Охота за головами на Соломоновых островах - Кэролайн Майтингер

Понедельник можно было увидеть только на противоположном берегу, на Вангуну. Там, в четверти мили от нас, вдоль маленькой, круглой, как чаша, бухточки расположилась туземная деревушка Пататива.

Деревушка была построена на склонах холма, и мы отлично видели коричневые, крытые пальмовыми листьями крыши домиков, прятавшихся в тени пальм. Белоснежный берег постоянно кишел народом, а лодки-каноэ всех размеров сновали взад и вперед, как бы говоря, что жители деревни живут почти исключительно рыболовством.

Еще задолго до того, как мы начали работать в Пататива, мы разглядели в бинокль лежавшую на берегу боевую лодку, тщательно закрытую от солнца связками пальмовых листьев. Боевая лодка напоминала видом огромную гондолу, украшенную рисунками белого цвета.

Мы читали о таких лодках и о том, как много человеческих голов срубалось при спуске такой лодки на воду. Впрочем, на западных островах использовался любой повод для срубания голов.

За несколько дней до рождественских Святок нам удалось увидеть целую эскадру, возглавляемую боевой гондолой. Туземный флот направился к западу и вернулся в Пататива поздним вечером, после чего на берегу началось такое возбуждение, что крики доносились к нам в Сеги. Маргарет и я, предполагая самое ужасное, были близки к обмороку.

Сеги — плантация, славящаяся своей красотой и гостеприимством, и если бы нас не пригласили погостить, то мы стали бы первыми американцами, подвергшимися такому оскорблению, а наша книга оказалась бы первой книгой о Соломоновых островах, не содержащей упоминания о владельце плантации. Укажу в скобках, что мистер Гарольд Маркхэм (владелец плантации) сам пишет волнующую книгу о своем сорокалетием пребывании на этих островах.

В праздничные дни двери плантаторского дома были всегда широко раскрыты для гостей, и за день до праздника Рождества плантатор, повесив бинокль на шею, не покидал южной веранды, откуда открывалась замечательная перспектива лагуны. Но в сказочной голубизне морской дали не возникало желанного белого пятнышка приближающейся лодки. Нехватка горючего, объяснявшаяся все той же забастовкой сиднейских докеров в сочетании с лихорадочной попыткой наверстать потери, вызванные малаитянской войной, заставила гостей сидеть у себя дома. Праздник пришел и ушел, скучный и тусклый, как лондонское воскресенье. Прибывший «Матарам» не привез нам рождественских подарков, а наши семьи, если только они нас еще помнили, не представляли себе, что поздравительные открытки надо было послать два месяца назад, чтобы они вовремя достигли этих островов.

Хозяин плантации получил ворох почты, и ему понадобилась добрая неделя, чтобы прочитать все присланное. А так как он читал с явным наслаждением и при этом храпел, фыркал и сопел от удовольствия, то мы вдвойне почувствовали себя позабытыми.

Праздничные дни вынужденного безделья тянулись медленно, как жизнь без цели. Часть времени мы провели на холме, пытаясь вспомнить вид снега или воскресить в памяти перезвон колоколов и смех праздничной толпы. Но как только Маргарет и я умолкали, мы снова попадали в беззвучный мир, где слышно было только биение собственного сердца. Тщетно мы старались вообразить близкие нам лица. С какой силой мы хотели после двухлетнего пребывания среди чужих нам людей увидеть перед собой простенький домашний рождественский подарок. Интересно, а какова на вкус рождественская индейка? А особенно с подливкой из клюквы? Или хотя бы со шпинатом? Мы, как дикари, обсуждали меню рождественского стола и пытались ощутить его в самых различных аспектах. А здесь, на Соломоновых островах, мы знали только рыбные, бараньи и говяжьи консервы, которые до тошноты на один вкус.

А что такое холод? Или мороз? Даже такой мороз, при котором замерзаешь до одеревенения? Вероятно, это чудесно… А здесь на Рождество мы изнывали от непрекращающейся жары, ставшей еще нестерпимее из-за перемежающихся дождей.

Эх, пойти бы сегодня в новом и к лицу платье с хорошей компанией в шумный и веселый ресторан. А платье чтобы было отлично сшито, шляпка была бы чудом красоты; а сама — вся прибрана и подтянута с головы до пят, вся благоухающая, но только не потом!

Здесь, на островах, с точки зрения портных, мы ходили неодетыми. Днем и ночью, за работой в деревнях и на плантациях, мы носили просторные мужские пижамы, являвшиеся наиболее удобной одеждой, защищающей от укусов насекомых. Только непомерная длина пижамных курток убеждала местное население в нашей принадлежности к женскому полу.

У нас имелся один-единственный расплавившийся от жары карандаш губной помады, который мы хранили на случай чрезвычайных событий. С волосами мы ничего поделать не могли, и они торчали на меланезийский фасон во все стороны и напоминали проволоку в этой стране ужасающих испарений.

Конечно, и на нас самих лежала вина в том, что мы довели себя до такого вида и не думали о своей внешности до того дня, когда праздник Рождества напомнил нам о другой жизни, которой мы когда-то жили.

Это было унылое, очень тоскливое Рождество.

Наступил канун Нового года, и он раздул неугасимую искру женственности в пламя, которое обязательно должно вспыхнуть в груди каждой женщины, когда она видит полную лодку мужчин, приближающуюся к ее пустынному жилищу.

Тщательно исследовав белое пятнышко, появившееся к западу от лагуны, наш хозяин не без явного удовольствия сказал:

— Это идет катер островной администрации… Нам следует одеться к обеду!..

Одеться к обеду! Как это прекрасно звучит… Нашей экспедиции понадобилось не менее двух с половиной часов, чтобы одеться к новогоднему праздничному обеду, и все же мы не дрогнули перед этим испытанием. Рассматривая себя с обычной, а не экспедиционной точки зрения, я обнаружила, что мои волосы никак не держатся, и вдобавок выгорели, и более всего похожи на стог сена, мокрый снизу и сухой сверху.

Мы принялись за мытье с необыкновенной поспешностью, чтобы дать возможность хозяину плантации вымыться и переодеться к моменту прихода катера.

Но чем скорее мы двигались, тем больше обливались потом, и нам понадобилось подолгу остывать и высыхать, чтобы получить возможность надеть на себя платье. Покуда мы остывали, на плантации послышался визг, и мы увидели прибывших гостей: одного мужчину, сопровождаемого тремя слугами. Двое слуг несли на плечах длинный шест, на котором болтался подвешенный за ноги живой, нестерпимо визжащий поросенок местной породы. Это было некрасивое длинноногое и тощее животное, отстоящее всего лишь на одно поколение от дикой свиньи. Зато как приятно было смотреть на третьего слугу, напоминавшего мальчика из Рубайата, у которого «плечо трещало под кувшином». Слуга нес на плече пальмовую корзину, из которой торчали горлышки многочисленных бутылок (следует помнить, что сиднейская забастовка привела к большой нехватке спиртных напитков).