За свободу - Роберт Швейхель

Вместе с последними пришел и злосчастный Конц Гарт, одичавший в жестокой нужде. Его пасынка не было с ним: он отдал мальчика в поводыри слепому музыканту. Бродя по деревням, слепец играл на волынке и пел, и его песня, рассказывавшая о трагической участи Конца Гарта и гибели его жены и детей, трогала до слез женщин и зажигала гневом сердца мужчин.

Какой-то странствующий школяр, услышав однажды на постоялом дворе в Гейдингсфельде от заглянувшего туда по пути в Вюрцбург коробейника Криспина Вёльфля печальную историю крепостного, изложил ее в стихах, а слепец сочинил мелодию. Совсем иная мелодия неслась из кузниц Рейхардсроде и окрестных сел, где ковали копья, точили косы и изготовляли железные колотушки и острые шипы для цепов по заказу крестьян.

И в Оренбахе, где старостой остался Вендель Гайм, звенели удары молотов о наковальни. Каспар с Кэте услышали эту музыку еще на околице.

— Это нас колокольным звоном встречают, — пошутил Каспар. Но истинную причину они узнали, лишь придя в усадьбу Симона. Прижав к сердцу отца, невестку и приласкав детей, Кэте предоставила Каспару рассказать историю ее освобождения, а сама побежала в свою комнату, чтобы хорошенько вымыться и переодеться — впервые после ареста. Когда она потом вернулась в своем лучшем наряде, с тщательно причесанными светло-русыми волосами, она показалась Каспару прекрасной и свежей, как майское утро. Усевшись рядом с отцом, она взяла его узловатую руку в свои ладони и молча слушала рассказы старика и невестки обо всем, что произошло в деревне за время ее отсутствия. Каспар не сводил с нее глаз, и она, вся зардевшись, улыбалась ему. Может быть, она и ничего не слышала из того, что говорилось; ее глаза скользили с предмета на предмет в просторной комнате, и в них сияла радость возвращения. Когда к обеду пришел работник Фридель, он потряс ее руку и сказал:

— Ну, слава богу, что ты вернулась. С тех пор как хозяин в Рейхардсроде, ты нам нужна как воздух. Теперь мы и без него справимся.

Стража у пороховых бочек

С гравюры Г. 3. Бегама

Каспар был в ударе, и за обедом царило веселье, какого уже давно не видели в этом доме. О бурных событиях вспомнили только тогда, когда он собрался уходить. Он решил вернуться в Ротенбург, несмотря на угрожающую ему опасность. Его не смогли удержать даже уговоры Кэте, от которых у него стало тепло на душе.

— А ты бы пожалела, если бы меня сцапали? — спросил он, лукаво покосившись на нее. — Да нет, им теперь не до меня, у них есть дела поважнее. А мне нужно домой до зарезу. Работа стоит. Старику моему теперь недосуг. Он ворочает государственными делами в комитете.

Рассмеявшись, он вдруг обнял Кэте за талию. Она поцеловала его прямо в губы и оттолкнула.

— Это — моя благодарность, — сказала она, вырвавшись из его рук.

— Как божья благодать! — воскликнул он, и в его возгласе прозвучали и радость и досада.

Вскоре после его ухода из деревни вышла и девица Аполлония. Но она не пошла по большой дороге, а направилась влево, по тропинке, которая вела в Эндзее через лес.

Каспар благополучно добрался до города и узнал, что там неблагополучно. Накануне ночью во дворе часовни пречистой девы Марии, которую когда-то освятил доктор Дейчлин на территории бывшего еврейского кладбища, кто-то отбил голову и руки у распятого Христа. Утром в долине Таубера мельники разграбили прекрасную старинную часовню Кобольцельской божьей матери, выбили витражи художественной работы, разбили вдребезги алтарь, образа и церковную утварь и побросали все это в реку. Днем были беспорядки и в самом городе. Горожане врывались в дома католического духовенства, оскорбляли священников и требовали вина.

Потом было получено известие, что жители города Мергентгейма восстали под предводительством Фрица Бютнера и осаждают замок гроссмейстера Тевтонского ордена и что, несмотря на укрепления, замок не удержится, если Ротенбург не пришлет помощи.

