Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765 - Александр Морозов

Отличительной чертой Ломоносова была способность быстро схватывать и постигать основные идеи различных научных воззрений, с которыми ему приходилось сталкиваться. Схоластическая школа приучила его к строгой последовательности суждений.

Теперь эта последовательность была направлена против самой схоластики.

Ломоносов уяснил себе необходимость нового научного мировоззрения. Большое значение имело для него знакомство со взглядами французского физика и философа Рене Декарта (1596–1650), которого на латинский лад именовали Ренатом Картезием. Те немногие источники научного знания, с какими он мог столкнуться в Москве, содержали картезианские воззрения. Картезианская наука о природе встретила его и в Петербурге.

Физические воззрения Декарта были последовательно материалистическими. Материя неба для него ничем не разнилась от материи земли. Представление схоластов о постепенном просветлении, «очищении» материи по мере восхождения к небу — от сферы луны, солнца и планет к светлой и твердой сфере звезд — было разрушено. Мир представлял теперь однообразное пространство, заполненное однородной материей, находящейся в непрестанном движении во всех своих частях. Формой движения Декарт считал простое перемещение. Когда одно тело покидает свое место, оно всегда занимает место другого. Такое понимание движения предполагает постоянный «круговорот», вечное перемещение частей материи, которое происходит только по замкнутым кривым. Отсюда представление о движении материи, удачно переведенное русским словом «вихрь». Таким путем возникла «космогония» Декарта — учение о возникновении вселенной. Представления Декарта были механистическими. Весь мир предстает перед ним, как гигантский автоматический механизм. Он мертв, невзирая на то, что движение провозглашено его единственным принципом. В этом проявилась ограниченность картезианского подхода к природе. Но историческое значение учения Декарта было очень велико. Оно состояло в последовательном разрушении старой схоластики.

Объясняя все явления природы из механической причинности, Декарт устранял этим понятие цели — одну из главнейших основ схоластического мировоззрения. Старинная схоластика при всяком непонятном явлении наделяла материю особым таинственным свойством: если небесные тела двигались по кругу, а земные прямолинейно, то единственным объяснением было, что такова уж их природа, что приводило к ничего не объясняющим формальным толкованиям, подобным глубокомысленным заявлениям Сганареля — героя комедии Мольера, что «опий усыпляет, потому что имеет усыпляющую силу».

Схоластическая мысль не двигалась вперед. Истины были даны наперед и установлены учением церкви, а Декарт утверждал, что человеческий разум призван исследовать всё и для него нет преград и ничего не может быть сокровенного и не подлежащего исследованию.

За это Декарта и ценил прежде всего Ломоносов, писавший о нем впоследствии: «Славный и первый из новых философов Картезий осмелился Аристотелеву философию опровергнуть и учить по своему мнению и вымыслу. Мы, кроме других его заслуг, особливо за то благодарны, что тем ученых людей ободрил против Аристотеля, против себя самого и против прочих философов в правде спорить, и тем самым открыл дорогу к вольному философствованию и к вящему наук приращению». [140]

Маркс в следующих словах характеризовал прогрессивное значение физики Декарта: «В своей физике Декарт приписывает материи самостоятельную творческую силу и механическое движение рассматривает как проявление жизни материи. Он совершенно отделяет свою физику от своей метафизики. В границах его физики материя представляет собой единственную субстанцию, единственное основание бытия и познания». [141]

Прогрессивные устремления картезианской физики находили отклик в стремительно развивающейся России. В Петербургской Академии наук особенно строго придерживались материалистических начал картезианства и с осторожным недоверием присматривались к положениям, выдвинутым Ньютоном. Появление в 1637 году «Начал» Ньютона знаменовало рождение новой физики, нового учения о пространстве, времени, массе и силе. На место непрерывной, бесконечно делимой протяженной материи Декарта, заполняющей до отказа решительно всю вселенную, пришел непроницаемый и неделимый атом Ньютона, движущийся в пустоте и подчиненный великим законам механики. Ньютон начал с того, что установил, что реальное движение планет не соответствует теоретическим расчетам вихревого движения и что теория вихрей несовместима с законами Кеплера. С появлением теории Ньютона стало труднее объяснить с картезианских позиций множество частностей (движение планет, форму Земли, законы приливов и отливов).

Но вместе с тем материалистические начала картезианской физики долгое время продолжали оставаться плодотворными для дальнейшей разработки важнейших вопросов физики (в частности, волновой теории света, основывающейся на признании существования материального эфира). Картезианская физика отнюдь не скоро и не сразу уступила свои позиции. «Надо попробовать всё, прежде чем отказаться от вихрей. Если их нельзя сохранить полностью, надо в них внести лишь минимальные изменения», — писал петербургский академик Бильфишер.

Много усилий потратили на математическую разработку картезианской астрономии представители талантливой семьи Бернулли — Якоб, Иоганн и Даниил, тесно связанные с Петербургской Академией наук. Таким образом, возникали две совершенно различные физические картины мира, отстаиваемые и оспариваемые с каждой стороны крупными и авторитетными учеными. Казалось, наука разделилась на два резко враждебных лагеря, что хорошо подметил Вольтер, который с насмешкой писал из Лондона: «Француз, прибывающий в Лондон, находит всё в ином виде, как в философии, так и в прочем. Он оставил наполненную Вселенную, а находит ее пустой. В Париже Вселенную видят наполненной эфирными волнами, здесь же в том же мировом пространстве ведут игру невидимые силы. В Париже приливы и отливы морей вызываются давлением луны, в Англии, напротив, море тяготеет к луне, так что в то самое время, когда парижане ждут от луны высокого стояния воды, граждане Лондона ожидают отлива». И далее: «У вас, картезианцев, всё происходит вследствие давления, чего мы, простые смертные, не можем взять хорошенько в толк; у ньютонианцев, напротив, всё вызывается тяготением, что столь же непонятно. В Париже Землю представляют удлиненной у полюсов, подобно яйцу, в Лондоне же, напротив, она сплющена, как дыня».