегун недоверчиво косился на ведуна, но все же любопытство взяло верх, и он заявил:

– Я скажу, что надо. Гони Росомаху.

Чужак подкрался к ели, зашевелил губами, прося у дерева прощения, что осмелился его потревожить, и приподнял могучие нижние ветви. Оттуда словно огневая молния метнулась. Бегун не оплошал, заорал во все горло, что ведун велел. Уже скрывшаяся было из виду Росомаха далеко у деревьев остановилась, а потом, неведомо каким образом, словно мгновенно переметнувшись через топь, возникла возле Бегуна. Только не кошкой уже, а обнаженной девицей с маленькими звериными глазками и сплюснутым, точно вдавленным внутрь лица, носом. Зато волосы у нее были роскошными. Золотая полноводная река стекала по белым плечам до самой земли и рассыпалась на зеленом мху огневыми разводами. Девица едва доставала Бегуну до плеча. Приподнявшись на носки, она заглянула ему в глаза и спросила низким рычащим голосом:

– Правду ли сказал?

Бедняга Бегун забегал глазами, точно уличенный воришка, отыскивая Чужака, но того и след простыл.

Мне тоже стало не по себе. Вообще-то Росомаха лишь детям да бабам беззащитным опасна, а для прочих – создание безвредное, но кто знает, какова она будет в ярости?

Росомаха молчала, ожидая ответа, и, заалев, Бегун попробовал вывернуться:

– А ты как думаешь?

Девица зашипела, словно рассерженная кошка, губы ее приподнялись, по-звериному обнажая длинные острые клыки:

– Обманул!!!

И никто не успел схватиться за оружие, как на месте, где только что была девушка, взметнулся огненный вихрь. Скрутившись воронкой, он, подвывая, двинулся на Бегуна. Тот попятился и, споткнувшись, еле удержался на ногах. Над моей головой что-то тонко свистнуло, и, обернувшись, я увидел Чужака, прятавшегося под прикрытием елей. В вихрящемся огне нечто, совсем по-человечьи, застонало, ахнуло, и он безжизненно опал на землю. В ползущем по земле тумане лежала Росомаха. Золотые волосы ее разметались вокруг, открывая взгляду слабое девчоночье тело. Грудей у нее вовсе не было, а тощие ребра, казалось, светились сквозь белую кожу. Она была жива и часто дышала, но почему-то не пыталась подняться. Мне даже стало жаль ее, когда увидел нож ведуна, пригвоздивший к земле ее длинные волосы.

– Пусти, – попросила она тонким голосом, безошибочно угадав в Чужаке своего обидчика.

– Ребенка куда дела? – не обращая внимания на ее просьбу, спросил Чужак.

– Съела… – честно призналась Росомаха, и жалость моя пропала. Не верилось, что лежащая на земле хрупкая женщина могла съесть ребенка, словно дикий зверь, а если бы поверилось – убил бы ее без промедления.

Однако Чужак верил ее словам, но тем не менее не спешил казнить. Немного помолчав, он опять спросил:

– Если освобожу, через топь до Ладоги проведешь?

– Не до самой Ладоги, до берега Мутной, откуда Ладогу видать, – быстро ответила Росомаха, почуяв надежду на спасение.

– И то ладно. – Чужак потянулся было вытаскивать из ее волос ножик, как Бегун перехватил его руку. Побледнев, зашептал:

– Не верь! Не верь! Лжет перевертыш!

– Глупости! – Чужак стряхнул с руки его пальцы, словно назойливую букаху. – Мне лучше знать, кому верить.

Пока они говорили, Росомаха, по-прежнему лежа на спине, затравленно переводила глаза с одного на другого и, наконец, поняв, что Чужак настоит на своем, заулыбалась, показывая белые клыки.

– Не лыбься, тварь, – резко наподдал ей по ребрам Лис. – Кабы не ведун…

– Кабы не ведун, ты бы уже жжеными костьми на болоте лежал, – оскалилась уже освобожденная Росомаха, поднимаясь с земли. В ее роскошных волосах запуталась трава и мелкие веточки. Повернувшись к Чужаку, она сказала: – Пошли, что ли?

Ведун кивнул.

Пошли – это мягко сказано. Нет, не шли мы, а бежали, словно от погони, спотыкаясь о преграды, хлюпая по жидкой грязи и раздирая лицо и одежду о ветви встречных деревьев. Мы бежали изо всех сил, а все же Росомахе удавалось всегда опережать нас и, исчезнув далеко в болоте, вновь возникать где-то рядом, каждый раз пугая своим внезапным появлением. Радуясь нашему испугу, она заливисто хохотала и вновь неслась вперед. Не трогала она только Чужака, видно, поняла – не по зубам ей ведун. Пот застилал мне глаза, в груди горело, и лишь мысль о том, что рядом, не сдаваясь, задыхается Беляна, заставляла меня бежать дальше. Постепенно боль становилась все сильнее, ноги подламывались, и я, ощущая во рту вкус крови, начал проваливаться в полубредовое состояние, когда все вокруг обретает очертания увиденных когда-либо предметов, а в памяти всплывают случайные люди, которых при встрече и не вспомнишь. Вставало перед глазами родное печище, и отец, улыбаясь так, как улыбался, лишь когда была жива мама, протягивал ко мне руки, и я бежал со всех сил к нему, но все пропадало, и вновь проскакивал передо мной огненный силуэт Росомахи, и разносился по лесу ее клохчущий смех. А затем и она исчезала в темноте, и вместо нее вставал из влажного мха Хитрец, покачивая головой, и пытался мне сказать что-то, но губы его шевелились, а слов не было, и, огорченно разводя руки, он рассыпался дождевыми брызгами. Капли влаги летели над болотом, словно птицы к острову Буяну по осени, и оседали на затянутом холстиной окне. А там, за окном горбилась старуха из Захонья и, разминая ссохшуюся руку, крутила в мотки пряжу.

Не знаю, тащил меня кто или сам я добежал до высокого берега Мутной и там рухнул без сил и сознания, а только, когда очнулся, несла подо мной воды могучая река и солнце, войдя в полную силу, улыбалось с неба. На другой стороне Мутной виднелись поля с золотыми снопами, и, словно маленькие мураши, копошились возле них люди. Блестели потными обнаженными спинами мужики, мелькали бабьи белые платы, и доносились звонкие выкрики ребятни. Та чадь, что жила пахотой, в эту пору с полей не уходила – созревали озимые и яровые уже были наготове, а меж тем, и сенокос не кончался. Может, потому и были названы предпоследние дни червеня – бессонниками, что не до сна было земельным людям.

Сама Ладога раскинулась по берегу, словно ленивая баба, прилегшая отдохнуть и полюбоваться слаженной работой жнецов. Посередке высилась забранная тыном торговая да мастеровая Ладога, а вокруг нее низко сидели бедняцкие домишки. По ним сразу было и не понять – дома то или землянки. Жили там все вместе, и люди, и скотина.