Кремлевский визит Фюрера - Сергей Кремлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все в эти дни вели себя все более нервно — напряжение сказывалось. Дискуссии уже походили на перепалки, и Гендерсон один раз чуть ли не стукнул кулаком по столу… Гитлер еле сдержался, но тут вовремя вмешался с каким-то вопросом Риббентроп.
По поводу краткого срока прибытия поляков Гендерсон пробурчал:
— Это похоже на ультиматум. Срок мал, и Варшава вряд ли успеет за сутки подготовить свои предложения.
— От Варшавы до Берлина девяносто минут полета, — заявил в ответ Гитлер. — Я не могу больше ждать. Армия и флот готовы уже с 25-го… Неделя уже потеряна, и они не могут терять еще одну… Потом плохая погода будет работать на поляков.
Гитлер мог бы еще и добавить, что в Берлине уже сидит посол Липский, а для обдумывания ситуации у Бека было минимум сто пятьдесят суток — ведь основные требования Германии были известны Польше с конца марта текущего года!
И он был бы прав!
К вечеру 30 августа польский представитель не прибыл, хотя в Берлине, как только что было сказано, все это время находился посол Липский. Зато Гендерсон вечером попросил Риббентропа принять его в 23.00 для передачи английского ответа.
Ответ же сводился к тому, что Англия предлагает немцам начать двусторонние переговоры с поляками. А Англия, мол, не может рекомендовать польскому правительству принять предложенную Германией процедуру.
Гитлер уже объяснил Гендерсону, что. близкие осенние туманы могут сорвать рейху военное решение вопроса и поэтому политическое решение необходимо принимать немедленно, сегодня. С учетом этого ответ Лондона выглядел издевательски.
Это была явная затяжка в целях как раз того, чего хотел избежать Гитлер — срыва всего плана «Вайс» по вторжению в Польшу. Причем было очень похоже, что проволочки англичан координировались с поляками — Гальдер отмечал наличие перехватов польских телефонных переговоров о затягивании дел… А велись переговоры с… Парижем. Телефонные кабели из Варшавы туда шли по территории… Германии, так что у службы перехвата особых проблем не было… Из Парижа все шло, естественно, в Лондон. Поэтому Риббентроп, узнав ответ, вспылил:
— Мы ждали поляка весь день. Где же ваш поляк? Время истекло!
— Мы рекомендовали полякам стремиться к сдержанности и рекомендуем это вам…
Итак, все «посредничество» Британии свелось к пустым рекомендациям, вместо того чтобы Гендерсон по приказу Лондона за ухо привел Липского к Риббентропу под угрозой немедленного отказа Англии от своих обязательств по отношению к Польше.
И Риббентроп уже почти кричал:
— Я могу сказать вам, герр Гендерсон, что ситуация чертовски серьезная!
Посол поднял указательный палец и тоже заорал:
— Вы только что сказали «чертовски»! Это не то слово, которое следует употреблять государственному деятелю в такой ситуации!
Риббентроп вскочил со стула и прорычал:
— Что вы сказали? Вскочил и англичанин…
Ситуация достигла пика… И оба одновременно сели… Риббентроп вынул из кармана бумагу:
— Вот наши предложения Польше…
Он начал медленно читать, кое-что по ходу поясняя. Германия предлагала аншлюс Данцига и плебисцит на территории «Коридора» под международным контролем Англии, Франции, Италии и СССР.
— Могу я взять эту бумагу? — выслушав, попросил посол.
— Нет, она просрочена, потому что польский представитель не явился…
Вскоре Чемберлен с трибуны палаты общин заявит, что, мол, германский министр иностранных дел не дал возможности послу Его Величества разобраться с сутью, но, во-первых, это было ложью, а во-вторых, бумага-то была предназначена не присутствовавшему Гендерсону, а отсутствовавшему польскому делегату.
Был бы поляк — была бы и бумага.
А если поляка нет, то и бумаги нет…
Впрочем, и без бумаги англичанин основное понял правильно и уже в 2 часа ночи передал суть послу Липскому, признав ее «не слишком неприемлемой» (н-да!).
Выглядело это все просто отвратительно, если знать, что еще 9 марта 39-го года тот же Гендерсон писал в Лондон Галифаксу:
«Кажется неминуемым, что с течением времени Мемель и Данциг и даже, возможно, некоторые другие незначительные районы будут вновь присоединены к рейху на основе самоопределения. Самое большее, на что мы можем надеяться, — что это произойдет без бряцания оружием, конституционным путем или путем мирных переговоров…
Мы совершили ошибку, проявив неспособность и нежелание понять подлинную сущность Германии. Как бы неприятно это ни было для нас и для остальной Европы, но стремление Гитлера объединить немцев — будь то австрийцы или судетские немцы — в Великой Германии не было низменным… Это присоединение было не чем иным, как осуществлением стремления, которое никогда не оставляло умы всех германских мыслителей на протяжении веков».
