Калигула или После нас хоть потоп - Йозеф Томан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он до рассвета бродил по городу. Тупо, без мыслей, едва сознавая, куда идет. Когда забрезжил рассвет, он вошел в старый цирк на Марсовом поле.
Приказал привести коня и как сумасшедший ринулся по ездовой дорожке. Он не думал о том, что при такой бешеной езде можно свернуть голову. А может быть, он желал именно этого.
Глава 27
О всемогуществе богов, о стих, пропой, мой!
Все, что существует, создано волей бессмертных богов: жемчужные зубки, лиловые виноградные гроздья, розовые раковины, оливы и зеленая морская гладь.
Все, что делается, делается по воле бессмертных богов: жемчужные зубки сверкают в улыбке, лиловые виноградные гроздья дают хмельной напиток, поет розовая раковина, цветут оливы и зеленая морская гладь пенится, как руно…
Поет петух. Людские сны теряют очертания. Соня трет глаза. Тонут в море клочья тумана. За горами, над Альбой-Лонгой, в матово-серебряном небе искрится рассвет.
Вставайте, лентяи! Разве не щекочет вам ноздри аромат вина и запах капающего с вертела жира? Разве вы не слышите крика чаек над морем? Разве вы не слышите, как трубят в рог? Разве не разбудил вас еще топот копыт на Остийской дороге, забитой пешими и конными, спешащими из Рима к торжественному открытию моря?
Все пробуждается, кроме моря, которое не засыпает никогда.
Вставай, люд Остии! И скорее на форум! Пусть никто не пропустит чудесного зрелища: процессия вот-вот двинется. Пусть никто не замешкается, ведь Октав Семпер уже собирает своих музыкантов. Сладкозвучные гитары, пастушьи форминги и сиринксы – вперед. Вслед за ними – звонкие систрумы. свирели и кроталумы, потом – тамбурины с бубенчиками, а в самом конце – трубачи со своими рогами и раковинами.
– У тебя губа распухла, Лавиний, – замечает Октав Семпер. – Как же ты трубить-то будешь, бездельник!
– Я в рог трубить буду, а губа тут ни при чем, умник.
– Мое почтение великому Октаву! – смеется цимбалист.
– Октав Семпер Ступид[45], – слышится намеренно измененный голос одного из гитаристов.
Вспотевший от беготни Октав разбушевался, услышав прозвище, которым наградила его Остия.
– Дураки! – Голос он сорвал еще вчера. – Я всю ночь ношусь как угорелый…
– По трактирам, это нам известно!
– Я работаю как вол…
– Пять раз в год, на праздники, а то дрыхнешь, и вообще ты городу в тягость, люди над тобой смеются, а богов ты позоришь!
Октав Семпер воздел к небу руки, растопырив грязные пальцы, и стал сетовать на судьбу:
– Городу в тягость! Ты слышишь, Аполлон! Люди смеются, ты слышала, премудрая Минерва! Богов позорю, о Юпитер Капитолийский! Да ты как со мной разговариваешь, невежа? Если я и не работаю, так мои помощники работают…
– Ге-ге-ге, у Ступида помощники! Это кто такие?
– Мой Аякс и мой Лео! Разве этого мало?
Музыканты разразились хохотом. Осел и петух! Ну и помощники!
– Парочка как на подбор! Прямо сказка! Я их так и вижу рядом, надрываются, на Ступида работают! А такса у тебя какая, ворюга? Паршивый осел до Рима и назад – восемь сестерциев. Такого еще свет не видывал!
Октава нисколько не задело слово "ворюга", но за осла он обиделся.
– Если бы мне пришлось иметь дело с такими заказчиками, как ты, я бы давно с голоду помер! – бушевал Октав.
– Да один гребень моего петуха – запомни хорошенько! – стоит больше, чем ты весь!
– Конечно, твой облезлый петух – это вещь. А все равно в сегодняшнем бою плохо ему придется. Петух Лавра ему голову-то проломит, от замечательного гребня не останется ничего!
Октав выпрямился и пренебрежительно произнес:
– Мой Лео этого Лаврова недоноска отделает еще в первой схватке.
Заруби себе это на носу!
– Смотри-ка, опять он лезет со своим занюханным паршивцем. Да ему подыхать пора!
Октаву это надоело. Он протянул руку:
– Ставлю десять сестерциев! Ну как?
– Давай, давай! – кричали музыканты, перебивая друг друга.
Ставки посыпались одна за другой. Все бились об заклад, побросав свои инструменты. Семпер был страшно доволен: очень неплохо. Если Лео выиграет бой, дело в шляпе: заплачу долг за осла, а потом вам покажу. Закачу такую гулянку, какой Остия не видывала. Пусть знают, кто такой Октав Семпер! Я вам покажу Ступида, негодяи! Осел – дерьмо! Я куплю лошадь и буду возить в Рим чужестранцев, которые здесь высаживаются. А со временем с доходов куплю таверну, двенадцать амфор слева, двенадцать амфор справа…
Эдил, имевший в Октаве верного прихвостня и устроителя всех торжеств, прервал его размышления:
– Трубачи, начинайте!
