Овернский клирик - Андрей Валентинов

Наверху все стихло. Я открыл глаза и осторожно приподнялся. Люк молчал, и я понадеялся, что бравые разбойнички мирно дремлют. И в самом деле, чего им опасаться? Ненавистный поп надежно скован, стены не пробить, пол не прокопать…

Рука потянулась к «Светильнику». Вспомнились полные искреннего возмущения речи Ансельма, скорбное молчание нормандца… Бедные ребята, намучились они с творением отца Гонория! Тащить подобный бред от Сен-Дени до Памье!

Я взвесил книгу на руке и невольно усмехнулся. Тяжеловат томик! Слишком тяжел для обычной книги из библиотеки Сен-Дени. Хорошо, что латники де Лоза и народные заступники де Гарая не обратили на это внимания. Первые – по горячке, вторые – из праведной ненависти к проклятым грамотеям. А может, помогло благословение отца Сугерия, вручившего мне эту книгу.

Рука легла на обгорелую твердую обложку. Ну, с Богом!

Деревянная створка поддалась легко. Так и задумано – нащупать еле заметную щель, слегка потянуть… Да поможет высокоученый брат Гонорий своему скоромному собрату! Двойные стенки разошлись, и я нетерпеливо сунул руку в тайник. Веревка! Тонкая, зато крепкая, с множеством узлов. Незаменимая вещь для узника, особенно если придется спускаться с какой-нибудь башни или стены. Увы, я находился в подвале, а посему отложил веревку в сторону. Нож! Хитрое изобретение отца Иегудиила, который так не потрафил брату Петру с крючком. Да, крючки у нашего кузнеца не самые лучшие, зато ножи… Я потрогал удобную маленькую рукоять и осторожно нажал на бугорок у основания. Лезвие выскочило бесшумно – длинное, обоюдоострое. Жало!

Если бы не цепи! Впрочем, и для них в тайнике имелось нечто – и для цепей, и для решеток. Напильничек – маленький, удобный – и пилка. Отец Иегудиил уверял, что и то и другое ему привезли прямо из Дамаска, а там сии столь тонкие изделия получили из тайной мастерской ассасинов. Люди Горного Старца понимают толк в подобных вещах!

Вторую створку обложки я вскрывать не стал. Не к спеху.

Наверху было тихо, и я осторожно провел напильником по ржавому металлу. Ржавчина – это хорошо. Это просто превосходно! Утром можно прекрасно замаскировать ночную работу. Я прикрыл глаза, прочитал про себя «Отче наш» и «Верую» и принялся за дело. Креститься не стал, чтобы лишний раз не звякнули цепи.

Когда настало утро, я спал настолько крепко, что не услыхал, как мои ангелы-хранители открыли люк. Проснулся я от толчка в бок.

– Вставай, поп! Кто рано встает, тому бог дает! Потом догоняет и добавляет!

Хохот… Я тут же вспомнил о ноже, но он был надежно спрятан у пояса. Все прочее вновь покоилось в недрах поистине бездонного творения отца Гонория…

– Жрать будешь, по-о-оп?

«Жрать» – сильный глагол, особенно для тех, кто уже два дня не обедал. Правда, кусок ячменного хлеба, брошенный прямо на солому, никак не соответствовал ассоциациям, которые вызывает это слово. Мои тюремщики, однако, нашли данное обстоятельство забавным.

– Тебе, поп, велено поститься. Попил народной кровушки, будя!

Спорить я не стал, не желая продлевать их пребывание в опасной близости от «Светильника». Только бы не вздумали поглядеть на «картинки» или вновь проверить цепи! К счастью, их интересовало другое.

– А правда, поп, что у вас в Сен-Дени всем кой-чего отрезают? Потому вы и такие праведные?

Вновь бесшабашное: «Га-га-га!» – и бесстрашные разбойники полезли наверх. Я пожелал им счастливого пути, постаравшись принять самый безнадежный вид. Я сломан, мне страшно, мне стыдно за бочки выпитой мною народной крови…

Наверху долго не унимались – похоже, возлияние продолжилось. Вскоре хриплые голоса затянули песню, начало которой я уже слышал. Итак, род людской воспрянет и поделит все по справедливости. Весь мир угнетения и насилья будет разрушен до основанья, а затем каторжники и бродяги построят истинный Град Божий. Для этого всем нужно собираться для последнего и решительного боя, чтобы перерезать попов, господ, грамотеев и всех, у кого нет мозолей…

Пели долго, и под этот аккомпанемент я рискнул вновь раскрыть «Светильник», точнее, его хитрую обложку. Времени мало, следовало рискнуть. Ночью я сделал не все, хотя столь милые сердцу моих тюремщиков мозоли – даже кровавые водянки – успел заработать.

И все-таки я не успел. «Браслет» на левой лодыжке еще не поддавался, когда люк заскрипел и начал отъезжать в сторону. Я быстро спрятал напильник за спину.