И после этого сама Британия делала в течение весны и лета 39-го года все для того, чтобы конституционный путь и путь мирных переговоров по острой проблеме были для Германии закрыты.
А вот теперь, когда им самим предвидимые события, закономерность целей которых для Германии он не отрицал, разразились, английский «джентльмен» играл в оскорбленное неведение и невинность…
И вместо того чтобы с подачи того же Галифакса устроить Липскому выволочку, он всего лишь выдавил из себя:
— Я рекомендую вашему правительству предложить немцам немедленную встречу маршала Рыдз-Смиглы и Геринга…
Липский пожал плечами… Он ведь сидел в посольстве, как мышка в норке, не имея в этой «чертовски серьезной» ситуации никаких полномочий из Варшавы на любые контакты с германской стороной, не то что на получение ее предложений.
Лишь вскоре после полудня 31 августа Липский получает указание встретиться с Риббентропом и сообщить, что польское правительство «благожелательно рассматривает предложение о прямых переговорах». Но полномочий на переговоры Липский не получил.
В 13.00 Липский попросил приема у Риббентропа. Статс-секретарь Вайцзеккер тут же спросил:
— Вы желаете увидеть рейхсминистра в качестве специального уполномоченного?
— Я прошу аудиенции в качестве посла для передачи сообщения моего правительства.
Собственно, после этих слов все стало окончательно ясно, но в 18.30 Риббентроп Липского принял. Поляк вручил ему ноту.
— У вас есть полномочия вести с нами сейчас переговоры по предложениям Германии?
— Нет.
— Ну, тогда нет смысла продолжать этот разговор…
В 21.00 31 августа на Вильгельмштрассе, в аусамт, были приглашены послы Англии, Франции и США, и их ознакомили с германскими предложениями. Одновременно предложения были переданы по берлинскому радио с пояснением, что фюрер собирался сделать их полякам, но делать их было некому…
До начала военных действий оставались считанные часы…
ТАК ВЕЛА себя Британия…
Но ведь была же еще и Франция… Была Италия… И, в конечном счете, была Польша… В Берлине ее посол Липский не подавал никаких признаков своего существования, но жизнь-то продолжалась… Летели письменные и телефонные депеши из Берлина и в Берлин, из четырех остальных столиц и в эти четыре столицы…
Поэтому посмотрим-ка мы теперь на поведение французов…
25 августа через четыре часа после приема Гендерсона Гитлер беседовал с французским послом Кулондром, сказав ему примерно то же, что и англичанину. Да и что иное он мог говорить, если вермахт был изготовлен, а поляки за четыре часа ни в чем свою позицию не изменили?
Позднее Риббентроп сказал, что Англия в оба последних дня августа имела возможность одним кивком головы в Варшаве ликвидировать кризис и тем самым устранить опасность войны. Это так…
Но в не меньшей мере сказанное относится и к Франции… Она ведь тоже дала полякам гарантии, и это ее, а не английские, дивизии должны были нанести удар по «агрессору» с Запада…
И вот теперь Робер Кулондр сидел перед Гитлером, а тот говорил ему уже нечто отличное от заявленного английскому послу, потому что это касалось специфических отношений двух старых соперниц:
— Я, господин посол, буду сожалеть, если Франция и Германия будут втянуты в эту войну. После моего официального отказа от Эльзаса и Лотарингии между двумя соседями конфликтных вопросов нет. И я прошу вас передать это господину Даладье…
Короткая получасовая аудиенция заканчивалась, Гитлер уже приподнялся со стула, но Кулондр многозначительно задержал его жестом руки и попросил:
— Я хотел бы сразу ответить на некоторые ваши заявления, герр рейхсканцлер.
И полилась цветистая речь, законченная так:
— В такой критической ситуации, как эта, герр рейхсканцлер, непонимание между странами является самым страшным. И чтобы прояснить суть дела, я даю вам честное слово французского офицера, что французская армия будет сражаться на стороне Польши. Если эта страна подвергнется нападению, но…. — тут Кулондр повысил голос еще более, — я также могу дать вам мое честное слово, что французское правительство готово сделать все возможное для сохранения мира и стать посредником в вопросах урегулирования в Варшаве.
