Варяги и ворюги - Юлий Дубов

— Оклад жалованья, — заикался полковник, — последний раз выдавали четыре месяца назад, это раз, — он загибал палец на правой руке, — за позапрошлый год. Это два. Теперь три. Вещевое довольствие опять же. А у меня коллектив. Это четыре. Работающий в тяжелых условиях заполярного Севера. Это пять.

— Твои спиногрызы, — пробормотал старик, взглянув на Таранца с гадливостью, — только и умеют, что пайки на дерьмо перерабатывать. Про оклады свои ты мне не гони. Ты не на тех работаешь, а на меня. И все твои на меня работают. Только вот как-то плохо. Я тебе еще вчера приказал, чтобы у склада дополнительную охрану поставили. Ну и что? Поставили?

— Так я же…

— Вот ты же и ответишь. Фитиль тебе объявляю. И всей твоей хевре. Теперь, — это Денису, — ты. Я тебе что сказал? Американца беречь. Если б его эти волки порвали, ты бы куда пошел? Дружкам своим новым жаловаться? А ну как не дошел бы? Подойди. Вот так. Пригнись.

Старик ухватил скрюченными пальцами ухо нагнувшегося Дениса и злобно дернул. Денис со свистом втянул воздух.

— Покойник ты, — объявил Кондрат. — Могилкой от тебя воняет. Смердишь. А все о денежках думаешь, о благах мирских. А думать ты должен о том, как бы так сделать, чтобы я про тебя не вспоминал больше. Как я с тобой разберусь, еще не решил. Покамест. Так что делай, как приказано было. Оступишься еще раз, я про тебя вспомню.

Старик отпустил Дениса и поднял к потолку слезящиеся коричневые глаза.

— Испокон веков, — нараспев произнес он, — испокон веков суки и сявки ходили под ворами. Никогда на памяти моей не было по-другому. Может, время поменялось? Что-то я не понимаю. Как же это такое могло случиться, чтобы вор сказал вот так, а получилось совсем по-другому? Расскажи мне, милый человек, что же это такое невиданное в моей зоне приключилось?

Зяма начал сбивчиво пересказывать события последних часов. Еще до того, как американец зашел к полковнику Таранцу, отборная полусотня вооруженных пиками и заточками воров окружила склад, усилив выставленный руководством взвод автоматчиков. На гвалт в административной части зоны охрана склада не реагировала, хотя это и беспокоило. А потом прибежал взмыленный Денис и закричал, что американца выдают в зону. Тогда он, Зяма, перебросил полусотню к комендантскому бараку, где она разметала толпу, положив троих, и вызволила пленного. Тут кто-то заорал, что мужики вскрыли склад и делят бумажки, за которыми приехал иностранный гость. Полусотня переглянулась и растворилась в темноте. За ними рванули все, кто еще находился в административной части, а Зяма, Денис и Таранец остались с американцем наедине. После минутной растерянности Зяма побежал к складу посмотреть, что там творится, и успел как раз к завершению шапочного разбора.

— Там контейнеры, — сумрачно завершил он. — Тонн тридцать. Все в минуту размели. Софрон митинг устроил. Бумажками машет, орет про справедливость. Человек сколько-то стоят, слушают. Которые поумнее, те по баракам разбежались, захоронки делают. Теперь эти бумажки ни с каким шмоном не найдешь. А что я мог сделать?

— С тобой понятно, — подвел итог старик. — Разберусь. Значит, картина такая. Бумажки в зоне. Верно?

— Верно.

— Скажи-ка мне, как тебя? — Кондрат поманил Адриана пальцем. — Вот ты мне что скажи. Эти бумажки твои сколько стоят? Только не ври, если жить хочешь.

Врать Адриан и не собирался. С той самой минуты, как он узнал, что колчаковские деньги разлетелись по зоне, он испытал странное чувство облегчения. Отцовский проект, будь он неладен, можно с чистой совестью считать законченным. Можно было выбираться из этого проклятого места, где его били и где ему было страшно. А то, что зима и нет дорог, это не так уж и важно. Как нибудь — только домой.

— Я точно не знаю, — сказал он. — Может быть, семьдесят миллионов. Может, даже больше.

— Рублей?

— Долларов. Но только если я их все привезу домой. В Соединенные Штаты. Здесь они ничего не стоят.

— Да я! Да мы! — взорвался Таранец. — Кондрат, ты это… ты только моргни… Я сейчас всех под ружье! К утру все будет собрано, бля буду!

— Будешь, будешь, — заверил его старик. — Я не для того зону под себя строил, чтобы ты тут беспредел наводил. Так они тебе и отдадут. Зяма! Подойди.

Проштрафившийся Зяма осторожно подошел и нагнулся, не ожидая указаний. Старик схватил его за хрящеватое ухо.

