Очаги ярости (СИ) - Бреусенко-Кузнецов Александр Анатольевич

Ты не лезешь в бутылку, но лишь потому, что ты безоружен, а вонючие «несвидетели» щеголяют любым огнестрелом, включая и бластеры. Но ты сможешь потом угостить их напалмом, так ты им и говоришь.

Поумнее бы было заранее не говорить, а потом сразу делать, но Перейра заметил уже, что выходит такой эффект: когда рядом с тобой продолжает висеть хрень в мешочке, тебя просто несёт, и ты можешь болтать, что угодно, даже то, чего сам не хотел, а что травишь при этом правду — ну, дело такое.

Да, так можно на многое наговорить. Даже и на такое, что больше и вовсе не выпустят. Ибо ты получаешься типа как на ладони — даже с самым малейшим намерением обхитрить. Остаётся расслабиться и проследовать за решётку, понадеявшись, будто всё-таки не навсегда, будто надо всего-только-навсего выждать-послушать всех остальных свидетелей, остальную заявленную шестёрку, ну а дальше всех всё-таки выпустят, ведь уж тогда-то чего ради держать?..

За Руисом Перейрой следует Олаф. Он с арены болтает такое, чего вряд ли разумно сказать, он, скорее всего, не хотел, он ведь кто, он водила Бенито Родригеса, так какой же резон хоть бы в чём-то Бенито сдавать? Но Перейре-то ясно, дело в той хрени, хрени в мешочке, что там в центре арены висит на крюке, на цепочке. С этой штукой ты можешь пытаться сопротивляться, да только что толку, ты хоти — не хоти, но и этак, и так им наврёшь хоть с три короба правды. И одно лишь тебе утешение: в том, что скажешь, не будет и вежливости. Пусть, подавятся, гады, путь правду свою прожуют!..

Кстати, Олафом Годвин с Мак-Кру не особо довольны. Нет, не правда им поперек горла, наоборот. Слишком мало правдивейших сплетен об Эссенхельде! Мало, твари? Ага! Но придётся смириться. Ведь у вас всё по правде, брехать не позволит хрень…

Ну а третьим идёт зеонский сектант, больной на всю голову. И от этого ждали какой-то особой фигни. А сектант — он дурак, он совсем ничего не знает, а за правду считает очевидную глупость, а напраслину он бы возвёл, да мешает хрень… Вот умора: и врать нельзя, и не врать не можно. Что остаётся бедняге Бартоломею? Только одно, предлагать по дешёвке томосы. Ну, бумажки такие на всяку сектанскую власть.

А потом — Барри Смит. Он охранник из Ближней шахты, а какое-то время пробыл здесь и шефом охраны — посидел на том самом посту, на котором сейчас Мендоса. Ну так вот, когда Барри свидетельствует, он Мендосу того наверху просто нюхом чует. И такое ему говорит — кучу правды без грамма вежливости — что Мендосе бы впору из бластера застрелиться. Ну а что вы хотели, ребята, включён индикатор! Вы же сами нарвались на жёсткий такой разговор…

Пятым в очереди свидетельствует учёный. Каспар Шлик из Дармоедовой Башни. И не много-то видел, и не много-то знает, но без учёного как? Надо ж типа всегда подвести научную базу. Ну, под то, что виновен ксенозоолог, или как его там по основной специальности. Потому что по имени — долго запоминать, четырежды долго.

И такое подметил Перейра: только сунулся выступать этот скучный профессор — так немедленно чуть приподняли мешочек с хренью. Не совсем высоко, но гораздо повыше, чем висело при Руисе, Олафе, Бартоломее и Барри. Нет, понятно зачем, ведь профессор — он, типа, важнее. Получается, раз ты важней, то немножечко можно приврать? Ну, по крайней-то мере на двадцать дурных сантиметров.

И ещё: лишь профессор своё сказал, за ним тут же спустили клеть и подняли со дна арены до зрительской галереи. Вот такое — совсем уж обидно. Получается, и среди вас семерых, поражённых в правах, есть свидетели просто, а есть и особый Свидетель. И к тому, кто с большой буквы «С», отношение вовсе другое, чем к таким, у которых все буквы маленькие. Ну а им, терпеливцам, остаётся только смириться.

Да, смириться. Даже с тем, что вас было семь, а осталось шесть. Даже с ленью дослушивать невнятного рудокопа и жлобоватого Энди-свалившегося-с-луны. Что за луны? Ясное дело, с Плюмбума.

