Остаточная деформация (СИ) - Катерина Терешкевич

Гелио

… цифры путались, разбегались, как тараканы. И такая же шустрая, как эти шестиногие лаково-рыжие тварюшки, мелькнула мысль: как объяснить гелу человеческое отвращение к тараканам?

— Люмены в джоули. Скорость потока. Средняя удельная поверхность фотоволокна… Теплопроводность на площадь сечения…

Ошибка могла стоить жизни, и без того подвешенной на волосок. Ах, Берти-Бертран, вот встретимся на Паоле, ты на меня свои глазищи поднимешь и спросишь — зачем ты это всё со мной сделал? Прямо вижу, как спрашиваешь. Или уже спрашивал?

— Я не мог рисковать, Берти. Тебе надо было втереться в доверие к людям, которые не верят ни гелам, ни йорнам. Если бы тебя изменили частично, как нисходящего ангела, ты бы не смог никого обмануть. Люди болеют — ты бы не смог не лечить. Люди мёрзнут — ты бы согревал…

Прятать истинную суть научить нельзя. Либо учиться самому, либо умереть неучёным. Есть исключения, но на то они и…

— … исключения. Захарка ухитряется почти открыто. Но он знает, как надо… может, и не считается.

Зато остальные умеют слишком хорошо. Я иногда забываю, кто я на самом деле. Последний ученик Авессалома-старшего, будущий член Совета? Квартальный доктор? Умник с парадоксальным мышлением, автор ёжики знают скольких изобретений? Или всё-таки тот нелепый студент в очках с простыми стёклами и вечным рюкзаком — первая моя жизнь внизу?..

— Штефан умеет лучше всех. Он умеет прятать себя даже от лучших друзей, Аве. От меня, например… А Дани вообще принял его за Габриэля…

Память визжит от боли. Сознание прячется за логическими доводами, которых нет. Разум молчит — ему нечего добавить.

Планшет выскользнул из ослабевших пальцев и брызнул от пола роем мельчайших игольчатых осколков.

Штефан стоял в дверях хронопорта Здания — невозмутимый и стройный, как всегда. Нет, не как всегда. Кривил губы в ухмылочке знако… нет, ничего знакомого. И маслянисто-серебряный ствол с тяжёлым прикладом-генератором в руках. Длинные сильные пальцы держали оружие уверенно и привычно, и вдруг всё стало понятно, мозаика сложилась в простой и чёткий узор. Кроме одного-единственного «Зачем?!».

— … прыгнул в Трещину, так и не досчитав… Дани столкнул, всё ждал, как вслед полетит окончательный выстрел, но не было. Ты знал, Штеф… Нет нужды стрелять, теперь и я понимаю. Не Габриэль… Как же жаль, что не…

*

Ангел снова бредил, путая прошлое с настоящим, не понимая, с кем разговаривает — с Бертраном, Штефаном или своим учителем, Авессаломом-старшим. Действия целительного поля хватило ненадолго, а таблетки из аптечки не подействовали вообще. Серую кожу Пети испещрили чёрно-лиловые звёздочки сосудов. Жар — как от теплового инвертора.

Даниил очень не хотел вылезать из пещеры — по крайней мере, пока товарищу не станет лучше, — но понял, что имеет шанс не дождаться. Выжатый, как тряпка, Берт упрямо долдонил про ручей: ему, дескать, помогло — и Пети поможет. Всё равно других средств не осталось. С некоторых пор он всё меньше верил в живучесть гелов и всё больше — в могущество смерти.

Додолбил.

Бурча нехорошие слова, инструктор поднял обжигающе горячее тело и понёс, куда показали.

— Тут вот двадцать метров, — суетился Берт, заглядывая Даниилу в глаза снизу вверх, лишь бы не смотреть на Пети. — Пятьдесят — максимум. Осторожно, тропка мокрая, скользкая…

Смеркаться ещё не начало, но тени уползли далеко вперёд, словно тоже указывали дорогу.

Даниил презрительно фыркал и демонстративно не смотрел под ноги. Кажется, он вообще о другом думал. Берт и сам знал, что чушь городит, но остановиться не мог. Болтал и болтал без умолку.

— А какого ёжика, интересно, я не разваливаюсь? — перебил словесный понос инструктор, опуская ношу в ледяную и быструю воду ручья. — Уже должно начаться.

— Что значит — должно начаться? — от удивления Берт чуть сам не поскользнулся на влажной глине.

Даниил присел на корточки, чтобы придерживать охлаждаемого ангела за крыло, и очень кратко объяснил, что это значит. Берт только моргал и бестолково топтался по старым полусгнившим камышам. Из-под его ног сыпались мелкие бурые лягушки.

Приказ? Деструкция?..

— А с чего бы ты разваливался? — пробормотал он, когда Дани умолк. — Всё равно не понял.

— Я приказ нарушил, — терпеливо, как птенцу.

— Так тебя же силой уволокли. А сам ты ничего не нарушал. Ты ж со своими всерьёз дрался, не для вида?

Инструктор ожёг негодующим взором и сердито засопел. Берт так понял, что серьёзнее некуда. Пожалел ребят, потому что прекрасно себе представлял, как инструктор дерётся всерьёз.

Слабый и хриплый смех снизу:

— А ведь он прав, Дани… Могли бы и сами сообразить.

Берт кинулся к воде.

Течение полоскало ангельскую драную рубашку. Безвольные кисти рук, казавшиеся белёсыми рыбами, мотало вместе с полотняными рукавами. Но светло-карие глаза глядели ясно, без пугающей мути. И лицо просто бледное, а не землистое, и без этой жуткой чёрной сетки.

Помогло! Чтоб ему пусто было — помогло! Хотя бы на время, а лучше бы и насовсем.

— А ещё, — продолжил Пети, — у тебя есть дублирующий контур, не солярный. В отличие от нас, грешных. Берти прав…

Инструктор разнообразия для не фырчал, не сопел и даже не ругался, а молча встряхнул приятеля за мокрое крыло. Рожа у него сделалась каменная, и что он там, за гранитным фасадом, себе думал, понять было совершенно нереально.

Берт заметил, что над водой, точнее, над ангелом под слоем воды поднимается лёгкий такой, нежный парок.

— Тебе ещё не холодно? — осторожно спросил, решив уточнить про несолярный контур потом. Когда-нибудь, при случае. — Я в тот раз очень быстро замёрз, а было куда теплее.

— Нормально, — заверил Пети, да ещё и сполз пониже, погрузился не по плечи, как было, а до подбородка. — Хорошая идея, Берти. Кстати, ты письмо нашёл?

— Да. И я нашёл Грааль.

Пети было вскинулся, но зашипел сквозь зубы и плюхнулся обратно.

— На что он похож?!

— На дырку со страхом, — задумчиво ответил Берт. — Но я бы сказал, что есть вещи не менее интересные. Письма писать мне некогда, я так расскажу.

Молодая женщина плакала у оплавленного плазменным разрядом дерева. Беззвучно, без содроганий и прочего антуража. Просто слёзы непрерывно катились из больших тёмных глаз — повисали на подбородке, капали на землю и на рубаху, перетекали по шее на изрядно уже подмокший воротник.

Она знала, что её никто не видит.

— Пора завязывать с этой клятой сыростью, — пробормотала она. — С этой хренью только начни — не остановишься, гелова мать.

Она была уверена, что бормотания не услышат даже те, у кого столь же