Епитимья - Рик Рид

Она медленно повернулась, и Эвери увидел ее выступающие лопатки.

Слабым утешением было то, что она, по-видимому, не сознавала, что происходит. Она была где-то в другом мире, и Эвери показалось, что и не хочет возвращаться назад.

— Давайте снимем ее сейчас. — Эвери умоляюще поглядел на Морриса. — Пожалуйста!

Моррис ткнул пальцем в лицо Эвери:

— Я сказал: когда придет время. А теперь тебе пора взглянуть на местечко, которое я приготовил тебе.

Эвери с трудом отвел глаза от Мирэнды. Они вышли из маленькой комнатки, и Эвери, выходя, снова оглянулся на нее. Когда они снова подошли к ряду ящиков, на лице Морриса блуждала улыбка.

Эвери замер. Я не хочу в один из этих ящиков. Я не хочу оказаться там. Эта мысль билась в его мозгу, как заклинание. — снова и снова, пока не подступила к губам.

Моррис оставался невозмутимым.

— Ты пойдешь туда. — Одной рукой он взял Эвери за руку, другой направил на него револьвер. — Ну как, не хочешь ли попробовать улечься там? Со всем возможным комфортом? Ты, вероятно, устал?

И тут Эвери заглянул внутрь ящика?

— Пожалуйста, не заставляйте меня лезть туда, — взмолился он. — Я все сделаю. Все, что прикажете, — только не это.

— Полезай в ящик. Сейчас же.

Эвери стало наплевать на револьвер — он не хотел лезть в этот чертов ящик. Не хотел лежать там в темноте, молча ожидая смерти.

Он ринулся на Морриса, вложив в этот бросок, в эту попытку весь свой вес и всю свою энергию. Ну и что, если его подстрелят? Пусть! По крайней мере, это менее мучительная смерть.

Моррис хрюкнул и опрокинулся навзничь, Эвери лежал на нем, давя его всем своим весом.

Моррис пытался оттолкнуть парня, молотя кулаками в его грудь.

— Слезь с меня, ублюдок! — хрипел он. — Слезь, пока я тебя не убил.

Эвери не был уверен, что победа останется за ним.

Времени на размышления не оставалось. Рука Морриса скользнула к поясу, выхватывая револьвер. Он неуклюже навел дуло в потное лицо Эвери. Курок был взведен.

— Клянусь Богом, малыш. Я разнесу твою рожу на куски.

Эвери потянулся, пытаясь перехватить оружие из руки Морриса. Послышался выстрел.

Пуля отлетела рикошетом от шлакоблочной стены подвала. Гулко разнеслось эхо от выстрела. Эвери молил Бога, чтобы кто-нибудь снаружи услышал шум и вызвал полицию.

Моррис использовал момент замешательства, чтобы выскользнуть из-под Эвери. Он стоял над ним, пока Эвери медленно поднимался на ноги. Ну и что теперь?

— Малыш, право же, это глупо.

Эвери закрыл глаза, собирая все свое мужество, чтобы принять пулю, если уж она была для него припасена. Но в тем не было мужества. Никогда не было. Он молча смотрел на Морриса.

Моррис указал револьвером на ящик.

— Давай.

Эвери поднял ногу, сначала одну, потом другую — и вот он уже в ящике.

— Это похоже на гроб, — прошептал он.

— Очень похоже. Ты умен, верно? — Моррис смотрел на него в упор — лицо его было лишено всякого выражения. — Просто ложись в него — и все.

Эвери лег, глядя на голую лампочку над головой. Он позволил Моррису связать свои руки и ноги бельевой веревкой, раскрыл рот для кляпа. Больше он ничего не мог сделать. И все смотрел и смотрел не отрываясь на голую лампочку над головой, до тех пор пока Моррис не погасил свет и не закрыл его ящик крышкой.

Глава 25

Дуайт спал. Он знал, что спит, хотя в его сновидении не было ничего странного, нереального — замедленного бега или невероятных изменений окружающего, не было внезапных падений с утеса или полета над городом.

В его сне были воспоминания. Дуайт оказался в классе. Шесть рядов парт, поставленных с точностью, присущей военному быту. У каждой парты имелось выдвижное крыло с правой стороны — для письма. Дуайт, пробормотав что-то, повернулся во сне.

Глаза под веками быстро задвигались взад-вперед. Он ненавидел эти парты и чувствовал дурноту, подходя к одной из них, чтобы занять отведенное ему место. Он был левшой, и устройство парты всегда вызывало у него затруднения во время письма.

Но письмо было не единственной проблемой, когда он усаживался за парту. Брюшко мешало ему втиснуться в это пространство: парты предназначались для восьмиклассников нормальных размеров, а не для тех, кто весил больше двухсот фунтов. Задержав дыхание, он попытался вжаться в сиденье. При этом его прошиб пот. За ним наблюдали Фрэнки Джонсон и Майк Д'Амото, оба с насмешливыми ухмылками.

