Наследники Скорби - Красная Шкапочка

— Посадник, рассылай сорок, предупреждай обережников о новой напасти. Вкруг каждого города надо лов объявлять. Уряди ратоборцев со старшими выучами на вылазку. И еще. С сороками надо разослать грамоты о новом укладе Цитадели и взимании десятин. Всем ратоборцам приезжим разъясняй, как отныне жизнь изменилась. Пусть до троек своих донесут. Чтоб поперед слухов успели. Не то смута начнется. Я же по городам поеду, надо посадников уже шевелить. Вы же, голуби сизокрылые, — обратился Глава к Тамиру и Лесане, — завтра на заре поедете в сторону Фирюсихи. Во всякой веси старостам про десятину расскажете, а в Старые Починки, как сказал, грамоту посаднику передадите и ратоборцу из тройки.

Лесана посмотрела вопросительно, на что наставник коротко пояснил:

— Позже зайдешь, объясню. Ступай пока.

Девушка кивнула и вышла.

— А ты чего расселся как на сватинах? — пробурчал Донатос. — Иди, давай.

Тамир замялся.

— Ну? — наставник пихнул его в бок.

— Мне бы с Главой… Наедине… — сказал парень.

— Ишь ты… Ну, наедине, так наедине, — и Донатос вышел.

Следом за ним, храня на лице задумчивое недовольство, оставил горницу и Нэд.

— Глава… Сказать хочу. Только ты не подумай, будто я умом скорбен.

— Ну? — потерял терпение Клесх.

— Я навь вижу, и говорить с ней могу, — как в омут кинулся Тамир.

— Ишь ты, — спокойно отозвался ратоборец. — И давно это с тобой?

— Года три уж.

— А молчал чего?

— Сначала думал — поблазнилось. Потом… побоялся. Слышал, как тебя Нэд выгнал, когда ты ему про Осененных рассказал. И про то, что наставник мой тебя высмеял тогда. А потом… не знаю, — признался колдун. — Наверное, привык в себе держать.

— "В себе держать", — передразнил его собеседник. — Со всякой навью говорить можешь или нет?

— Ежели не упокоенная — со всякой. Они сами являются, — сказал Тамир.

— А с Ходящими? Среди них навь есть?

Колдун захлопал глазами. Навь? Среди Ходящих? Эх и быстрый ум у креффа.

— Не знаю… — и он запоздало вспомнил девочку с "собачкой" на руках.

— Ты про дар свой, молодец, что впусте не трепался, — тем временем одобрил ратоборец.

Парень кивнул.

— Все рассказал-то или утаил чего? Я не Нэд и не Донатос. Что такое — полоумным быть — на своей шкуре знаю. Все говори, — взгляд серых глаз был пронзителен и остер.

Молодой наузник помялся, а потом нехотя признался:

— Когда навь рядом, у меня по жилам как серебро течет, через кожу мерцает, но видеть никто не видит.

— Это еще что за украшение? — удивился Глава.

— Да я это… Встрешника видел, — сипло ответил Тамир.

Обычно невозмутимый крефф ратников застыл.

— Чего-о-о? А с Хранителями ты брагу, парень, случаем не пил? — уточнил он.

— Вот и ты не веришь, — горько улыбнулся колдун. — А ведь, умный мужик. И кто б мне поверил, сунься я это рассказать?

— Никто.

— Вот и я о том. Явился он мне ночью у Встрешниковых хлябей. Думал, навь, как навь, покою ищет, а он меня коснулся и, как ведро воды студеной в жилы налили. Все своими глазами видел.

Непривычный к долгим беседам, обережник едва не оборот рассказывал о том, что явилось ему в холодном весеннем лесу. Клесх слушал молча, глядя в одну точку. И видно было, что мыслей в голове смотрителя Цитадели проносится великое множество.

— Значит, бродит, стервец… — задумчиво проговорил крефф, едва парень смолк.

