Суженый - Варя Медная

— Неправда, — задыхалась я, вертясь в коконе одеял и пытаясь высвободиться из их удушающего плена. — Я обещала это Озриэлю, не вам!

— Я говорил, что чувствую твоё сердце, Ливи, — настаивал ифрит, прижимая ледяную влажную ладонь к моей груди и почти касаясь губами губ. — Меня ты не проведёшь… Оно черное, как эта ночь за окном. — Склонившееся надо мной лицо пугало хищностью черт. Озриэль никогда таким не был.

— Любишь играть с огнём, принцесса? — Вокруг дракона с гулом взвились языки пламени, образовав кольцо. — Я тоже.

— Ты обещала сердце мне.

— Нет мне!

Предмет их спора колотился, как бешеный. Во рту пересохло, кровь шумела в ушах, а грудь разрывало от бухающих ударов. Этот стук наполнил меня целиком, я сама превратилась в биение, сотрясаясь всем телом. Одно сердце просто не может так стучать! Казалось, у меня теперь их два: первое бьётся для Озриэля, второе для дракона.

— Его нет! — раздался разочарованный возглас.

Я посмотрела вниз и вскрикнула, обнаружив огромную дыру в груди.

Тени ифрита и дракона начали удаляться. Я протянула руку.

— Нет, постойте, у меня есть сердце! Просто временно потерялось, такое бывает. Я не обманываю, послушайте… — Но они продолжали отступать, с каждым шагом возвращаясь обратно в царство грез, и мои пальцы цеплялись за пустоту. — Не уходите. Вы мне оба нужны…

— И это меня они называют Бессердечным, — прозвучал до боли знакомый голос, и вперед выплыло белое лицо, поблескивая короной с выемкой на месте рубина фортуны.

Я приподнялась на локтях:

— Папа?

В тот же миг тяжкий морок развеялся, и я поняла, что сижу в кровати и смотрю в пустоту. Арахна и Магнус спали. Бабочка пристроила усики пауку на плечо, а тот во сне отталкивался ножкой от наличника, покачивая дворец из паутины.

Я встала, на цыпочках прокралась к кувшину, плеснула воды на лицо и приложила холоднющие пальцы к щекам. Меня всю трясло. Из темных глубин зазеркалья на меня посмотрела бледная, как моль, принцесса. Уголки губ подрагивали, словно готовясь разъехаться в оскале, а глаза казались угольно — черными, ни грамма синевы, которой они искрились днём. Я пощипала щеки, переоделась за ширмой и всё так же на цыпочках выскользнула из комнаты.

— Веди, куда глаза глядят, — вздохнула я.

Замок усмехнулся.

Стены пастельных тонов, изысканная обстановка, аромат неприлично дорогих духов — всё в этом будуаре свидетельствовало об исключительной утонченности хозяйки.

Грациана сидела перед большим зеркалом в золоченой раме и завершала вечерний туалет. Подправила и без того идеальный локон, подрисовала изгиб брови, прошлась невесомой пуховкой по алебастрово — белой груди, придав ей завораживающее мерцание.

Финальным штрихом капнула на запястье и в ложбинку меж грудей содержимое флакона под драгоценной крышкой. В покоях разлилось благоухание горького миндаля и пачули.

— В такие минуты я жалею, что появился на свет зеркалом, — вздохнула поверхность и мечтательно затуманилась.

Грациана с улыбкой поднялась.

— Многие отдали бы что угодно за счастье оказаться на твоём месте.

Наряд из темно — красного шелка со струящимся шлейфом как нельзя лучше подчеркивал идеальные изгибы и обманчивую хрупкость хозяйки. Иллюзию хрупкости поддерживала и самая тонкая на весь драконий мир талия. Вообще‑то оставалось только поражаться тому, как ей удаётся удерживать верх и низ туловища. Злые языки любили шептаться, что причина — в железном стержне внутри леди Грацианы. Ей это льстило.

В дверь робко постучали.

— Войдите.

Протиснувшаяся бочком служанка принесла поднос с десятком серебряных плошечек. Если собрать их содержимое вместе, не наскреблось бы и горсти. Возмутился бы даже воробей.

Глаза Грацианы обежали все мисочки и остановились на последней. Брови сдвинулись, умудрившись не образовать на лбу морщин.

— Что это?

— Пророщенная пшеница, как вы и просили… — пролепетала Люсиль.

— Я велела принести пятнадцать зернышек, пятнадцать! Это‑то можешь запомнить, дурья твоя башка? — Коготь с идеальным маникюром ткнулся точно в центр лба, и девушка ойкнула, потирая красный след.

— Пятнадцать и есть, госпожа, как просили.

— Я, не пересчитывая, вижу, что их здесь шестнадцать, — отрезала Грациана и отвернулась к шкатулке с серьгами. — Унеси. Видимо, все здесь сговорились уморить меня. В своём собственном доме я не могу рассчитывать даже на легкий ужин перед танцами. Если я упаду там в голодный обморок, в этом будет виновата твоя нерадивость.

— Да, госпожа, простите, госпожа. И вот ещё, госпожа, для вас цветы. Сказать, чтоб принесли?

— Отправь их обратно господину Кроверусу, — равнодушно отозвалась Грациана, вдевая бриллиантовую гроздь в правое ухо.

— Но они не от господина Кроверуса.

Грациана замерла, не успев вдеть вторую серьгу.

— А от кого же тогда?

— От господина Кольцони. Сам он тоже ждёт вас внизу.

— Почему меня не предупредили, когда пришли букеты от господина Кроверуса?

Люсиль начала тихонько пятиться к двери.

— Потому что их сегодня не было…

Грациана развернулась так резко, что затрещала ткань.

— Кааак не было? — Шёлк полыхнул алым, а за окном прогрохотал гром, словно само небо разделяло её негодование. Голос хозяйки прошёл звуковой волной вдоль хребта служанки, пересчитав все позвонки. — Ты опять что‑то напутала, негодная девчонка!

— Нет, госпожа, мы несколько раз перепроверили. Даже сами осмелились послать весточку тамошнему слуге и уточнили. Господин Кроверус сегодня ничего не присылал. Подумали ещё, что дело в той принцессе… Наверное, ему просто некогда, вот и забыл.

Забыть о Грациане Лучарус?!

Вздумай девчонка плюнуть в святой колодец, и то согрешила бы меньше.

Извинением ей отчасти служила исключительная миниатюрность мозга.

— Какой ещё принцессе? — процедила Грациана, едва шевеля губами.

— Той самой, от которой он голову потерял. То есть репутацию, — поправилась Люсиль, не подозревая, что лишь эта оговорка спасла её волосы. — Едва не потерял репутацию.

В памяти Грацианы всплыло испачканное всклокоченное недоразумение с самым писклявым на свете голоском — таким только пытки в застенках устраивать.

— Значит, она вернулась?

— Д — да, ещё вчера, госпожа.

Служанка наткнулась спиной на дверь и, проворно нащупав ручку, занесла одну ногу за порог, и уже оттуда спросила:

— Я могу быть свободна?

Весьма своевременный маневр, ибо больше всего хозяйке дома сейчас хотелось надеть поднос со всем содержимым ей на голову.