С горькой усмешкой протянул это письмо Эразм фон Муслор второму бургомистру. Помощь! Легко сказать! А откуда ее взять? И пока они совещались, уже в сумерки, прибыл гонец от эндзейского шультгейса. Он прислал подробное донесение о крестьянском лагере в Рейхардсроде. У фон Верницера, как видно, были свои шпионы в крестьянском стане. К восставшим крестьянам, по его словам, только что пришли с развевающимися знаменами крепостные юнкеров фон Розенберга и фон Финстерлора, так что теперь их собралось по меньшей мере тысячи четыре. Крестьян, которые отказывались присоединиться к восставшим, принудили силой. Бунтовщики разграбили дома уклонявшихся, а у священников отняли подводы с вином. Замок рыцаря Каспара фон Штейна разграбили дочиста. Всю добычу крестьяне передают в ведение своего казначея-провиантмейстера, который продает ее, и выручка поступает в общий котел. Из этого котла оплачиваются поставщики съестных припасов, трактирщики, гонцы и все прочие. Пока что крестьяне никого не тронули, никого не лишили свободы и жизни. Особой запиской фон Верницер сообщил о том, что бежавшая из ротенбургской башни Кэте Нейфер находится в Оренбахе, в доме своего брата.

— Если это ему известно, почему он ее не арестует? — воскликнул Конрад Эбергард. — Уже не говоря о том, что эта девка преступница, следовало бы держать ее как заложницу, чтобы усмирить ее братца. Нужно заполучить ее назад.

— Чтобы тем самым еще пуще раздразнить крестьян? Боюсь, что Верницер угодит в осиное гнездо. Поспешишь — людей насмешишь. Но чтобы дожить до завтра, нужно уберечь свою голову сегодня, — отвечал фон Муслор.

На следующий день опять разразилась буря. Подхваченный ею Эренфрид Кумпф явился утром со своими единомышленниками в собор св. Иакова, согнал с кафедры священника, сбросил требник с алтаря и выгнал вон причетников. Даже он, всегда предостерегавший всех от насилия, прибегнул во имя истинной веры, может быть даже не отдавая себе в том отчета, к насильственным действиям. После этого он благоговейно прислушивался к торжественным звукам органа, наполнившим своды церкви воинственной мелодией протестантского гимна «Господь — наш оплот несокрушимый».

С того дня католическое богослужение в соборе св. Иакова прекратилось, вскоре и часовню пречистой девы на бывшем еврейском кладбище сровняли с землей.

Горожане и друзья проводили Эренфрида Кумпфа из церкви до городской ратуши. Многие из членов внутреннего совета встретили его злобными взглядами. Но лицо почетного бургомистра сияло таким торжеством и такой юношеской радостью, что никто не решился обрушиться на него. Даже Конрад Эбергард не осмелился на это, памятуя о предстоящем прибытии крестьянской депутации из Гебзателя. Ее предводитель, Леонгард Мецлер, полагаясь на охранную грамоту, сам принес жалобы крестьян. Стефан фон Менцинген, председатель комитета выборных, выложил эти жалобы перед магистратом.

На печати, скреплявшей крестьянскую грамоту, был изображен плуг, цеп и вилы крест-накрест, а внизу — башмак и дата «1525 год». Вращая своими черными глазами, Стефан фон Менцинген прощупал ими каждого из членов магистрата и стал читать жалобы крестьянских общин. Они писали, что притеснения, противные богу, евангельскому слову и любви к ближнему объединили их, крестьян, в братский союз; они отягощены податями, налогами, посмертным отобранием[90] и другими поборами, а также недавно введенными копытным и питейным сборами и всякими иными повинностями. Не позорно ли, что в ротенбургских владениях никто не в состоянии иметь собственную корову? Ведь все они веруют в единого, истинного и вечного бога, все крещены одинаковым крещением и все уповают на грядущую вечную загробную жизнь. А лукавый с помощью тысячи уловок ввел среди христиан гнусный обычай, в силу которого один человек может быть собственностью другого. Составим же единое тело, единую духовную общину, главой которой да будет наш спаситель Христос.

В не меньшей степени они отягощены большой и малой десятинами, между тем как многие священники даже не живут в своих приходах и ровным счетом ничего не делают, а только через своих капелланов опутывают народ ложью и обманом и дерут с него семь шкур. Тех, кто действительно трудится для блага своих прихожан, крестьяне готовы вознаграждать, но те, кто ничего не делает, не должны ничего и получать. Дальнейшие жалобы на обременительные пошлины и на другие несправедливости они изложат позже.

— Досточтимые и милостивые господа, — сказал фон Менцинген, положив грамоту на стол перед ратсгерами, — вы слышали, в чем состоят жалобы крестьянства, справедливости коих, к сожалению, невозможно отрицать. Комитет льстит себя надеждой, что вы удостоите их своим благосклонным вниманием. Учитывая всю серьезность создавшегося положения, он поручил мне предложить вам свое посредничество, дабы прийти к полюбовному соглашению. Крестьяне, наши братья по евангелической вере, приняли наше посредничество.