Спаситель - Иван Прохоров

– Хотел бы узреть ухарство сие, – сказал Ермилов и быстро осушив поданное на донышке, добавил, – обаче чаю, повод для беспокойства у воеводы все же имеется.

– Имеется, братец, имеется. Я их сыщу, кои бы ни были – всю Сибирь переверну, а потом… – Карамацкий улыбнулся и покачал головой. – Они либо последние остолбени, либо бесноватые.

– Разумею, Осип Тимофеич, что отряд десятника Егупова простые дурни махом не взяли бы. То деяния людей презело лихих, а бало самое осторожное – не худо вооруженных.

Карамацкий задумчиво посмотрел на Ермилова.

– Ты мне скажи-ка, Афанасий Иваныч, еже с тем проклятым Причулымьем? Не воротилися вестовые?

– Не воротились, аз убо казаков послал и оне не воротилися. Видать киргизы паки на дорогах шалят. Разумею, надобе сотенный отряд посылать.

– Обожди-ка с отрядом. Сперва зде порядок наведем. Размухоблудились мы досталь последнее время, Афанасий, сплошь веселья одни да охоты, – Карамацкий со страшным оскалом глянул на стоявшего как тень у стены племянника, – ин то гоже, сурьезные деяния нам на пользу сойдут. Доныне сам ведаешь, яко все нас уважали, пора бы напомнить всем кто мы есть. И воеводе наперво. Найдем этих шпыней и подожмем паки и воеводу. Заберем себе и Томский уезд. А покамест пущай себе плюскает.

Ермилов одобрительно кивнул.

– Сице стало быть, Осип Тимофеевич, отправляться мне к Ичке, как ты сказывал?

– Не… не надобе… он поедет, – Карамацкий кивнул на племенника.

Степан резко вскинул потупленные очи.

– Он? – неожиданно повысив голос протянул Ермилов, и тут же понял, что зря не удержал эмоций.

– Да, пущай он едет, а ты, ступай, Афонюшка. – Карамацкий положил руку на плечо Ермилову и слегка подтолкнул к двери.

Подполковник метнул ничего не выражающий взгляд на племянника Карамацкого и вышел за дверь.

Едва он ушел, Степан состроил плаксивое лицо.

– Почто ты дяденька зазоришь [позоришь] меня перед всеми яко последнего холопа? – затянул он.

– Ну-ну, чего разгузынился, – ласково протянул Карамацкий, приобняв племянника, – видел яко он на тебя глянул, егда сказал еже ты к Ичке поедешь? Ведаешь посем?

– Большо [кажется], – оживился племянник.

– Во-то, времена ноне такие. Никому доверять нельзя.

– Даже твоему Ермилову?

– Даже ему.

– А мне?

Карамацкий улыбнулся.

– Ермилов – верный человек и добрый воин, но он всего лишь слуга. А ты моя кровь. И сим все сказано.

Племенник хотел улыбнуться, но удержался – сдвинул брови и деловито кивнул.

– У Ички не лютуй, привезешь ему вина и цинских бусов из цветного стекла, селькупы то любят, да изведай ласково, пущай все расскажет, еже сам ведает, якие слухи бродят среди дикарей про тех разбойников, а паки упроси его забрать на три дня его шамана. Силой не ничай. Скажешь особая просьба Осипа Тимофеевича. Ласков будь. Шамана скажешь вернем, одаришь его шубой и перстнем, казакам же в дороге накажи, иже шалить задумают, над шаманом смеяться – со мной дело иметь станут. Пущай везут его сюда яко важного гостя.

– Исполню, дядя. Абие людей кликну и в ночь поедем.

Спустя полчаса голый Карамацкий лежал в огромном корыте, наполненном горячей водой. Раб у печки плескал из ведер на стенки, шипели угли, клубился пар. У дверей в углу, где попрохладнее, стоял женоподобный юноша в косоворотке и замысловато гудел в рожок. Под эти однообразные звуки танцевали перед ним две обнаженные крепостные девки с ладными фигурами. А третья, обняв Карамацкого сзади, массировала его влажное волосатое пузо, временами поливая на него из ковшика с ручкой-петушком щелочную воду.

Полковник, часто подносил к губам внушительную золотую чарку с вином, но хмель не брал его – затуманенный взгляд глядел сквозь обворожительных девиц.

Вдруг он, подавшись вперед, швырнул в девок чаркой. Те с визгом разбежались и чарка угодила в лоб юноше.

– Вон! – заорал Карамацкий, вскакивая из корыта и обливая все вокруг водой. – Все вон!

Обнаженные девки, юноша и раб толкаясь побежали к выходу.

Карамацкий выбрался из корыта и чуть не поскользнулся в щелочной луже на полу.

– Гришка! – заревел он.

К предбанник тотчас ворвался перепуганный слуга, и встал как вкопанный, стараясь не глядеть на голого начальника.

– Гришка, всем стольникам и есаулам передай мой наказ: назавтра в восемь утра весь полк к осмотру. Быть буде всем! Уразумел?

– Исполню, Осип Тимофеевич!

***

В просторной избе сидели за столом Завадский, Данила, Бесноватый, Савка и Филин – ели яичницу с грибами, хлеб, запивали брагой. Савка травил байки – веселил себя и остальных. За окном носилась снежная круговерть, так что дальше околицы не видать ничего.

В дверь постучали, караульный впустил Акима с молодым конюхом Васькой.

– Брат Филипп, – слегка виновато заговорил Аким, отряхивая снег и ледяную крошку с бороды, – стрельцы-казачишки токмо ватагами бродят, озираются яко собаки бешны, и с гузна не подойти, беда! Шалят единаче – зело люты, холопов, простых мужиков задирают, грабят, те узрев их – врассыпную. Не токмо сманить, чаю и не заговоришь сице.

– Я тебе сказывал на кабацких дворах пасти надобе! – строго сказал Данила.

– Токмо по ним и хаживали, батюшка. Васька ниже вон в зернь сноровился, полна грошей зепь.

– Аким прав, возможно мы кое-что не учли. – Сказал Завадский. – И возможно, это нам даже на руку.

– А что же, брат, приступом брать? – спросил Данила.

– Нет, шум нам ни к чему. Нам нужен человек, которому они доверяют, который не будет для них чужаком, и который точно знает к какому стольнику приписан каждый казак и стрелец.

– Да паки овый, кому не осторожно доверять?

– То есть тот кто имеет на них обиду.

– Да иде же такого взять-то?

Филипп сощурился, глядя в печь и потирая подбородок.

– Помнишь того холопа у монастыря?

– Того, еже дерзил, аршин проглотив?

– Да. Найдите его.

***

На берегу Ушайки с крепостными мужиками Ардоньева Истома тесал бревна под речной ряж. Работа тяжелая. Истома вспотел и чтобы не околеть вечером – бросил худой армяк на собранные для груза каменья. Мужики только поднялись на увал – дворовый холоп привез постные щи на протухшей квашеной капусте. Истома не спешил – взгляд его привлекла крупная широкоплечая фигура на другом берегу. Приглядевшись, он узнал разбойника, который рассек ему губу