Черные лебеди - Иван Лазутин

— Что случилось? — но тут же подумал: «За мной пришел. Пришел на казнь вести. Ну что ж, пойду. Там, наверное, по всему институту раззвонили, что я ударил иностранца».

Терешкин прошел к столу и сел на табуретку:

— Могу вас поздравить.

«Почему «вас»? Всего два дня назад ты хлопал меня по плечу и обращался ко мне на «ты», — пронеслось в голове Шадрина.

— С чем вы пришли меня поздравить? — спросил Дмитрий.

— С новой должностью.

— С какой?

— Заведующего кабинетом.

— А вы?

— Снова в лаборанты.

— Постойте, постойте… Ничего не понимаю… — Шадрин растерянно смотрел на Терешкина: — Вы что, шутите?

— Почему шучу? Так настоял профессор Костров. Сам в райком ходил.

— Кто вас ко мне послал?

— Костров. Он решил, что вы заболели. Послал меня проведать и сообщить вам приятную новость.

— Спасибо… — Шадрин опустился на диван, пока еще до конца не осознавая случившееся. — Большое спасибо… Передайте профессору, что дня три-четыре я не смогу выйти на работу. Я болен, — сказав это, Дмитрий дал понять Терешкину, что его уже утомил разговор. Терешкин попрощался и вышел.

За дощатой стеной пьяный сосед в третий раз проигрывал одну и ту же патефонную пластинку:

Горе горькое по свету шлялосяИ на нас невзначай набрело…

Пластинка была старая. На середине игла застревала в заезженной борозде, и несколько раз повторялось одно и то же слово. Время от времени было слышно, как, пьяно всхлипывая, сосед хрипловато подтягивал. Он недавно похоронил жену.

Шадрин лег. Печальная песня и горькие всхлипы соседа еще больше надрывали душу. Стенные ходики равнодушно отсчитывали время. Дмитрий старался представить себе, что будет в институте, когда докатится весть о его вчерашнем позоре? Накрылся одеялом. Пытался заснуть, чтобы хоть во сне убежать от дум, которые теснили голову. На душе было тяжко. Первый раз в жизни им владело мучительное желание уснуть и больше не просыпаться…

VI

Семь дней пролежал Дмитрий в постели. Участковый врач, выслушав больного, сказал, что у него грипп. Велел отлежаться. Но Дмитрий знал, что это был не грипп. А что — не хотел говорить ни врачу, ни Ольге. Он знал: если дня через три-четыре не пойдет на поправку, то болезнь может принять серьезный оборот. Последний раз, когда он выписывался из больницы, лечащий врач предупредил: если случится, что неожиданно начнет подниматься температура и он почувствует жгучую резь в груди в том самом месте, где оперирована аневризма, — нужно немедленно ложиться в клинику, иначе могут быть печальные последствия. Что это за печальные последствия — Дмитрий знал. «Летальный исход…» Когда Шадрин впервые услышал эту красивую фразу, он не предполагал, что на простом языке она означает: «Смерть».

«Только бы все одним ударом! Быстрей!.. Чтоб не отравлять жизнь другим».

Но опасность миновала. На четвертый день Дмитрий встал и почувствовал, что боль в груди утихает, силы прибывают.

Похудевший, осунувшийся, он явился на работу. В коридорах стояла непривычная тишина. Почти все студенты и аспиранты разъехались по заводам на практику, многие профессора-специалисты были откомандированы на Волго-Дон.

Шадрин поднялся на кафедру. В кабинете сидел Костров. Около него, как всегда, крутился услужливый Терешкин. С порога Дмитрий понял по глазам профессора и Терешкина, что им все известно. На его приветствие Костров ответил суровым небрежным кивком и принялся читать журнальную статью, в которой он отдельные строки подчеркивал и делал на полях заметки.

— Николай Варлампьевич, я должен с вами поговорить, — тихо сказал Шадрин.

— Я занят. Поговорите с Терешкиным.

Крещенским холодом повеяло на Шадрина от этих слов. Он сел за лаборантский стол, на котором возвышалась груда запыленных папок, и не знал, за что приняться. Чтобы не нарушить тишины кабинета и не мешать профессору работать, Терешкин молча положил перед Дмитрием приказ директора о его увольнении. Приказ был написан в смягченных тонах: «…Освобождается от должности заведующего кабинетом в связи с тем, что данная работа не соответствует специальности юриста».

Шадрин грустно улыбнулся:

— Сколько же я ходил в заведующих?

Терешкин приложил указательный палец к губам и поманил Шадрина в коридор.

Они вышли. Закурили. Коридор был пуст.

— Когда об этом… узнали в институте?

— Ты о чем — о драке или?..