Ту-ту-ту…
Погонщики гонят на форум жертвенных животных с позолоченными рогами и с шерстяными плетенками на шее. Белый бык, розовые кабаны, белые бараны.
Жертвы Нептуну, богу моря.
В это время над Альбанскими горами взвилась золотая птица – солнце.
Люд Остии. приветствуй праздничное утро фанфарами смеха! Сегодня все идут просить Нептуна, чтобы он открыл дорогу кораблям.
Рынок опустел. Все склады закрыты, сегодня праздник моря, сегодня праздник тех, кого море кормит. Все торопятся сложить к ногам Нептуна свои дары, чтобы бурное море было милостиво к рыбакам, чтобы Нептун дал им богатый улов.
Смотри-ка, самый старый остийский рыбак шествует во главе всей семьи и несет в дар богу моря сплетенный из тростника челнок. И все остальные тоже приходят с дарами: с камбалой, с курицей, с миской оливок, с кроликом, с головкой сыра. с выкрашенными в сине-зеленый цвет яйцами, с горбушкой нищенского хлеба.
Вездесущий Октав Семпер ставит их в конец процессии. Он поспевает всюду. Всюду слышен его охрипший от пьянства голос, повсюду мелькает его неуклюжая фигура.
– Ну, ты даешь, Марций! Черствый кусок черного хлеба! Фу! А ты что тащишь, Деций? И это яйца? А помельче не нашлось? Это козье дерьмо, а не яйца! Не стыдно тебе…
Он бегает среди рыбаков, гребцов и грузчиков, критикует, проклинает, ругается…
Люд остийский знает своего Октава Семпера Ступида.
– Отрезать тебе язык, так ты и не пригодишься ни на что, хвастун, блюдолиз…
Смотри-ка, как он кланяется собравшимся на форуме жрецам – того и гляди, сломается.
Глашатаи бежали перед лектикой из эбена, серебра и слоновой кости, лектику сопровождали шесть преторианцев на белых конях:
– Дорогу дочери высокородного Макрона!
Пурпурная занавеска отодвинулась, рабы открыли дверцы, и из носилок вышла Валерия. И вот уже гнутся перед ней спины остийских сановников, сыплются слова приветствий.
Толпа в изумлении зашевелилась. Эта рыжеволосая женщина – настоящая Венера. Все на ней горит, переливается: карминный рот, золотые браслеты, рубины в ушах, алмазные перстни.
Женщины задерживают взгляды на красавице, оценивая каждую деталь ее прически и туалета. Всеобщее внимание привлекают восемь эфиопов, которые уже опускают на землю следующие носилки.
– Это сенаторы Сервий Курион и Авиола. А девушка с ними – дочь Авиолы, – важно сообщает Октав Семпер музыкантам; он счастлив блеснуть перед ними тем, что знает таких важных особ.
Но глазеть было уже некогда, потому что по знаку понтифика процессия тронулась от форума к берегу.
В процессии шли представители жреческих коллегий. Понтифики в белых одеждах, коллегия которых, как говорят, была основана еще во времена царя Нумы, это они выработали сложный ритуал жертвоприношений во время торжеств и бракосочетаний, погребений и ввода в права наследства, а также при акте усыновления. Преисполненные высшей мудрости, они выступали сановным шагом, и важная поступь служила лишним подтверждением их значительности.
Фламины, жрецы трех божеств, Юпитера, Марса Сабинского и Квирина, в островерхих кожаных шапках, на чьей одежде, которая скреплялась лишь пряжками, не должно было быть ни узла, ни стежка, выступали не менее величественно.
За ними плыли весталки в белоснежных одеяниях с покрытыми головами. Они поддерживали священный огонь Весты и стерегли прославленный палладиум, древнее деревянное изображение Минервы, которое, по преданию. принес в Рим из Трои Эней. Они шествовали по главной улице Остии, гордые от сознания своей неприкосновенности.
Следом шли благородные авгуры, облаченные в тоги с пурпурными полосами, в руках у них символ жреческого сана – остроконечный жезл. Они – толкователи прорицаний, заключенных в священных Сивиллиных книгах, они – предсказатели судеб Рима, успехов или неудач в сражениях. Будущее открывалось им в полете орла и ястреба, в карканье ворона, в криках петуха и совы. Они читали судьбы мира по клювам священных цыплят, имея, впрочем, полное право взять для гадания цыпленка откормленного или тощего, что влияло на исход гадания и определялось интересами вопрошающего, но чаще самого благородного авгура.
За ними шли гаруспики, которые умели предсказывать решительно все, что будет и чего не будет в жизни, гадая по внутренностям жертвенных животных, чьи печень, желчь, легкие и сердце никогда не солгут и не ошибутся.