– Тут о-он!

В проеме мелькнула знакомая бородатая физиономия. Затем появилась другая – тоже уже виденная. Со стуком упала лестница, по ступеням протопали кожаные башмаки.

– Мир вам, отец Гильом! Как вам у нас?

Бесстрашный де Гарай был трезв, что мне очень не понравилось. Пьяным он устраивал меня куда больше.

– Не смог вас вчера лично встретить, но вы, надеюсь, не в обиде.

Почему бы ему не прийти часом позже? Почему бы не выпить вместе со своими дружками?

Разбойник, не торопясь, прошелся по подвалу и присел на солому, правда, держась от меня на некотором удалении.

– Нам надо спешить, но хотелось бы сперва поговорить с вами, отец Гильом.

В прошлый раз он обращался ко мне на «ты». Вероятно, прутья, которыми его угостили Пьер и Ансельм, научили де Гарая вежливости.

– Вы – монах, а значит – враг трудового народа. Но я не хотел, чтобы вы унесли на тот свет неверное представление о нас.

– О вас? – не выдержал я. – Помилуйте, сын мой, ваше благородство и человеколюбие не нуждаются в доказательствах!

Де Гарай поморщился, и я вдруг понял, что разбойник ощущает некоторую неловкость.

– Вы отпустили меня в тот раз. К тому же вы – храбрые ребята, а я таких уважаю. Вы, наверное, принимаете меня за наемника…

– Принимаю? – восхитился я. – Да не может быть!

– Мы служим народу! – де Гарай повысил голос. – Народу, которому вы, попы и дворяне, уже много веков не даете вздохнуть. В борьбе с вами все средства хороши, поэтому я и сошелся с этим мерзавцем и душегубом де Лозом, который ничуть не лучше вас.

– Хуже, сын мой. Он ко всему еще и сатанист. Вам не жалко своей души?

Он вздрогнул – мои слова попали в цель.

– Ну-у-у… Я слыхал, что вы, попы, все врете. Сатана – он тоже за народ. Он восстал против этих… поработителей.

На этот раз поморщился я. Слушать подобный бред было противно.

– Сын мой! У вас что, в обычае беседовать по душам с теми, кого собираетесь прикончить?

– Нет! Мы – за народ. Мы никого не убиваем напрасно! Но вы прибыли в Памье, чтобы арестовывать и сжигать невинных. Вашего предшественника мы уже покарали…

– Сжигать невинных! – не выдержал я. – А сколько погибло у замка по милости де Лоза?!

– Да… Епископ тоже заслужил кару. Но покуда он нужен. Пусть его злодейства переполнят чашу терпения, и тогда народ восстанет. А пока мы будем обрубать щупальца, которые тянет к нам проклятый Рим. Нас не застанешь врасплох!

Все стало ясно. Благородный разбойник думает, что использует монсеньора де Лоза. Тот считает несколько иначе. И вдруг я понял, что трезвый де Гарай лучше пьяного. Ведь народный заступник не просто душегуб, готовый зарезать за медный денье, – он еще и рассуждает. Значит, хорошо, что он сейчас трезв. Все равно я не смог бы вонзить ему в горло осиное жало ножа…

– Значит, вы мечтаете, сын мой, что народ, возмущенный злодействами де Лоза, восстанет? И Памье станет Градом Божиим?

– Да! – глаза де Гарая блеснули. – Но не только Памье! По всему Королевству Французскому, по всей земле! Все угнетенные соединятся…

– Угу.

Я помолчал, собираясь с мыслями. Трудно говорить с недоумком, особенно подверженным горячечному бреду. Но попытаться стоит.

– Епископ думает иначе. Он просто использует ваших головорезов…

– Мы не головорезы! – де Гарай даже подпрыгнул от возмущения. – Мы – благородные разбойники!

– Он просто использует ваших благородных разбойников, чтобы покрыть свои злодейства. Он зол и хитер, монсеньор де Лоз, но не слишком умен. Он думает, что убийство посланцев кардинала Орсини заметет следы, а то, что случилось у замка, позволит свалить все на демонов. Сам же он останется при своих.

Я помолчал, давая возможность де Гараю переварить услышанное. Да, все так и есть. Как дико и страшно кончилось то, что началось с исчезновения простой крестьянской девушки из Артигата!

– Но Его Преосвященство ошибается, впрочем, как и вы, сын мой. Курии все равно, кто виноват в случившемся. Демоны – даже лучше, убедительней. Рим не будет мелочиться. То, что происходит в Памье, станет поводом для введения нового порядка. И тогда народом, о котором вы так печетесь, займутся уже не пьяницы-священники и не воры-епископы, а Святейшее Обвинение. И этих щупальцев вам уже не отрубить.

Я мельком взглянул на де Гарая – разбойник слушал. Кажется, он даже задумался, хотя в последнем можно было усомниться. То, что бродит в этой башке, трудно назвать мыслями.