— О том и другом.

— Вчера вечером. Был у нас инструктор из райкома. Ларцеву и Кострову давал такого дрозда, что те только кряхтели да потели, — Терешкин говорил тихо, с оглядкой. Делая глубокие затяжки папиросой, он сочувствовал: — Да, попал ты, брат, в карусель. Говорят, дело твое — табак…

— Когда будут разбирать на бюро?

— В институте не будут. Вынесли сразу на бюро райкома. Как особый случай, — Терешкин боязливо огляделся вокруг и, поджав губы, развел руками: — Сам понимаешь: статейку пришивают незавидную…

Не успел Терешкин сказать что-то еще, как дверь кабинета открылась и на пороге показался Костров. Он куда-то спешил. На ходу сказал:

— Сегодня и завтра меня не будет. К пятнице приготовьте сведения о работе с аспирантами, — он уже сделал несколько шагов по направлению к лестнице, но на какое-то мгновение замешкался, потом остановился: — А я, признаться, от вас, товарищ Шадрин, не ожидал этого.

— Прошу вас, выслушайте меня, Николай Варлампьевич… — Шадрин приложил к груди руку: словно ему было больно произносить каждое слово.

— Я сейчас очень занят. Расскажите обо всем Терешкину, — он спустился по лестнице.

Шадрин еще долго слышал его тяжелые, упругие шаги.

Дмитрий зашел в партбюро, чтобы узнать, когда и куда ему явиться. Дежурный член бюро внимательно выслушал его и, подозрительно осмотрев с головы до ног, сказал, что ему необходимо сегодня же явиться к инструктору райкома партии.

В бухгалтерии Шадрину сказали, что расчет он может получить хоть сейчас: деньги уже выписаны.

— Подождите несколько минут в коридоре, кассир сейчас придет.

Дмитрий поблагодарил и вышел. «Все все знают… О драке даже не говорят. Так, наверное, смотрят на предателей и на прокаженных». Он не успел выкурить папиросу, как пришел кассир. Во взгляде кассира уловил любопытство: «Вон ты какой!..»

…Шел проливной дождь. Он начался как-то сразу, неожиданно. Во дворе института ни души. Дмитрий вышел под дождь. Вахтер в проходной будке остановил его и сказал, что по приказанию директора он должен сдать пропуск.

— Мне еще нужно быть в институте. У меня здесь все документы.

— Придете за документами — выпишем разовый.

Шадрин сдал пропуск. «Какая оперативность!..» Он вышел на улицу и потонул в густой сетке дождя. Шел неторопливо, заложив за спину руки. Такой походкой и с таким видом ходят люди, которым уже больше некуда спешить.

VII

Дмитрию казалось, что никогда так медленно не тянулось время, как в этот томительный час ожидания. Приемная секретаря райкома просторная, чистая. По бокам широких окон тяжелыми фалдами спадали светлые портьеры. В углу возвышались две стройные узколистные пальмы. Посредине приемной стоял огромный круглый стол, покрытый бархатной скатертью. От кабинета первого секретаря к кабинету второго секретаря пролегла широкая ковровая дорожка. В дубовом паркетном полу, натертом до блеска, отражались пальмы и переплеты окон.

Все, кто входил в приемную и обращался к секретарше, сидевшей в окружении четырех телефонов, говорили тихо, почти шепотом, словно на кинофабрике, когда висит светящаяся табличка: «Тишина! Идет съемка!». Во всем чувствовалась сдержанность и деловитость.

Время от времени мимо Шадрина уверенной походкой проходили работники райкома. Они без доклада открывали тяжелую дверь первого секретаря и скрывались в темном тамбуре.

Как только где-то рядом со столом секретарши раздавался приглушенный звонок, на который она вставала и торопливо шла туда, где заседает бюро, сердце Шадрина делало раскатистый, гулкий толчок. Секретарша выходила и объявляла фамилию очередного товарища, вызванного на бюро.

Перед заседанием Шадрин сосчитал: вызванных на бюро было семь человек. Все ждали, когда секретарша назовет очередную фамилию. Шадрина все не вызывали. Уже давно ушел полковник в отставке, который пришел после него. Вышел и тот грузный мужчина в кителе и хромовых сапогах, которого по виду Шадрин принял за хозяйственника. Со счастливым сиянием в глазах попрощалась с секретаршей молодая женщина, по всей вероятности только что принятая в партию.

Из вызванных на бюро в приемной остались двое.

На улице уже зажглись огни. Вспыхнула зеленая настольная лампа и на столе секретарши. Вот снова за ее спиной раздался тягучий, низкого тона сигнал вызова. «На этот раз меня», — подумал Шадрин и привстал.