— Ежели ты, жидяра, не хочешь принять от моих рук кончину лютую и позорную, сделаешь так, чтобы народ сам все принес и сложил в надежное место. Как, что — меня не колышет. Но чтоб без крови и беспредела. А ты, фраер, знай, что ты мне здесь нужен только, когда бумажки есть. А когда нету — ты мне не нужен. Выдам в зону. Ты, сука, — это Денису, — сбережешь мне фраера до поры. Не соберутся бумаги, сам же его и закопаешь. А ты, служивый, делать будешь, что тебе прикажут.

Глава 52

Пиво для членов профсоюза

Жил-был один олигарх, промышлявший автомобильным бизнесом. Фамилию называть не буду по двум причинам. Первая состоит в том, что свободно могут пристрелить за разглашение профессиональных секретов. А вторая — пойдут в суд и приговорят к чему-нибудь очень неприятному, за нанесение ущерба репутации. Вот эта вторая причина меня пугает намного больше. У меня есть любимый писатель — Чарльз Диккенс. В одной из своих замечательных книжек он написал примерно такую штуку. Предположим, на улице подойдет ко мне бандюган и скажет — давай, сука, кошелек. Я, будучи человеком несговорчивым, отвечу ему — не отдам. Тогда он мне скажет — нападу, падла, и отниму силой. Хоть я и не Аполлон какой-нибудь, но отвечу на это — а ну попробуй. Но ежели он мне пообещает, что подаст на меня в наш российский суд и заставит отдать ему кошелек по закону, то я тут же выну кошелек из кармана, вложу ему в руку, попрошу более не упоминать об этом досадном недоразумении и еще буду считать, что легко отделался.

Поэтому давайте без фамилий.

Олигарх привозил в Россию машины, на которых любили ездить другие олигархи, и с удовольствием им эти машины продавал. А они их покупали, потому что так им было положено, во-первых, и недорого получалось, во-вторых. За то, что было недорого, они этого олигарха уважали, хотя и не любили, потому что характер у него, с их точки зрения, был очень даже сволочной. Но за недорого вполне готовы были его терпеть.

А вот олигарху приходилось несладко. Чтобы продавать олигархам и иным государственным людям приличные машины за недорого, ему постоянно приходилось что-то придумывать. Потому что государственные люди и другие олигархи все время изобретали что-то новенькое по части ввоза нужных им автомобилей в Россию, считая, что олигарх и так выкрутится, а бюджет надо пополнять. Чтобы государственным людям было из чего платить зарплату, а этим самым другим олигархам было что делить.

Возьмут, например, и скажут, что с сегодняшнего дня на таможне надо платить вот столько много — и гуляй, Вася.

А олигарх столько много таможне платить не хотел. Ему, конечно же, как и всем нам, за державу было обидно, но не настолько. Он хотел таможне поменьше платить. И тогда он придумал такую штуку.

Он сперва придумал, что у него машины по всем таможенным документам стоят не как на самом деле, а в три раза меньше. От этого получалось, что платить таможне надо вполне приемлемые суммы. Ровно в три раза меньше, чем придумали государственные люди. Плюс еще немножко, чтобы его документам доверяли без лишних вопросов.

Тут бы надо картинку нарисовать, но я попробую на словах. Вот приехала на таможню иностранная машина. Откуда-нибудь с Балеарских островов, хотя на самом деле произведена в Европе. В бумагах сказано, что стоит она тридцать штук зеленых. Таможенники выстраиваются почетным караулом, берут с олигарха пятнадцать тысяч, наперегонки ставят в нужных местах положенные печати, и машина с таможни тут же уезжает.

Вообще-то машина стоит всю сотку, и таможне полагалось с олигарха полтинник состричь, но пятнадцать штук — тоже хорошие деньги.

А вот теперь давайте посчитаем. По бумагам машина стоит тридцать, плюс пятнадцать на таможне. Всего сорок пять. А олигарху она обошлась в сто да в те же пятнадцать. Получается сто пятнадцать. И надо бы еще пятнадцать наварить, чтобы не было обидно — мы с державой работаем на равных. Ей половина и мне половина. Уже сто тридцать. Никак нельзя эту машину дешевле продать, потому что будет унизительно.

Но ежели ее за сто тридцать продать, то практически всю разницу государство тут же и отберет. В виде налогов. Не потому что у нас налоги большие. Они у нас маленькие. У нас их просто много.

Вот и получается, что хоть ты эту чертову машину за миллион продавай — ни шиша тебе не достанется. Не только пятнадцати штук не достанется, которые ты на ней наварить хотел, но и прямой получится убыток, так как на европейском заводе нашу арифметику понимают плохо и свои сто тысяч за проданную машину желают получить в любом случае. Им там все равно, как у нас налоги устроены.