Песнь Бернадетте - Франц Верфель

— Нет, Бернадетта никогда не благословит ваши четки…

— Моей дочке было бы достаточно, мадам, — продолжает соблазнитель, — если бы вы сами приложили четки к чему-нибудь, что носит на теле ваше дитя. За это я мог бы дать два луидора…

Луиза смотрит на Франсуа. Франсуа смотрит на Луизу. Внезапно Луиза вскакивает, выхватывает четки из рук этого странного просителя и сует их под подушку Бернадетты.

— Она всегда, когда здесь спит, кладет свои четки под подушку, — шепотом сообщает она.

Приезжий с удовлетворением сует получившие благословение четки в карман.

— Я очень вам благодарен, мадам Субиру. Моя дочурка будет счастлива. Два луидора по сегодняшнему курсу составляют пятьдесят два серебряных франка сорок сантимов. Было бы хорошо, Субиру, если бы вы расписались на этом листочке, что получили деньги. Порядок есть порядок.

— Папа и мама, только не берите денег, пожалуйста! — отчаянным голосом кричит от дверей Бернадетта, услышавшая последнюю фразу. — Дама рассердится… — Затем, чтобы загладить свой крик, она приседает перед незнакомцем и сообщает матери: — Мальчики сейчас будут здесь, мама.

Дальше происходит то, что Луиза мысленно называет «выходом на сцену Франсуа Субиру». К отцу семейства возвращается вся его внушительность, и он небрежным жестом подвигает крупно-клетчатому субъекту золото, которое как бы после совершения сделки лежало посередине стола. Затем Франсуа поворачивается к Бернадетте.

— Я не имею к этому делу никакого отношения, — величественно заявляет он. — Просто сердце твоей матери поддалось минутной слабости. Ведь на несколько су, которые я зарабатываю на почтовой станции, ей приходится кормить так много ртов. А вас, сударь, благодарю за доброту, хотя принять эти деньги не могу…

— Сделка есть сделка, Субиру, — горячится незнакомец, выпадая из роли миллионера. — Я получил товар, вы забираете деньги…

— У нас здесь нет никакого товара, — поясняет отец семейства с учтивостью испанца.

— Если вам мало двух луидоров, возьмите пять, — кричит миллионер, чей план, кажется, окончательно провалился. — Я обязан это сделать ради моей дочери, а вы — ради вашей семьи.

Бернадетте становится тошно при взгляде на бычью шею незнакомца, красную, как у индюка, и испещренную шрамами и прыщами. Незнакомец наконец берет себя в руки и меняет тон.

— Но вы все же дали мне, что я просил, Субиру, — бормочет он, подмигивая. — Я не должен был действовать так открыто…

Эти слова уже не слышны в суматохе, воцарившейся в кашо, когда туда врываются два мальчика, затем приходит из школы Мария, заглядывают в дверь любопытные соседи, прослышавшие о визите «английского миллионера». Тот, ввиду отсутствия лучших перспектив, принимает решение. Согласно желанию его нанимателей, полная сумма или хотя бы часть суммы должна остаться в кашо. Поэтому незнакомец с сердечной благодарностью и рукопожатиями прощается с супругами Субиру, по-отцовски щиплет за щеку маленькую ясновидицу, берет свой плед, цилиндр и зонтик, намеренно оставляет на столе фляжку и удаляется. У самой двери стоит маленькая деревянная скамеечка, на которую матушка Субиру обычно кладет всякий хлам. С ловкостью опытного фокусника, у которого предметы мгновенно исчезают и появляются, клетчатый на ходу кладет на край скамеечки один из соблазнительных луидоров.

Никто не заметил фокуса, проделанного незнакомцем, за исключением семилетнего Жана Мари. Жан Мари олицетворяет в этой семье практическую хватку, каковую он недавно продемонстрировал, притащив матери для варки комочки воска от церковных свечей. Жан Мари не более склонен к воровству, чем весь остальной мир, когда представляется возможность совершить его безнаказанно. Заметив блестящий луидор, настоящую сорочью приманку, о ценности которой он не имеет ни малейшего представления, мальчик вовсе не хочет сохранить эту блестящую вещицу для себя. Но он инстинктивно чувствует, что с появлением Дамы его родными овладела какая-то странная лихость, нередко заставляющая их действовать вопреки собственной выгоде. Паренек сует луидор в карман, чтобы защитить его от опасного идеализма своего семейства. Завтра он с торжеством вручит его матери, когда останется с ней наедине и Бернадетта не сможет их видеть. Проходит несколько минут, и незнакомец с множеством извинений возвращается в кашо взять забытую на столе фляжку. Он навязывает хозяину еще одну прощальную рюмку. Быстрый взгляд на скамеечку убеждает его, что визит не был таким уж безрезультатным.

