Битва за Францию - Ирина Даневская

   — Понятно. Ну а зачем вы полезли под кровать?

   — Я испугался, — признал герцог.

   — Чего?

   — Того, что Ваше Величество не поверит ни единому моему слову. Я и сейчас этого боюсь.

Король улыбнулся. Герцог облегчённо вздохнул и добавил уже увереннее:

   — И в самом деле, как ещё можно истолковать моё ночное присутствие в спальне Её Величества? Тем более, мой внешний вид не добавляет правдивости моим словам.

И, правда, туалет герцога, который одевался впопыхах и застёгивал пуговицы камзола уже под кроватью, выглядел ужасно.

   — Чёрт знает что, — проговорил Чарльз, которому очень хотелось поверить в эту историю. — А баронесса Сент-Люс может подтвердить то, что вы мне сейчас сказали?

   — Разумеется, — уверенно заявил герцог. — Только я умоляю Ваше Величество сохранить в тайне её признание.

Если Джон узнает, что я и Эленита... он меня никогда не простит.

   — Вам следовало раньше подумать об этом, — гневно перебила его Генриетта. — А если бы Джон увидел вас вместе? Что было бы, герцог? Дуэль с родным братом?

Бэкингем, подхватил её игру и, тяжело вздохнув, посмотрел в глаза Чарльзу, словно говоря: «Вы видите, мой король, каким пыткам я подвергался здесь до вашего прихода».

   — Ладно, хватит, — покровительственно произнёс король, у которого уже вошло в привычку защищать министра. — Бристоль и в самом деле мог придумать историю поумнее, чтобы насолить тебе, Джордж.

Королева и герцог переглянулись и дружно вздохнули.

   — Ладно, всё хорошо, что хорошо кончается, — удовлетворённо заметил Чарльз. — Признаюсь, я с самого начала и предполагал что-нибудь подобное. Но ты, Стини, если в следующий раз решишь прятаться под кроватью, не забудь захватить с собой и свою шляпу. Я ума не приложу, как Бристоль умудрился не заметить её.

Он кивнул на шляпу герцога, которая всё это время лежала на полу.

Бэкингем уже совершенно пришёл в себя.

   — Благодарю вас, Ваше Величество, но после сегодняшней ночи я предпочту ночевать дома.

   — И мудро сделаете, герцог, — вмешалась Генриетта.

Убедившись, что всё окончилось благополучно, она решила проявить характер.

   — Господа, как вы думаете, мне удастся сегодня хоть немного поспать? — недовольно спросила она.

   — Вы правы, Ваше Величество, — признал Чарльз и, выглянув в окно, добавил: — Скоро рассвет.

   — Слава Богу, — с чувством произнёс герцог. — Взойдёт солнце, и эта ужасная ночь растает в лучах нового дня.

   — Идём, Стини, — король дружески хлопнул его по плечу и, поклонившись Генриетте, добавил: — Спокойной ночи... вернее, доброе утро, Мадам.

После их ухода Генриетта бросилась в спальню Элениты и наскоро объяснила баронессе и Джону Вилльерсу, как им следует себя вести в том случае, если король захочет проверить слова Бэкингема. Успокоившись на этот счёт, она вернулась к себе и, обернувшись к большому распятию, висевшему на стене, прошептала благодарственную молитву.

   — Неужели всё обошлось? — королева всё ещё не могла поверить, что избежала гибели. — Но каков Бэкингем! Как умело он лгал, глядя в глаза королю, чтобы спасти свою шкуру. Чарльз... милый глупый Чарльз, выглядел намного достойнее его. А негодяй Бристоль, сам того не желая, оказал мне огромную услугу: у меня наконец-то открылись глаза, и теперь я знаю, что мне делать дальше...

Знал об этом и Бэкингем, который провёл бессонную ночь в покоях Его Величества. Чарльз велел слугам приготовить министру постель в своей спальне и спокойно уснул, как человек, у которого совесть чиста. Герцог, который, увы, похвастать этим не мог, беспокойно ворочался, прокручивая в голове слова короля:

   — Стини, не сердись на меня за этот допрос, — сказал ему Чарльз, уже лёжа в постели. — Ты себе даже не представляешь, как сильно я люблю Генриетту. Я бы полжизни отдал, чтобы она смогла забыть все наши ссоры, которые до сих пор отравляли нам жизнь, и посмотрела на меня, как тогда, в Дуврском замке, когда я впервые её увидел. И вновь полюбила меня... И полюбит, — он сел на кровати. — Полюбит! Я всё для этого сделаю.

