Суицидология: Прошлое и настоящее: Проблема самоубийства в трудах философов, социологов, психотерапевтов и в художественных текстах - Александр Моховиков

«Бессмысленность», или, вернее, «бессмыслица жизни», несколько лучше объясняемая словами, столь же недоказуема: это преимущественно эмоциональное переживание. В каждую данную минуту сотни тысяч людей в мире переживают чувство бессмысленности жизни. Ни «оптимиста», ни «пессимиста» не переубедить.

Иные, часто недоступные сознанию силы заставляют менять розовые очки на черные и наоборот. Нечто иное, исходящее изнутри, заставляет нас «переключить» наши чувствования. Преуспевающий герой рассказа Чехова, целиком погруженный в житейскую суету, внезапно просыпается в холодном поту от осознания того, что его жизнь прошла и в этой жизни не было смысла. Лев Николаевич Толстой ощущал в себе экзистенциальный надлом, развивающийся, подобно медленно прогрессирующей болезни, главными симптомами которой были навязчивые вопросы: «А зачем?», «А потом?» («Исповедь»).

Клод Леви-Стросс считал основной «полярностью» человеческого мышления понятия «жизнь» и «смерть». Даже свет — тьма, не говоря уже об инь — ян или фроммовской биофилии — некрофилии — нечто производное. Между этими полюсами нет переходных ступеней, нет пространства; движение от одного к другому дискретно, как прыжки элементарной частицы. Эта «основная полярность» задает точки отсчета. Для человека, переживающего осмысленность жизни, отправная точка — жизнь. Человек, переживающий бессмысленность существования, имеет точку отсчета — смерть.

Не во фроммовском «некрофилическом» или фрейдовском духе одержимость Танатосом. Отношение к смерти всегда двойственно, амбивалентно. Взгляд на похоронную процессию «со стороны» — это соединение страха и любопытства. Вокруг кладбища или лобного места сконцентрировано мощное психологическое поле, где силы притяжения и силы отталкивания действуют одинаково сильно. «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю» (А. С. Пушкин. «Пир во время чумы»). Серьезная проблема состоит в том, что в процессе развития экзистенциального кризиса неминуемая смерть неизбежно будет казаться привлекательной. Человек в состоянии кризиса говорит о жизни (и то до поры), но думает о смерти. Вопрос о смысле и значении индивидуальной смерти остается стержнем, вокруг которого совершают свое круговращение вечные мысли о мертвой и холодной вечности:

А ты, холодный труп земли, лети,Неся мой труп по вечному пути.

 Эти строки написал поэт, которого в целом трудно упрекнуть в излишнем пессимизме, — Афанасий Фет. Вопрос о смысле жизни теснейшим образом связан с психологическими проблемами людей, находящихся на грани суицида. Евгений Трубецкой писал: «Речь идет не о том, может ли жизнь (какова бы ни была ее ценность) быть выражена в терминах общезначимой мысли, а о том, стоит ли жить»67.

В большинстве учебников по психиатрии среди признаков угрожающего суицида упоминаются «горькие сетования о бессмысленности жизни»68 и тесно связанные с ними ощущения безнадежности69. И мы не должны удивляться, что Лев Николаевич Толстой, задумавшись о тщете существования, в конце концов был вынужден прятать веревки и галстуки и не брал с собой на охоту ружья... Экзистенциальному кризису сопутствует интенсивная психическая боль, с которой нелегко справиться. Самоубийство — радикальная «анестезия».

«Мне смерть представляется ныне

Домом родным

После долгих лет заточенья», — пишет автор «Спора разочарованного со своей душой».

«И возненавидел я жизнь!» — восклицает Екклесиаст (2, 17). — «И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более чем живых, которые живут доселе; а блаженнее из обоих тот, кто еще не существовал, кто не видел злых дел, какие делаются под солнцем» (4, 2-3).

«Измучен всем, я умереть хочу», — заявляет Шекспир (Сонет 66. Перевод Б. Пастернака).

«Мысль о самоубийстве была естественным продолжением моих рассуждений», — признается Л. Н. Толстой в «Исповеди».

Двойственное отношение к неизбежности смерти выражено в стихах Райнера Марии Рильке:

Всевластна смерть.Она на страже,и в счастья часона живет и страждети жаждет в нас.