В два часа пополудни Бернадетту арестовывают по дороге в школу. Некий Лео Латарп, дорожный рабочий, недавно перешедший на службу в полицию и ставший помощником полицейского, нежно берет ее под руку:

— Малышка, тебе придется пойти со мной в тюрьму.

Девочка бросает на него озорной взгляд. Она знает, что Дама ее любит. Так что могут ей сделать власти?

— Держите меня покрепче, сударь, — смеется она, — не то я убегу…

В то же время Калле берет под стражу супругов Субиру и ведет их сквозь два ряда перешептывающихся людей в здание суда. Определив в качестве места разбирательства это здание, Виталь Дютур решил показать, что шутки кончились. Кто попадает в когти следователя, не отделывается от него так легко, как от комиссара полиции. Но Создателю было угодно, чтобы орудием прокурора, главного протагониста этой жалкой комедии, оказался, к несчастью, форменный простофиля: господин следователь Рив, в доме которого, кстати, Луиза Субиру стирает белье. Государство, желая заставить Даму капитулировать, пустило в ход средства, которые никак не назовешь достойными. Но такова уж природа государства, что при крайней необходимости и угрозе оно не считает нужным разбираться в средствах. В век промышленного развития чудо несомненно является для государства угрозой, так как способно поколебать все современное общественное устройство. Ибо последнее отказалось от всех метафизических потребностей, направив их по заросшей колее на тупиковую станцию «Религия», чтобы они не мешали магистральному движению жизни. Там они благородно угасают, служа декорациями для трех событий человеческого бытия: крещения, венчания и смерти. Видения в Массабьеле привели к тому, что эти сверхъестественные осадки взбаламутились и вырвались на поверхность бытия, чего ни одно современное государство допустить не может. И Дютур, и Жакоме не такие уж подлые люди, просто они верные и добросовестные слуги государства. Они действуют, как им велит долг. Пророк Исаия услышал, как говорит Господь: «Ваши пути — не Мои пути». Точно так же государство могло бы сказать: «Ваша мораль — не моя мораль». То, за что государство должно было бы отправлять своих граждан на виселицу или в тюрьму: убийство, разбой, обман, шантаж, клевету, — оно само совершает с давних пор без малейших угрызений совести, ибо идет на все эти преступления, когда считает, что так необходимо для защиты его порядка. Впрочем, для оправдания самых ужасных своих преступлений государственный резон мог бы также сыскать оправдание в Библии, а именно слова первосвященника: «Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб».

На четверг ожидают прихода к Массабьелю нескольких десятков тысяч. Государственный резон, превосходно воплощенный в Витале Дютуре, во что бы то ни стало должен воспрепятствовать такому триумфу Дамы. А что тут можно сделать, кроме как заковать ясновидицу в оковы, то есть лишить ее возможности появиться у Грота. Время не терпит. Тут уж любое средство хорошо, если оно поможет достигнуть цели. Но прокурор с самого начала допускает грубую ошибку. Из-за вечной боязни чиновника вторгнуться во владения другого чиновника он позволяет злополучному ослу Риву действовать по собственному разумению. Следователь достаточно честолюбив, чтобы постараться изобличить Бернадетту и ее родителей и доказать их вину. Но он не понимает, что дело тут вовсе не в вине, что вина — самая второстепенная и неважная вещь в этой неприятной эпопее. Речь идет прежде всего о том, чтобы на продолжительное время, до и после четверга, изолировать Бернадетту, а вместе с ней и Даму. Закон предписывает, чтобы арестованный был допрошен следователем в течение двадцати четырех часов. Что бы господину Риву не быть таким остолопом и перенести допрос на завтра, к примеру на час дня, оставив эту троицу киснуть в тюрьме всю ночь и затем еще полдня. А дальше с помощью множества разных уловок, знакомых каждому юристу, затягивать следствие, насколько будет необходимо. Но следователь Рив всего этого не понимает и потому велит немедленно привести к нему Бернадетту.

— Вот и ты, бессовестная авантюристка! — ревет он, стремясь запугать девочку до полусмерти.

— Да, сударь, это я, — отвечает Бернадетта со всем хладнокровием, на которое еще способна.