Король сусликов - Николич Гоян

— Когда вы в конце концов погубите свой мир, человек с коробкой карандашей и пишущей машинкой будет обладать невероятной властью, — пророчествовал Чаз.

А еще Чаз недавно прикупил в Техасе ферму по разведению почтовых голубей. Он был глубоко убежден, что именно почтовые голуби с записками, свернутыми в трубочки и привязанными к лапам, придут на смену интернету во время следующей революции в области глобальной массовой коммуникации.

Поскольку король сусликов без конца мне докучал просьбами свозить его в какое-нибудь путешествие, я решил снова сгонять с ним в больницу для ветеранов — мне как раз настала пора снова туда наведаться. Нужно было, во-первых, обновить рецепты, а во-вторых, показаться медсестре, обожавшей сыпать непонятными медицинскими терминами. Не исключено, что ей снова хотелось посмотреть на изображение моего мозга на экране.

— И что мне надеть? — спросил Чаз.

— Что-нибудь самое обычное.

Чаз скрылся и вернулся в джинсовой безрукавке. На его спине темнела надпись готическим шрифтом: «Дананг-1970, 4-я пехотная дивизия». Шерстка на голове была собрана в узел. Правое предплечье Чаз выбрил, и на нем красовалась временная татуировка: взрывающаяся граната на фоне красного, как на валентинке, сердца.

Предупредив Чаза о том, что нам придется проходить через контроль безопасности, я убедился, что он не взял с собой никаких металлических предметов, после чего спрятал его величество в спортивную сумку, отправив туда же небольшую упаковку всякой свежей зелени.

Поездка по горной автостраде 1-70 проходила самым обычным образом, покуда мы не доехали до тоннеля имени Эйзенхауэра, располагающегося на высоте почти три с половиной километра над уровнем моря.

Чаз, который и сам настоящий дока в рытье тоннелей, пришел в неописуемый восторг. Ему было совершенно непостижимо, как можно было пробить такой длинный проход сквозь скальную породу. Он голосил и скакал на приборной панели, потом спрыгнул с нее и навалил от избытка чувств огромную кучу.

Не знаю, может, на него подействовала смена высоты, но все же, думаю, сказалось возбуждение от осознания того, что он вот-вот увидит по-настоящему большой город. Какашки из Чаза вылетали со скоростью автоматной очереди.

В результате всю дорогу до Денвера пришлось ехать с открытыми окнами.

А я все думал, не совершил ли я ошибку, взяв в столицу штата суслика со сверхъестественными способностями.

Когда мы оказались в больнице, Чаз, в целом, вел себя вполне пристойно, ну разве что, когда мы проходили через столовую, выпрыгнул из сумки и стащил пакетик арахиса в меду с подноса какого-то чувака в военном кепи времен Второй мировой — такие как раз носили солдаты во время битвы за Иводзиму.

Когда я решил срезать через отделение отоларингологии, Чаз обратился ко мне с просьбой. Ему захотелось, чтобы я присел напротив телевизора в комнате ожидания — как раз крутили повтор его любимого сериала «Дни нашей жизни», того самого, где одна из героинь одержима демоном, наделяющим ее сверхспособностями: она могла летать и стрелять лазерными лучами из глаз.

Потом в весьма соблазнительной сцене красавец-священник изгоняет из нее демона прямо на церковном алтаре, спасает ее измученную душу, а заодно и сюжет, который развивается дальше.

Когда я сказал, что у нас нет времени смотреть телевизор, его величество устроил сцену, принявшись орать и биться у меня в спортивной сумке, угрожая, что сейчас возьмет и уменьшит в больнице всех до единого. Впрочем, поскольку мы находились в комнате ожидания отделения отоларингологии, часть больных нас просто не слышала, а часть так чихала и кашляла от различных аллергий, что им было не до нас.

Я добрался до пункта назначения — пятого этажа с полом, крытым линолеумом серого цвета, фотографиями с изображениями французских кафе на стенах и охранником, дремлющим у лифта, — прошел в комнату ожидания и сел рядом с нервным исполином с гладко выбритой головой и кустистой бородой. На нем чернела кожаная жилетка, на которой сзади красно-бело-синими нитками было вышито: «Виньлонг, Вьетнам».