— Да, навь бесприютная, — сказал Тамир. — Я столько раз его найти пытался, а впусте. Не видал больше.

Клесх долго молчал, задумавшись. Колдуну уже показалось, будто собеседник и вовсе забыл о нем, как Глава очнулся и произнес:

— Всякую навь упокоить надо. А уж такую — особенно. Будем думать — как.

— То еще не все, — сказал обережник. — Позже я видел другое.

И он рассказал о девочке с "собачкой".

— У меня от твоих исповедей голова разболелась, — вздохнул ратоборец. — Все, иди. Обдумать надо это. И, гляди, больше не таись. Мира в пути.

— Мира в дому, — наузник поклонился и вышел.

Идя гулкими коридорами Цитадели, Тамир размышлял о том, что теперь надумает Клесх. И поможет ли новое знание молодому Главе, на которого и так навалилось столько, что не пожелаешь и врагу. Да еще мысли нет-нет, а возвращались к Лесане. Узнала она его? Если и узнала, так виду не подала… Как с ней теперь ехать? Веры-то нет ни на грош.

***

Когда бледный рассвет только-только занимался, и солнце еще даже не отлепилось от края горизонта, Дарина проснулась. Ей показалось, что никогда прежде она не была такой отдохнувшей, такой свежей и полной сил. Женщина села и огляделась — ее измученные спутники спали вповалку, кто как. Умаялись так, что не боялись уже Ходящих, не вздрагивали от каждого шороха, даже зябкая прохлада и роса не беспокоили крепкий сон людей.

Дарина склонилась к обережнице, укрытой по самые глаза овчиной и осторожно отодвинула уголок шкуры, боясь разбудить.

Майрико была мертва.

…Они не хоронили ее. Перенесли тело подальше в тень, прибрали, как сумели, подвязали подбородок тряпицей, на глаза положили камешки, в ногах пристроили потрепанный заплечник, с которым странствовала целительница, и присыпали пахучей травой, чтобы не сунулись звери.

Плакали скупо и недолго. Да и кроме Дарины вряд ли кто убивался по самой колдунье. Кто ее знал? Боялись не дойти до Цитадели. Боялись, что весь проделанный путь может оказаться пустым.

Торопились, как могли. Чем ниже садилось солнце, тем сильнее поспешали, хотя силы уже давно покинули. Когда начало смеркаться, испуганный Будивой принялся нещадно погонять шатающуюся Треньку. Лошадь едва брела, а потом припала на передние ноги и стала заваливаться… Хорошо еще вовремя успели перерезать постромки, не опрокинулась телега.

Заголосила перепуганная Нелюба, ей хором вторили остальные бабы и ребятишки. У Дарины зашлось сердце. И вдруг откуда-то издалека ветер донес будто бы скрип ворот.

Как же бежали! Подхватив на руки меньших ребятишек, подгоняя тех, кто постарше… Будивой, взвалив на спину Гостяя… Они неслись, затылками чувствуя наползающую Ночь. Тьма выглядывала из-за деревьев, растекалась чернотой, догоняла, настигала…

Дарина закричала первая, прижимая к себе двоих соседских ребятишек и чувствуя, как немеют от усталости, разжимаются руки. Она кричала и кричала, в надежде, что их услышат, помогут. Дыхание сбилось, ноги путались в подоле. С ужасом она поняла — уже так темно, что не видно ни зги. Они не успели. Не успели!

И в этот самый миг впереди блеснул свет.

Им навстречу кто-то спешил. Неслись крики, а уже через миг задыхающуюся бегунью подхватили под локти, переняли детей. Мелькали огни факелов, оставляя в воздухе яркие сияющие полосы, скрипели огромные ворота, со всех сторон торопливо стекались люди… Дарина оскользнулась на гладком камне, коими был мощен просторный двор, и повалилась прямиком в руки изумленному Клесху.