Эти мальчики играли в футбол: Майк — принимающим, а Фрэнки защитником. Они были популярны и их любили.

Дуайт их ненавидел.

Он слышал, как Фрэнки шепчет Арлин Бичэм:

— Дай этому немного масла, чтобы он мог проскользнуть.

Арлин хихикнула и посмотрела на Дуайта, который наконец ухитрился втиснуться на сиденье. Парта врезалась ему в живот. Но Дуайт старался не обращать внимания ни на, свою боль, ни на наблюдавшую за ним аудиторию. Он раскрыл книгу по истории штата Огайо и начал внимательно смотреть на строчки, на понимая ни слова из написанного.

Румянец, вероятно, делал еще более заметными прыщи и угри на его лице. Он всегда мечтал, чтобы учитель поскорее пришел в класс, тогда все ученики переставали на него глазеть.

И тут сон кончился — Дуайт проснулся. Он оглядел свою спальню, залитую полуденным солнцем, и убедился — он у себя дома, в западной части Чикаго, а не в средней школе «Ист-Джуниор» в Ист-Ливерпуле, Огайо.

Он сел в постели, стремясь справиться с головокружением и чувствуя облегчение от того, что ночной кошмар кончился, — он взрослый человек и делает в жизни гораздо более важные вещи, чем любой из этих никчемных людишек, которые взахлеб вспоминают свои школьные годы как лучшие в жизни.

Но неприятное чувство не проходило. Чувство поражения и осознания своей никчемности — все то, что омрачало его юность и преследовало долгие годы, то, из-за чего он ночами лежал без сна, моля Бога, чтобы тот помог ему стать стройнее, спортивнее, избавиться от прыщей на лице, груди и спине.

Он часто молил Бога, чтобы тот послал ему друга. Только одного, и я благодарил бы тебя всю жизнь. Одного друга вполне достаточно, чтобы стать счастливым.

Но Бог не слышал его, а если и слышал, то не желал отозваться.

Дуайт спустил с кровати ноги, и его не испугало, что он увидел свою тетю Адель сидящей на стуле в углу спальни. Она подалась вперед, расставила ноги, как это делают мужчины, уперев локти в колени, и курила сигарету. Бутылка пива «Блэк Лейбл» стояла рядом с ней на полу. Дуайт с детства помнил эти красные и черные наклейки. Тетя Адель была одета в клетчатую черно-синюю фланелевую рубашку и джинсы, закатанные до лодыжек в виде широких манжет. На ногах — белые носки и легкие черные кожаные туфли без каблуков.

Такой костюм служил ей униформой в те времена, когда Дуайт был мальчиком. Она носила его, или что-то похожее, ежедневно, кроме воскресений, когда втискивалась в простое черное платье и тащила его к мессе в восемь часов утра. Она смотрела на него, как бы ожидая его пробуждения. Кажется, эти визиты в его комнату участились, когда он стал подростком. Внезапно Дуайт как бы вернулся в те времена, недоумевая и испытывая чувство неловкости и унижения оттого, что ему приснился снова эротический сон.

Об этом тетя Адель узнавала всегда. И всегда выговаривала ему, называя его «грязным» мальчишкой и говоря, что он «должен научиться самоконтролю». Сжавшись на постели, Дуайт откатывался подальше от нее: он помнил, как она заставляла его глотать собственное семя, собирая его с внутренней стороны пижамы. «Держи его внутри, мальчик, там, где оно и должно находиться», — всегда говорила она. А потом заставляла его молиться, стоя голыми коленками на полу, и просить прощения у Бога, который должен даровать ему силу удерживать свое семя внутри, держать эту грязь в себе, а не выбрасывать наружу и расточать зря.

Но сейчас простыни были сухими, только сам он весь взмок от пота. Он снова поглядел на стул, надеясь, что тетка наконец исчезла. Но она все еще сидела на том же месте. Уголки губ были приподняты в ехидной ухмылке, глаза сузились и стали как щелочки. Она выглядела настолько натурально, что хотелось ее потрогать.

Дуайт стоял глядясь в зеркало и пальцами приглаживая растрепанные вихры. Наконец он повернулся к тетке и спросил:

— Так чего ты хочешь?

Тетя Адель издала короткий смешок, больше похожий на храп. Она вытащила из кармана рубашки черный виниловый портсигар и достала из него одну сигарету. Дуайт ощутил едкий запах горелой спички и табака «Уинстон».

Его подмывало подбежать к ней и тронуть ее пальцем, чтобы убедиться — теплая и живая на вид, в действительности она холодна и тверда, какой была, когда лежала в гробу.

«Этот новый мальчик, тот, жирный, точь-в-точь как ты, правда?» Дуайт не ответил. Он думал: если я сейчас выйду из комнаты, последует ли она за мной? Да и разумно ли вообще разговаривать с ней?