Герцог не нашёл ничего лучше, как сообщить эти слова королеве на следующее утро, когда решился вновь её навестить — на этот раз в присутствии придворных дам, которые, впрочем, находились на таком расстоянии, что не могли слышать их разговор.

   — Зачем вы говорите мне всё это, милорд? — спросила Генриетта, с удивлением прислушиваясь к необъяснимому трепету в груди, вызванному этим признанием.

   — Потому что мне стыдно, — ответил Бэкингем. — Перед Чарльзом, который не только готов защищать меня перед всем миром, но и столь великодушен, что не желает замечать, что творится под его собственным носом. Стыдно перед моей женой, которая любит меня и ведёт себя так же, как Его Величество. Перед Эленитой, что настолько добра, что не решается меня возненавидеть. Наконец, перед вами, моя королева. Потому что сегодня ночью вы видели перед собой не мужчину, а труса, который ради своего спасения, был готов подставить под удар весь мир.

   — Я не могу упрекать вас за это, герцог, — вздохнула королева. — Сказав правду, вы погубили бы и себя, и меня. Но, когда мы находились на краю гибели, я спросила себя — готова ли я дальше беспечно ходить над пропастью, рискуя вот-вот свалиться на дно? И ответила: нет.

Бэкингем поцеловал ей руку.

   — Спасибо, Генриетта, — прошептал он. — Вы сейчас сделали то, на что бы я никогда не решился...

ГЛАВА 13. УЗЕЛ ЗАТЯГИВАЕТСЯ

После успешного окончания парламентской сессии Бэкингем с удвоенными силами начал снаряжать очередную экспедицию к Ла-Рошели, которую на этот раз собирался возглавить лично. Несмотря на открытый саботаж, в который посильную ленту вносили агенты Ришелье, в конце июля 1628 года около сотни судов были готовы к отплытию. Но герцог, наученный горьким опытом, не решался отправиться в путь до тех пор, пока на корабли не погрузят достаточное количество пороха и провизии, так как желал быть готовым к любым неожиданностям. Субиз, осаждавший министра с не меньшим упорством, чем Ришелье — стены Ла-Рошели, требовал скорейшего отплытия. Однажды он доставил к герцогу беглеца из осаждённого города, которому чудом удалось проскользнуть мимо французской армии. Министр окинул глазами его тощую фигуру, и нехорошее предчувствие сжало ему сердце.

   — Ну, — спросил Вилльерс с показной весёлостью. — И каково положение дел в Ла-Рошели?

   — Милорд, — торжественно ответил молодой гугенот. — Я уполномочен мэром города и городскими старшинами сообщить вашей светлости: если вы не пришлёте помощь в течение двух недель, мы...

   — Вы сдадитесь, — понимающе кивнул Бэкингем.

   — Нет, — гордо возразил тот. — Мы все умрём с голоду.

Бэкингем встал и нервно прошёлся по комнате.

   — Неужели дела так плохи? — спросил он. — В конце концов Ла-Рошель — морской город.

   — Да, милорд. Но дамба господина кардинала гонит всю рыбу в море. Мы уже съели не только кошек и собак, мышей и крыс, но даже собственные кожаные ремни и конскую сбрую. Так что вскоре нам останется разве что пожирать друг друга.

   — Прошло уже немало времени с тех пор, как вам удалось покинуть город, — министр действительно пришёл в ужас от услышанного, но долг государственного деятеля заставлял его говорить и действовать жёстко. — И каковы гарантии, что, подоспев к городу, моя армия не найдёт Ла-Рошель, покорившуюся французам?

   — Ваша светлость, королю Людовику милосердие неизвестно. Несколько недель назад около трёх сотен мужчин и женщин, не в силах выносить постоянный голод, приняли решение сдаться на милость французов. Мэр Гитон выпустил их из города, но по приказу короля их раздели, выпороли кнутами и погнали обратно к стенам, под которыми они провели три дня, пока мэр не сжалился и не принял их обратно.

   — Ого,— прошептал герцог, поражённый такой жестокостью. — Но, по моим сведениям, Людовику смертельно надоела эта осада, и, если он предпримет штурм, вряд ли горожане, ослабшие от голода и лишений, сумеют его отбить.

   — Если бы штурм был возможен, Ришелье давно бы устроил его. И ваша разведка должна была донести вам, милорд, что все предложения короля о капитуляции не встречали никакого отклика со стороны мэра Гитона.

   — Значит, придётся плыть, — пробормотал герцог.

   — Что вы сказали милорд?

   — Я сказал, что помощь, ранее обещанная мною, поступит в течение двух недель, — объявил Бэкингем.

Молодой гугенот и принц Субиз обменялись радостными взглядами: похоже, английский министр собирался сдержать слово.