— Пасхальное наступление?[19] — спросил я, так же, как и он, уставившись на стену с картой, на которой разноцветными булавками были отмечены все больницы для ветеранов в нашей стране.

— Ага. Семьдесят второго, — пророкотал гигант.

— Помню такое, — кивнул я.

Он развернулся ко мне всем корпусом, и мы обменялись рукопожатиями. На его исполинском предплечье скалила зубы вытатуированная змея, оплетавшая флаг США. Великан представился. Его звали то ли Буч, то ли Барт — не помню, но друзья в обществе ветеранов дали ему кличку Бигфут, ну, он, типа, здоровый, как снежный человек.

Рукопожатие у него оказалось на редкость крепким. Я не опускал взгляд на его руку — по ощущениям и так было понятно, что большая часть пальцев на ней отсутствует, но у меня возникло ощущение, что исполину совершенно плевать, обратил я на это внимание или нет.

Практически всякий раз, наведываясь в больницу, я сталкиваюсь там с очередным незнакомцем, с которым мы толкуем о временах, когда хлебнули лиха, будучи безнадежно юными и глупыми.

На этот раз великан с жутковатой татуировкой затянул длинный монолог о тропической жаре, мощности автоматической винтовки «браунинг» и безумии инженеров-конструкторов, допустивших столько косяков при проектировании М-16.

— Взять, к примеру, эту сраную чеку над рукоятью, — промолвил он. — Я вот что спросить хочу: какой мудак такое придумал?

Потом мы повспоминали, какой волшебный эффект имели на наши желудки таблетки мефлохина от малярии. Мы их принимали, сперва отведав консервированной лазаньи и венских сосисок из сухпайка, запивая компотом из сухой смеси, разведенной теплой дождевой водой.

Усмехаясь, мы поязвили о том, как нам сбивали ваннами со льдом температуру под сорок, когда нас колотило от малярийной лихорадки.

— В армии цацкаться не принято, — сказал я.

— Это ты точно подметил, братуха, — согласился Бигфут.

Ту часть лица, что не скрывала борода, покрывали жуткие шрамы. Я узнал плохо залеченный след от ожога фосфором. Кожа на щеке под здоровым глазом провисала глубокими складками и была белой, словно воск. Слепой глаз был затянут бельмом и не двигался, когда великан улыбался, отчего улыбка получалась кривой и какой-то неискренней. В ледяном свете больничных люминесцентных ламп его лицо казалось жутковатой маской, которая излучала сияние, оставленное в напоминание о себе оружием, обезобразившим моего собеседника.

Бигфут показал на черно-белую фотографию на стене. С нее на нас обольстительно смотрела красотка, поднесшая к губам чашечку кофе. Она сидела за столиком уличного кафе под зонтом, с которого падали капли дождя.

— Помнишь старую французскую церковь в Сайгоне? — спросил меня Бигфут.

— Рядом с главпочтамтом, — ответил я, — собор.

— Ага, — кивнул великан и с тоской промолвил: — На Новый год рядом с собором выставляли здоровенные горшки с желтыми цветами. На площади. Там вечно толпился народ. Интересно, сейчас так же? Что это?

Я услышал звук открывающейся молнии. Король сусликов принялся громко напевать мелодию «I Got the Same Old Blues» группы Lynyrd Skynyrd. Я затолкал сумку подальше под стул, понадеявшись, что Чаз уймется и ляжет покемарить. Впрочем, зачем себя обманывать? Он же объелся орешками в меду и ни за что не уснет. При высоком уровне глюкозы в крови суслики превращаются в самых непредсказуемых тварей на земле.

Бигфут, каждая из ног которого была диаметром с мое туловище, навострив уши, поглядел по сторонам и произнес на удивление нежным, ласковым голосом, причем на октаву выше, чем ожидаешь от мужчины таких габаритов:

— Хорошая песня. Мне нравится.

Я осел в кресле и застонал.

— Одна из моих любимых, — добавил гигант.

Вооруженный охранник, дремавший на стульчике у лифта, проснулся и посмотрел в мою сторону.

Я опустил взгляд. Чаз по-прежнему ерзал в сумке. Он высунул наружу мохнатую лапу и помахал.