По старой доброй Англии. От Лондона до Ньюкасла - Генри Мортон

Паренек уходит, проталкиваясь сквозь толпу. Ах, юность, юность… По прошествии лет мы всегда с ностальгией вспоминаем времена, когда голодали над книжками.

Субботними вечерами в манчестерских пивных всегда аншлаг. Порой мне кажется, что Манчестер стал бы последним городом в Англии, который согласился бы ввести у себя сухой закон! (Для сравнения: Норидж просто бы промолчал на сей счет). Все центральные улицы города оглашаются веселым пением. Мужчины пьют пиво, женщины — стаут или портвейн, разведенный горячей водой. Крупная женщина в расшитом гагатами платье сидит за пианино и с большим чувством исполняет «Энни Лори». Публика вознаграждает ее аплодисментами. Дверь постоянно хлопает — кто-то приходит и уходит. Над толпой плывет поднос, заляпанный пивной пеной.

А чего стоит Бель-Вью! В десять часов вечера он представляет собой удивительное зрелище. Представьте себе гигантский танцевальный зал, битком забитый молодежью. Три тысячи человек, которые заплатили по шесть пенсов за вход и теперь веселятся от души. Едва ли здесь можно встретить человека старше двадцати пяти. Женская половина представлена в основном фабричными работницами. Некоторые из них очень симпатичные, и все — очень миниатюрные. Вот они, наглядные последствия прогресса: в третьем поколении город производит именно такое аккуратное, низкорослое население.

Некоторые из девушек одеты вызывающе нарядно: мелькают два-три вечерних платья из блестящей тафты. Но большинство (сотни и сотни) предпочитает обычную униформу — юбку и жакет. К танцзалу примыкает огромный бар, в котором толпятся юноши и девушки. Все громко разговаривают — так, что гул голосов порой заглушает музыку оркестра. Группа подвыпивших парней пробует себя в хоровом пении.

На меня произвело огромное впечатление это зрелище — три тысячи юных танцоров, все примерно одного возраста и все выходцы из маленьких манчестерских домиков. Не помню, чтобы я видел подобное в каком-нибудь другом городе.

В подобных заведениях Лондона всегда представлена публика постарше, но Бель-Вью отдан на откуп молодежи. Здесь в буквальном смысле правит бал юность! Современные юноши и девушки — смелые, энергичные, жадные до удовольствий и, конечно же, совершенно неконтролируемые. Будь у меня знакомый художник, я бы посоветовал ему написать эту толпу и назвать картину «Год 1927 от Рождества Христова».

Наверняка он сумел бы передать этот лихорадочный блеск в глазах и безудержное веселье молодых; эти белые руки, которые заканчиваются сильными, натруженными кистями с лопатовидными пальцами; и яркие вспышки цвета… и ноги; и маленькие девушки в скромных костюмах, никогда не пользовавшиеся косметикой, — они тихо танцуют друг с другом, напоминая маленьких коричневых мышек; и неуклюжие смешливые подростки, которые раскачиваются на месте, подобно парочке дрессированных медведей; все они, как на подбор, в жилетах, все курят сигареты и поминутно наступают на ноги соседям — сущее наказание для девушки, у которой в запасе всего одна пара шелковых чулок.

Невозможно не отметить ту простоту обращения, которая отличает поколение 1927 года от Рождества Христова. Парням здесь не составляет труда найти себе партнершу для танца. Я с сожалением вспоминаю поколение наших дедушек, которые в подобной ситуации краснели, потели и обращались к даме со словами: «Сударыня, не соблаговолите ли…» Да если бы кто-то из нынешних кавалеров выдал такое, то девушка, скорее всего, посчитала бы его сумасшедшим и убежала без оглядки. А так все предельно просто: «Привет, крошка!» И вот они уже держат друг друга в объятиях, и лихорадочный, эпилептический ритм чарльстона их поглощает.

Но главное, что должен отметить художник на своем полотне (так сказать, лейтмотив всей картины), — удивительную способность молодых наслаждаться. Они чисты и непосредственны в своих желаниях. Здесь, в Бель-Вью, я не заметил никакой фальши, ни грамма поддельного веселья. Этим ребятам не требуется никаких ухищрений, чтобы почувствовать себя счастливыми. Они искренне радуются тому, что сегодня субботний вечер, и они могут потанцевать в шестипенсовом зале. Если вспомнить, сколько на свете богатых людей, которые сидят в фешенебельных ресторанах и вздыхают над эксклюзивной спаржей, то лишний раз убеждаешься: богатство и счастье — не синонимы.

Обратно я возвращался на трамвае. Напротив ехал паренек лет восемнадцати. Он спал стоя, держась за ремень и раскачиваясь на ходу. А на соседней скамье юная девушка сладко посапывала, прикорнув на плече у своего партнера.

Что поделать, субботний вечер.

Старая фабрика стоит на берегу ручья, который в прошлом, во времена аркрайтовой водяной рамы, давал ей энергию и силу. Фабрика эта была свидетельницей прихода прядильной машины Харгривза с ласковым именем «Дженни», «мюль-машины» Кромптона и парового двигателя Уатта. Ей довелось пережить конец кустарного прядения и ткачества. На ее глазах небо над Ланкаширом затянула черная дымная пелена. Но еще чернее были дела, которые творились на хлопкопрядильных фабриках. Ибо тогда, столетие назад, здесь разворачивалась самая настоящая работорговля, предметом которой стали маленькие дети, обслуживавшие «Дженни». Сегодняшний ручей представляет собой печальное зрелище: берега замусорились, а воды потемнели от фабричных отходов. Зато сама старая фабрика, которая за сто лет выдержала не одну перестройку, ныне процветает.

Управляющий прошел в свою контору, переоделся и нахлобучил на голову кепку.

— Не снимайте шляпы! — посоветовал он мне. — Целее будет.

Он являлся типичным представителем молодого поколения ланкаширцев — энергичный, смышленый и целеустремленный. За плечами у этого молодого человека наверняка остался колледж, где он получал техническое образование. Сейчас все свои усилия он направлял на то, чтобы накопить деньжат и открыть собственное предприятие. На самом деле в Ланкашире множество таких молодых людей, и ни в одном другом графстве Англии я не видел, чтобы личные способности и амбиции людей настолько перетряхивали социальную структуру общества. В этом особая романтика Ланкашира. Здесь сплошь и рядом встречается ситуация, невозможная в других частях Англии, когда члены одной и той же семьи идут совершенно различными путями. Пока один брат лениво возлежит в салоне роскошного лимузина, другой шлепает в дешевых сабо к воротам фабрики, где тянет лямку от зари до зари.

Правда, мне говорили, что все хорошо до тех пор, пока у богатенького братца не подрастут собственные дети. Когда же наступит время отправлять их на учебу в Оксфорд, вот тогда-то и оправдывается старинная ланкаширская поговорка: «Три поколения отделяют сабо от сабо».