…Вот, свидетели все отчитались. Теперь по домам? Ха, Перейра предупреждал! Фиг отпустят кого, кроме старого гада Шлика!

Объявляют теперь, что придётся ещё подождать. Ну, вот этого. Эссенхельда-подозреваемого.

И по-новой опять? Ага. И опять, и по-новой.

5

Не сказать, что приезд Эссенхельда сразу внёс хоть какое-нибудь оживление. Нет уж, этот театр не исправишь никем и никак.

Поздравляю, счастливцы, теперь-то вас снова семь! И теперь среди вас — настоящий подозреваемый!.. Ну а прочим-то что с того, что он вновь среди них? Всех бы напалмом, всех бы вас, суки, напалмом!

А началось с Эссенхельдом всё, в общем-то, как обычно. Хрень на цепочке спустили пониже, чтоб он не соврал. Ну и давай его спрашивать, как мол, тебя зовут. Это Годвин такой из них умный, его гениальный почерк.

А Эссенхельд: а меня не зовут, я и так прихожу. Ну, короче, что-то такое. Тут и Годвин, и все остальные на галерее, озаботились: надо же, трудный вопрос — как зовут Эссенхельда?!

Это было смешно. Это было бы, может быть, даже ещё смешней, но Перейра тогда утомился и слушал вполуха.

А потом туповатый Годвин начинает вдобавок играться с длиной цепочки. Как поднять-опустить эту сучью правдивую хрень?

И решение: тю, мы придурки, мы не знаем, кто ты такой. Но и ты не умнее нас: ты тоже себя не знаешь. Потому все четыре фамилии нам, придуркам, придётся теперь заучить наизусть. И да здравствует наше придурочное дознание.

— Ну теперь-то, собаки, пойдём уже по домам?! — не надеялся вовсе, зато в голос ржал Перейра.

А вонючий шотландец Мак-Кру что-то лестное взад отвечал.

Нет, Перейре понятно: сейчас разойтись, это будет уж больно по-доброму. А добром всё это не кончится, тут уж к провидцу-Гаррису не ходи. А отсюда и вывод: закончится не сейчас, а только тогда. Когда всем поплохеет, так вот уж и сразу.

6

Руис Перейра почти засыпал, но его растолкали.

Что, опять выступать? Оказалось, да.

Следствие с Эссенхельдом зашло в тупик. В очередной, после первого, где согласилось забить даже на имя подозреваемого.

И вот теперь, в тупике, предстояла им очная ставка. Им втроём: Эссенхельду, Перейре и Призме. (Призма — та самая хрень, что висела в мешочке, но ведь не станут писать в протоколе дознания: «хрень»!).

— Повторяю вопрос, — промолвил с небес очень крепко усиленный техникой голос Годвина. — Каковы были обстоятельства достопамятной встречи с подозреваемым на мосту?!

— Ладно-ладно, отвечу ещё раз. Зачем так кричать? — И Перейра действительно всё повторил слово в слово.

Мол, ну да, был период, когда ожидались зомби. Почему ожидались? Так ходят же, как по часам. Раз в неделю приходят всенепременно. Потому-то и пост огнемётчиков был на мосту поставлен. В незапамятные, так сказать, времена. Потому и поставили пост на мосту, чтобы встречать зомбяков не под самыми стенами Бабилона, а ещё на подходе. Да, другими дорогами к Новому Бабилону зомби не ходят; ходят где-то в неделю раз, и всегда через мост. Да, обычно не чаще, не реже: раз в неделю — самое то. Если как-то задержатся, даже бывает тревожно. Вот стоишь на мосту, ожидаешь, и думаешь: отчего не идут? Может, что-то случилось?

— Тот же вопрос повторяю подозреваемому! — Годвин вопрос повторил, Эссенхельд ответил. В общем-то, всё, как и было: шёл, никого не трогал; зомбяка за собой не видал, пока он не явился; понаблюдал за сожжением, дальше пошёл. Призма на каждый ответ реагировала спокойно.

— Ладно. — Годвин вздохнул. — А второй свой вопрос я задам сначала подозреваемому. Не удивительно ли было явиться к мосту перед Бабилоном незадолго до появлением зомбяка?

— Да, удивительно, — подтвердил Эссенхельд. — Я и не знал, что такие на Эр-Мангали бывают.

— А не ты ли, случайно, перед тем превратил его в зомби? — быстро спросил следак.

— Нет, не я, — спокойно ответил парень.

Призма позволила. Хрень на крюке смолчала.