Человек вне ощущения «притяжения смерти» инстинктивно полагает, что смысл его жизни слагается из мелких «смыслов» либо «осмысленностей» его повседневных действий, в эмоциональных связях и взаимоотношениях с другими людьми, наконец, в «плодах трудов». Он никогда не производит этого арифметического суммирования, предчувствуя, что подобная процедура ведет к катастрофе. Смысл жизни не слагается из смысла поступков. Так же как бесконечность не является суммой отрезков пространства, а вечность — времени. Это ясно всякому задумавшемуся. И практика обыденной жизни состоит не в решении экзистенциальной проблемы, а ее игнорировании. Человек вне кризиса ощущает свой путь как прямую линию, направленную вперед и вверх. Кризис сгибает эту прямую и превращает в замкнутый круг. Ощущение цикличности, повторяемости, отсутствия реального движения — одно из самых характерных для кризиса личности. Ветер, возвращающийся на свои круги, солнце, спешащее к месту своего восхода, неизбежная смена поколений и — забвение... В конечном счете, замыкается и гигантский круг Мироздания:

Когда пробьет последний час природыСостав частей разрушится земных,Все зримое опять покроют воды,И Божий лик изобразится в них.

Гораздо реже в повторяемости, репродуктивности видят смысл существования. «Будут внуки потом, все опять повторится сначала» — слова оптимистичной советской песни «Я люблю тебя, жизнь». Пятилетняя девочка говорит о том, что она и ее брат будут делать через сто лет. Затем она замолкает и после паузы печально говорит: «Через сто лет ни меня, ни Саши не будет». Но еще через секунду: «Тогда будут другая Наташа и другой Саша» — и весело идет дальше. «И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть» (А. С. Пушкин. «Брожу ли я меж улиц шумных»).

И все же идея повторяемости — скорее спутник безысходности. И буддизм в символе постоянно вращающегося колеса как бы закрепил это ощущение: «Рождение вновь и вновь — горестно!»70

Естественно и понятно, что экзистенциальные переживания часто возникают у человека надломленного, пережившего крушение своих «относительных» целей и убедившегося в тщете многолетних усилий. Удивительно, если подобное состояние возникает на вершине успеха. Экзистенциальный надлом и соответствующая реакция с переживанием бессмысленности — это симптом завершения какой-либо существенной части жизненной программы человека. Завершение предполагает «прощание с плодами» и чувство естественной опустошенности. Существует психиатрический термин «депрессия победы». Лао-цзы учил, что встречать победителей должны плакальщики и могильщики. Речь идет не только об оплакивании солдат, убитых на войне. Оплакиванию подлежат и сверхценные идеи, касающиеся важности завершенного дела (Лао-цзы считал важнейшим качеством «совершенномудрого» умение отстраниться после завершения дела)71.

Ребенок потянулся за игрушкой и отбросил ее в сторону, едва только взял в руки. Он плачет. Новая игрушка на некоторое время завладевает его вниманием. Но когда ребенок понимает, что все игрушки надоедают, он становится безутешен.

«И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился, делая их: и вот, все суета и томление духа, и нет пользы под солнцем» (Екклесиаст).

Вероятно, осознанное существование на границе небытия, «бездны мрачной на краю» — необходимая внутренняя пружина творчества. И творчество в свою очередь помогает отступить на шаг от бездны, пережить минуты, когда чувство осмысленности сильно как никогда. Сколько поэтов вслед за Горацием произнесло: «Нет, весь я не умру!» И тем не менее упование на творчество оказывается последней иллюзией. На пороге могилы Г. Р. Державин, в свое время перелагавший «Памятник», написал короткое стихотворение «Река времен», выражающее мысль, что даже творчество, «последний остаток бытия», обречено:

А если что и остаетсяЧрез звуки лиры и трубы,То вечности жерлом пожретсяИ общей не уйдет судьбы.

Первичная реакция на «перелом души», на экзистенциальный кризис — особый вид тревоги (страха — немецкое слово Angst допускает двоякий перевод). К ощущению страха здесь примешивается чувство тоски и скуки, как в короткой пушкинской строке из незавершенного отрывка, — «Страшно и скучно». Лучше, тщательнее всего формы экзистенциального страха проработаны и описаны протестантским теологом Паулем Тиллихом в знаменитой работе под названием «Мужество быть». По его мнению, экзистенциальная тревога проявляется в трех ипостасях, сохраняя внутреннее единство. Каждая из форм экзистенциальной тревоги может проявиться в относительно «мягкой», по выражению Тиллиха, «относительной» форме и предельно жесткой, абсолютной. Абсолютность состоит прежде всего в необратимости. Первая ипостась, форма экзистенциальной тревоги — это тревога судьбы (относительная степень) и смерти (абсолютная степень). Вторая форма — тревога пустоты (относительная) и бессмысленности (абсолютная). Третья — тревога вины (относительная) и осуждения или проклятия (абсолютная степень). В рассуждениях Тиллиха одно из краеугольных понятий — небытие: «Первое утверждение о природе тревоги таково: тревога есть такое состояние, в котором существо сознает возможность собственного небытия. Или, передавая тот же смысл короче, тревога есть экзистенциальное осознание небытия. «Экзистенциальное» здесь означает: тревогу вызывает не абстрактное знание о небытии, а осознание того, что небытие входит в наше собственное бытие»72.