Щенки Земли - Томас Диш

Третья жертва — без преувеличения, поэтическая — просто концессионер, торговавший позади гигантского орла «Радостью» и «Селенамоном». Он здесь с коммерческими целями. Должно быть, он — лицензированный веймарец, но, хотя с веймарцами это дело вполне возможно, они нравятся Ампаро.

— Ты просто погрязла в романтике, — сказал ей Маленький Мистер Поцелуйкины Губки. — Назови хоть один стоящий мотив.

— Его глаза, — ответила она. — Они янтарные. Они будут нас преследовать.

Они уютно устроились в одной из глубоких амбразур каменной кладки Замка Клинтона. Головка Ампаро уперлась ему в подмышку, его пальцы плавно скользят по ее грудям, влажным от лосьона (самое начало лета). Тишина, дуновение теплого ветерка, солнечный свет на воде; все такое невыразимое, будто невозможно прозрачная вуаль пролегла между ними и осмыслением чего-то (всего этого) действительно очень значительного. Потому что им кажется, что именно их собственная невинность виновата в этой, подобной смогу, атмосфере в их душах, от которой им больше чем хочется избавиться в подобные моменты, когда они прикасаются друг к другу, когда они так близки.

— Почему тогда не грязный старик? — спросила она, имея в виду Алену.

— Потому что он — действительно грязный старик.

— Это не довод. Он наверняка собирает не меньше денег, чем эта певица.

— Я не это имею в виду.

То, что он имеет в виду, определить не просто. Все идет к тому, что убить его слишком легко. Будь он героем телесериала и появись в первые минуты передачи, ни у кого не возникло бы сомнения, что ко второму коммерческому ролику он будет уничтожен. Ему ли — дерзкому поселенцу, непреклонному старшине разведотряда, прекрасному знатоку алголов и фортранов — не уметь читать в тайниках собственного сердца. Да, он — сенатор из Южной Каролины со своим собственным тавро прямодушия, но тем не менее он — расист. Убийство такого сорта уж слишком похоже на то, чем богаты папины сценарии, чтобы претендовать на признание за ним проявления бунта. Но то, что он сказал вслух, по сути своей было непростительной ошибкой.

— Он не заслужил этого. Мы должны сделать это в интересах общества. И не требуй от меня мотивов.

— Где уж мне понять, но знаешь, о чем я подумала, Маленький Мистер Поцелуйкины Губки? — Она оттолкнула его руку.

— Ты подумала, что я струсил.

— Возможно, ты и должен был струсить.

— А ты, возможно, должна заткнуться и отстать от меня. Я сказал, что мы обязаны это сделать. И мы это сделаем.

— Значит, его?

— Ладно. Но черт побери, Ампаро, нам надо придумать, как называть этого ублюдка, лишь бы не «грязным стариком»!

Она выбралась из его подмышки и чмокнула в щеку. Оба поблескивали сплошь покрывшими их бусинками пота. Пора цветения замерцала вдохновением первой ночи. Они так долго ждали. И вот, занавес наконец поднимается.

М-день (День мобилизации) был назначен на первый уик-энд июля, на Дни праздника Независимости. У компьютерных игр появится время заняться собственными делами (они могли «поисповедоваться», «помечтать» или «поблевать»), потому что Баттери-парк будет пуст как никогда.

Между тем у них все острее вставала проблема, с которой сталкивается любой подросток во время летних каникул, — как убить время.

Есть книги, есть Шекспировские марионетки, если тебе охота поторчать в длинной очереди; всегда к твоим услугам телек, а когда больше не сидится, в Центральном парке достаточно маршрутов для скачек с препятствиями, однако плотность их участников не бывает ниже, чем в стаде мигрирующих леммингов. Баттери-парк, который не ставит себе целью удовлетворять чьи-то нужды, редко так переполнен. Если бы сюда наведывалось побольше александрийцев и у них появилось бы желание побороться за жизненное пространство, можно было бы погонять мяч. Ладно, следующим летом…

Что еще? Для апатичных есть политические и религиозные мероприятия разных уровней энергетического накала. Можно заняться танцульками, но школа Лоуэна настолько их испортила, что ни одно из танцевальных заведений города им не по вкусу.

Что касается самого приятного времяпрепровождения — секса, то для всех, кроме Маленького Мистера Поцелуйкины Губки и Ампаро (и даже для этих двоих, когда сразу же наступает оргазм), это всего лишь что-то такое, что происходит на каком-то потустороннем экране, какая-то странная гипотеза, которая всегда остается без эмпирического доказательства.

Куда ни кинь, все это — потребительство; им дано только потреблять, но они так устали (а кто не устал?) от безысходной пассивности. Им по двенадцать лет, или по одиннадцать, или по десять — они не в состоянии больше ждать. Чего? — хотели бы они знать.

Итак, если не считать времени, когда они могли бездельничать порознь, все эти предполагаемые возможности — книги, марионетки, спортивные развлечения, искусство, политика и религия — входили в ту же категорию бесполезных занятий, что и выказывание знаков внимания или уик-энд в какой-нибудь Калькутте. Такое название еще можно было найти на старых картах Индии. Значимость их жизни от этого не становилась выше, а лето катилось так же, как повелось с незапамятных времен. Они то сидят нахохлившись и хандрят, то слоняются без всякого дела, то надоедают друг другу, изливая душу. Их действия непоследовательны, лишены даже робкой фантазии; они ведут долгие бессмысленные споры о каких-то второстепенных вещах — о привычках диких зверей джунглей, или о том, как делаются кирпичи, или затевают разговоры о второй мировой войне.

Однажды они сосчитали все имена на монолитных глыбах, установленных в память о павших солдатах, моряках и летчиках. Суммарная цифра получилась четыре тысячи восемьсот.

— Ого, — сказал Танкрид.

— Не может быть, что это все, — настаивала Мэри Джейн, хотя и остальные думали точно так же. Даже «ого» Танкрида прозвучало иронически.

— Почему бы и нет? — продолжал тем не менее Танкрид, который просто не умел не возражать. — Они здесь абсолютно из всех штатов и из всех родов войск. Это наверняка все, иначе возмущались бы родственники тех, кого здесь нет.

— Но так немного? Если так мало убитых, то в этой войне было не больше одной битвы.

— Может быть… — начала тихо Снайлз, но Танкрид редко кого-нибудь слушал.

— Тогда войны были совсем другие, — изрек он с апломбом комментатора самых важных новостей. — В те времена в собственных автомобилях погибало больше, чем на войне. Это неопровержимый факт.

— Четыре тысячи и восемь сотен?

Силеста отмахнулась не только от того, что сказала Снайлз, но и от того, что собиралась сказать.